37Падение Бестужева
Влияние канцлера Бестужева постепенно слабело. Враждебные настроения Шуваловых и вице-канцлера Михаила Воронцова подкрепились обвинениями французского посла в том, что именно Бестужев убедил своего друга Апраксина начать отступление. Кризис достиг высшей точки, когда маркиз де Лопиталь нанес визит Воронцову. Размахивая бумагой, французский посол сказал: «Граф, вот депеша моего двора, которую я получил и в которой сказано, что если через две недели великий канцлер не будет отставлен вами от должности, то я должен буду обратиться к нему и вести дела только с ним». Встревоженный Воронцов поспешил к Ивану Шувалову. Вместе они отправились к императрице и предупредили, что тень Бестужева омрачает ее собственный престиж в Европе.
Елизавета никогда не испытывала особой симпатии к канцлеру, но он был в какой-то степени продолжателем дел ее отца, которого она буквально боготворила. Долгие годы императрица полагалась на него в решении всех экономических и политических вопросов. Шуваловым так и не удалось убедить императрицу произвести замену, однако теперь ее уверенность пошатнулась. Ей сказали, что в Вене и в Версале было известно о пенсии, которую Бестужев получал от англичан. Ей также сообщили, что письма, написанные Екатериной Апраксину, передавались через канцлера. Она узнала, что союзники России считали, будто их предали из-за коррумпированности ее генералов и министров, а также махинаций при дворе великого князя. Поскольку было найдено несколько малозначащих писем, то почему нельзя предположить, что писались и другие, куда более опасные послания, которые вовремя спрятали или уничтожили? Почему Екатерина вмешивалась в дела империи? Подчеркивалось, что двор великого князя уже долгое время жил своей жизнью и пренебрегал приказами императрицы. Разве Понятовский оставался в Санкт-Петербурге не по причине того, что этого хотела Екатерина, а Бестужев предпочитал подчиняться воле великой княгини, а не императрицы? Разве не старались все угодить членам великокняжеского двора, поскольку именно великий князь и княгиня должны были стать будущими правителями России? Елизавету заверили, что она должна немедленно арестовать Бестужева и внимательно изучить его бумаги, чтобы доказать участие канцлера и великой княгини в делах, граничивших с предательством.
Елизавета назначила встречу с военным консулом на 14 февраля 1758 года. Вызвали канцлера. Бестужев сослался на болезнь. Его объяснения не были приняты в расчет, и ему приказали приехать немедленно. Он подчинился и сразу же по прибытии оказался арестован. Его лишили всех титулов, орденов и чинов и отправили домой как пленника, даже не потрудившись объяснить, в каких преступлениях он обвинялся. Чтобы убедиться, что свержение одного из самых видных государственных деятелей пройдет без лишних осложнений, это дело поручили императорской гвардии. Когда гвардейцы шли вдоль Мойки, где жили граф Александр и Петр Шуваловы, солдаты радовались и говорили: «Слава Богу, мы идем арестовывать этих проклятых Шуваловых!» Но затем они поняли, что должны взять под стражу не Шуваловых, а Бестужева, и тогда они начали ворчать: «Это не он, это другие давят народ!»
Екатерина узнала об аресте на следующее утро из записки Понятовского. Там сообщалось, что были также арестованы еще три человека: венецианский ювелир Бернарди, ее бывший учитель русского языка Ададуров и Елагин – бывший адъютант графа Разумовского, который впоследствии стал другом Понятовского. Читая эту записку, Екатерина поняла, что и против нее могут быть выдвинуты обвинения. Она была другом и союзников всех приближенных к Бестужеву людей. Ювелир Бернарди являлся человеком, чья профессия давала ему доступ во все самые знатные дома Санкт-Петербурга. Все доверяли ему, а Екатерина использовала, чтобы передавать и получать письма Бестужева и Понятовского. Ададуров, ее учитель, все это время оставался верен ей. Именно она порекомендовала его графу Бестужеву. Елагин же, по ее словам, был «человек надежный и честный; кто раз приобретал его любовь, тот нелегко ее терял; он всегда изъявлял усердие и заметное ко мне предпочтение».
Читая записку Понятовского, она встревожилась, но затем собралась и постаралась не показывать своей слабости. «С ножом в сердце, так сказать, – вспоминала она, – я оделась и пошла к обедне, где мне показалось, что большая часть из тех, кого я видела, имела такую же вытянутую физиономию, как и я. Никто ни о чем не говорил со мною во весь день». Вечером Екатерина отправилась на бал. Там она подошла к князю Никите Трубецкому, одному из членов комиссии, собранной, чтобы помочь Шувалову в допросе арестованных.
«Что же это за чудеса? – спросила она шепотом. – Нашли вы больше преступлений, чем преступников, или у вас больше преступников, нежели преступлений?»
«Мы сделали то, что нам велели, – флегматичным тоном ответил Трубецкой. – Что касается преступлений, то их еще ищут. До сих пор открытия неудачны». Его ответ приободрил Екатерину, отметившую также, что императрица, отдавшая приказ об аресте своего главного министра, в тот вечер на бал не явилась.
На следующий день Готлиб фон Штамбке, глава гольштейнской администрации, который был близок к Бестужеву, принес Екатерине хорошие новости. Он сказал, что только что получил от графа Бестужева тайное послание, в котором тот просил его передать великой княгине, чтобы она не беспокоилась, поскольку у него было время сжечь все бумаги. Среди них были и черновики предложения, согласно которому Екатерина должна была разделить с Петром власть после смерти Елизаветы. Также бывший канцлер сообщил, что будет и дальше передавать Штамбке обо всем, что с ним происходит во время допросов и о том, какие вопросы будут ему задавать. Екатерина поинтересовалась, каким образом Штамбке получил эту записку, тот ответил, что записку ему передал трубач-охотник Бестужева, а на будущее они условились оставлять послания между кирпичами неподалеку от дома Бестужева.
Несколько дней спустя Штамбке пришел в комнату Екатерины бледным и испуганным и сказал, что его корреспонденция, а также переписка между графом Бестужевым и графом Понятовским оказались перехвачены. Охотника арестовали. Штамбке ждал, что его освободят от всех обязанностей, а возможно, и арестуют. Случиться это могло в любой момент, поэтому он пришел попрощаться. Екатерина была уверена, что он не сделал ничего дурного, она знала, что все в Санкт-Петербурге, кроме Михаила Воронцова, Ивана Шувалова и французского посла, считали графа Бестужева невиновным.
Комиссия, собранная для расследования дела бывшего канцлера, испытывала затруднения. Стало известно, что за день до ареста графа Бестужева в доме Ивана Шувалова был втайне составлен манифест, в котором сообщалось, почему императрица оказалась вынуждена арестовать своего старого слугу. Не в силах найти и доказать реальные правонарушения, обвинители решили предъявить иск в оскорблении Ее Величества: канцлер обидел императрицу, «пытаясь посеять раздор между Ее Императорским Величеством и Их Императорскими Высочествами». 27 февраля 1758 года манифест был обнародован: в нем сообщалось об аресте, обвинениях, а также о лишении Бестужева всех наград и чинов, а дело его передавалось для расследования специальной комиссией. Этот нелепый документ никого в Санкт-Петербурге не убедил, люди посчитали, что угрожать бывшему государственному деятелю без суда и следствия ссылкой – абсурдно, как и конфисковывать его имущество и подвергать другим наказаниям, не имея улик, доказывающих его преступления.
Первые шаги, предпринятые комиссией, оказались настолько же нелепыми. Всем российским послам и представителям в иностранных державах было приказано прислать копии депеш, которые писал им граф Бестужев в течение двадцати лет, когда он вел иностранные дела России. Это должно было доказать, что приказы канцлера часто шли вразрез с распоряжениями императрицы. Но поскольку сама Елизавета никогда ничего не писала и не подписывала, доказать, будто канцлер нарушал ее приказы, не представлялось возможным. Что же касалось устных приказаний, то императрица едва ли могла давать их канцлеру в большом количестве, поскольку иногда Бестужев ждал месяцами, чтобы иметь возможность увидеться с ней. Подобные меры ничего не дали. Никто из служащих посольств не удосужился поднять архивы за столько лет, чтобы доказать преступления человека, чьи поручения столь преданно исполнялись. Кто знает, возможно, это привело бы к тому, что сами иностранные послы оказались бы замешаны в измене? Ведь как только эти документы доставили бы в Санкт-Петербург, потребовались бы годы на изучение и интерпретацию той информации, обличительной или оправдательной, которую они содержали. Приказ был проигнорирован. Следствие около года буксовало на месте. Никаких улик так и не было представлено, но бывшего канцлера все равно отправили в ссылку в одно из его поместий, где он находился в течение трех лет, пока Екатерина не стала императрицей.
С отъездом Штамбке в Гольштейн закончилась и работа Екатерины по управлению делами княжества Петра. Императрица сказала племяннику, что она не одобряет вмешательства его жены в управление унаследованным им княжеством. Петр, с энтузиазмом поддерживающий участие Екатерины в этой деятельности, теперь заявил, что во всем согласен с теткой. Затем императрица официально попросила короля Польши отозвать графа Понятовского.
Когда Екатерина услышала об отставке Штамбке и о том, что Понятовского должны отослать домой, ее реакция была очень быстрой. Она приказала Василию Шкурину, своему камердинеру, собрать все ее бумаги и бухгалтерские книги и принести ей. После того, как все это оказалось в ее комнате, она отослала его, а затем бросила в огонь все бумаги, документы и письма, которые когда-либо получала. Именно так исчезла ее рукопись «Портрета пятнадцатилетнего философа», написанная в 1744 году для графа Гилленборга. Когда все было предано огню, она снова позвала Шкурина. «Смотрите, будьте свидетелем, что все мои счета и бумаги сожжены, для того чтобы, если вас когда-нибудь спросят, где они, вы могли бы поклясться, что вы видели, как я тут сама их жгла». Шкурин был благодарен ей за то, что она не заставила его участвовать в этом деле.