Кронштадт, а затем – в Ораниенбаум, Алексей поспешил в это поместье, находившееся в шести милях от Петергофа, чтобы арестовать бывшего императора. В Ораниенбауме он обнаружил Петра и Елизавету Воронцову. Заложили маленькую карету, которая вся была покрыта пылью, поскольку ею уже несколько лет никто не пользовался. В сопровождении верховых гвардейцев под командованием Алексея Орлова карета с Петром и Елизаветой поехала назад в Петергоф.
Наконец, в Петергоф прибыли полки под командованием Екатерины. В одиннадцать часов императрица в форме офицера Преображенского полка верхом на белом коне добралась до Петергофа, ее окружила толпа восхищенных людей. Между полуднем и часом дня карета привезла Петра во дворец. Все это происходило в полнейшем молчании. Петра предупредили, что он не должен объявлять о своем присутствии или обращаться к солдатам, выстроенным по обе стороны от дороги, по которой ехала карета. Когда он вышел из экипажа, то прежде всего попросил разрешения увидеться с Екатериной. Ему в этом отказали. Не зная, когда он снова увидит Воронцову, и считая, что расставание будет временным, он повернулся к ней, чтобы попрощаться. Они никогда больше не увидят друг друга. Бывший император поднялся по лестнице в маленькую дворцовую комнату, где отдал свою шпагу и голубую ленту с орденом Святого Андрея. С него сняли черные ботфорты и зеленую форму Преображенского полка и оставили стоять в чулках и сорочке. Дрожащий император представлял собой довольно жалкое зрелище. В конце концов, ему принесли старый халат и тапочки.
Позже днем из Санкт-Петербурга приехал Никита Панин, Екатерина поручила ему встретиться со своим мужем. Внешний вид императора тронул сердце Панина. Годы спустя он скажет: «Я считаю самой большой неудачей в моей жизни то, что меня заставили повидаться с Петром III в те дни, когда он пребывал в столь плачевном состоянии». Панин должен был объявить Петру, что теперь он находился на положении пленника и что в будущем ему предоставят «достойные и удобные комнаты» в крепости Шлиссельбург, в которой несколькими месяцами ранее Петр посещал Ивана VI. Также предполагалось, что из Шлиссельбурга он сможет со временем вернуться в свое княжество Гольштейн. Пока же ему готовили комнаты в крепости, Петру разрешили выбрать себе временное жилище. Он остановил свой выбор на Ропше – уединенном, но красивом летнем домике в поместье, находившемся в четырнадцати милях от Петергофа.
Екатерина не хотела подвергать своего мужа дополнительным унижениям. Она не доверяла самой себе и не желала встречаться с ним, поскольку не была до конца уверена, кто перед ней предстанет: юноша, который стал ее другом восемнадцать лет назад, когда она только приехала в Россию; или же пьяный грубиян, называвший ее прилюдно дурой и угрожавший тюрьмой. Она опасалась, что может потерять то, о чем столько лет мечтала и наконец-то получила. Петра необходимо было нейтрализовать. Хотя он и оставался князем Гольштейнским, отправить его назад в Киль не представлялось возможным. Находясь в Гольштейне, он будет постоянно привлекать ее врагов, которые могут сплотить вокруг него свои силы и выступить против нее. Особенно король Пруссии Фридрих, он вполне мог использовать Петра как пешку, которую снова может превратить в короля. Екатерина пришла к выводу, что Петра, как и Ивана VI, нужно будет держать в заточении в пределах России.
Даже в загородном поместье в Ропше Петр представлял потенциальную угрозу. Желая обеспечить ему надежную охрану, Екатерина назначила главным тюремщиком сурового и грубого Алексея Орлова, который во многом способствовал успеху заговора. Помимо Орлова, в охрану входило еще три офицера и отряд солдат, которые получили приказ сделать жизнь Петра «как можно более сносной и обеспечить его всем, что он пожелает». В шесть часов вечера Петр покинул Петергоф и направился в Ропшу в большой, запряженной шестеркой лошадей карете с опущенными окнами и в сопровождении конной гвардии. В карете вместе с бывшим императором находились Алексей Орлов, поручик князь Барятинский, капитан Пасек и еще один офицер.
Никита Панин, Алексей и Григорий Орловы и Кирилл Разумовский играли важную роль в перевороте, в результате которого к власти пришла Екатерина. Между тем роль княгини Дашковой оказалась куда менее значимой. Она прискакала в Петергоф вместе с императрицей, она делила с ней узкую постель в течение короткого отдыха, но не оказывала особого влияния на принятие важных решений и не принимала участия в совершении серьезных действий. Дашкова знала об Орловых, однако ей не было известно об особом статусе Григория. Все неожиданно изменилось после того, как Петра увезли в Ропшу. Дашкова вошла в личные покои императрицы в Петергофе и с удивлением обнаружила там Орлова, который лежал на кушетке, вытянув ногу, раненную в схватке с гольштейнскими солдатами Петра. Перед Орловым находилась кипа официальных документов, которые он открывал и читал. Екатерина Дашкова, не знавшая об отношениях императрицы с Григорием и считавшая его человеком гораздо более низкого социального статуса да к тому же не получившего такого же хорошего воспитания, как императрица или она сама, пришла в ярость при виде солдата, лежавшего в расслабленной позе и читавшего государственные документы. «Что такое с вами?» – поинтересовалась она.
«Да вот императрица приказала распечатать это», – с улыбкой ответил Орлов.
«Невозможно, – возразила Дашкова, – нельзя раскрывать их до тех пор, пока она не назначит лиц, официально уполномоченных для этого дела, и я уверена, что ни вы, ни я не можем иметь притязания на это право». С этими словами она удалилась.
Вернувшись позже, она обнаружила, что Орлов все еще лежит на кушетке, а рядом сидит расслабленная и счастливая императрица. Около кушетки стоял стол, сервированный ужином на три персоны. Екатерина поприветствовала Дашкову и пригласила ее присоединиться к ним. Во время трапезы княгиня отметила особое отношение императрицы к молодому офицеру – она кивала и смеялась надо всем, что он говорил, и даже не пыталась скрыть своих теплых чувств к нему. Позже Дашкова написала об этом случае: «С этого времени я в первый раз убедилась, что между ними была связь. Это предположение давно тяготило и оскорбляло мою душу».
Но долгий день еще не закончился. Екатерина была утомлена, однако офицеры и солдаты гвардии хотели вернуться в Санкт-Петербург и отпраздновать, и она решила порадовать их. Поэтому императрица-победительница тем же вечером покинула Петергоф и отправилась в Санкт-Петербург. Она сделала небольшую остановку на несколько часов, чтобы поспать, и утром в воскресенье 30 июня все еще одетая в военную форму, верхом на белой лошади с триумфом въехала в столицу. Улицы были полны взволнованных людей, звонили церковные колокола, били барабаны. Она посетила богослужение и торжественный благодарственный молебен, после чего легла спать. Екатерина проспала до полуночи, когда среди солдат Измайловского полка стали распространяться слухи о том, что прусская армия выдвинулась в наступление. Многие из них едва держались на ногах из-за большого количества выпитого накануне алкоголя. Опасаясь, что Екатерину могут похитить или убить, они оставили казармы и направились к дворцу, где потребовали показать им императрицу. Надев свою форму, Екатерина вышла, чтобы заверить их в своей безопасности: им всем и всей империи ничто не угрожает. Затем она снова легла в постель и спала до восьми часов утра.
Тем же вечером в восемь часов Петр прибыл в Ропшу. Каменный дом, построенный во времена правления Петра Великого, был окружен парком с озером, в котором императрица Елизавета любила ловить рыбу. Она подарила поместье Петру, своему племяннику. Алексей Орлов, отвечающий за охрану пленника, поместил его в маленькой комнатке на первом этаже, где помимо кровати почти не было мебели. Шторы были плотно задернуты, поэтому солдаты, стоявшие вокруг дома, не могли видеть его. Даже в полдень в комнате царил полумрак. Вооруженные стражи несли караул у дверей. Петру, которого заперли внутри, не разрешили выходить в парк или гулять на террасе снаружи. Однако позволили написать Екатерине, и в течение нескольких дней он написал ей три письма. Содержание первого было следующим:
«Сударыня, я прошу Ваше Величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как Вам известно, что я всегда хожу по комнате, то от этого у меня распухнут ноги. Еще я Вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности – это для меня невозможно; в остальном я прошу Ваше Величество поступать со мной по меньшей мере как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь Вашему великодушию, я прошу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию. Бог Вам заплатит непременно.
Ваш нижайший слуга Петр.
P. S. Ваше Величество может быть уверенной во мне, что я ни подумаю ничего, ни сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления».
Второе письмо:
«Ваше Величество, если Вы совершенно не желаете смерти человеку, который уже достаточно несчастен, имейте ко мне жалость, и оставьте мне мое единственное утешение – Елизавету Романовну. Вы сделаете этим большое милосердие Вашего царствования; если же Ваше Величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив.
Ваш нижайший слуга Петр».
Третье письмо:
Ваше Величество, я еще прошу меня, который в Вашей воле и сполна во всем, отпустить меня в чужие края с теми, о которых я, Ваше Величество, прежде просил. И надеюсь на Ваше великодушие, что Вы меня не оставите без пропитания.
Преданный вам холоп Петр.
Все эти письма Екатерина оставила без ответа.
Первым днем заточения Петра стало воскресенье 30 июня. На следующее утро он пожаловался, что у него была тяжелая ночь и он не сможет нормально уснуть, пока не привезут его кровать из Ораниенбаума. Екатерина немедленно прислала ему эту кровать – большую с четырьмя столбами и белым атласным покрывалом, ее привезли на телеге. Далее он попросил прислать его скрипку, его пуделя, его немецкого доктора и его слугу-негра. Императрица приказала выполнить все требования, но приехал только его доктор. Когда пленник просил разрешения выйти на воздух, Алексей открывал дверь, указывал на вооруженного стража, преграждавшего дорогу, и пожимал плечами.