Еще одно преимущество Ферне заключалось в том, что самые прямые дороги между севером и югом Европы проходили через Швейцарию, и по этим дорогам путешествовали многочисленные европейские интеллектуалы и творческие личности. В своем шато Вольтер находился в географическом центре Европы, и это обеспечивало его многочисленными посетителями. Люди приезжали к нему со всех уголков Европы: немецкие принцы, французские герцоги, английские лорды, Казанова, гетман казаков. Было много англичан, с которыми Вольтер говорил на их родном языке: парламентарий Чарльз Джеймс Фокс, историк Эдвард Гиббон, биограф Джеймс Босуэл. Когда гости являлись без приглашения, Вольтер говорил своим слугам: «Отправьте их восвояси, скажите, что я болен». Босуэл вымолил себе возможность остаться на ночь и утром увидеться с патриархом. Он сказал, что готов спать «на самом высоком и холодном чердаке». Ему выделили удобную спальню.
Однако Вольтер не ограничивался интеллектуальной деятельностью. В 1762-м и в последующий год он занимался делом Каласа. Фоном для этой истории стало преследование протестантов во Франции. Их увольняли с общественных должностей; супругов, которых не венчали католические священники, объявляли живущими в грехе; их дети считались незаконными. В южных и юго-западных провинциях Франции подобные законы приводились в действие довольно жестокими методами.
В марте 1762 года Вольтер узнал, что шестидесятичетырехлетний гугенот Жан Калас, поставщик хлопка в Тулузе, был подвергнут пыткам. Его старший сын, страдавший от депрессии, совершил самоубийство в доме отца. Отец, узнав, что закон требовал протащить обнаженное тело самоубийцы по улицам, чтобы все могли бросать в него землей и камнями, а затем повесить, убедил своих домочадцев подтвердить его заявление о том, что он умер естественной смертью. Однако полицейские, увидев след от веревки на шее сына, обвинили Каласа в том, что он убил своего сына, не желая, чтобы тот принял католицизм. Верховный суд распорядился пытать Каласа, чтобы добиться от него признания. Его поместили на дыбу, выкрутив суставы на руках и ногах. В агонии он признался, что смерть его сына была самоубийством. Однако власти хотели добиться другого признания. В горло Каласа влили пятнадцать пинт воды, но он продолжал говорить о своей невиновности. В него влили еще пятнадцать пинт, Калас решил, что он тонет, но он кричал, что не признает своей вины. Его привязали к кресту на площади перед собором Тулузы. Палач взял тяжелый железный прут и сломал ему руки и ноги в двух местах, однако старик продолжал настаивать на своей невиновности. После этого его повесили.
Донат Калас, самый младший из шестерых его детей, пришел в Ферне и умолял Вольтера защитить доброе имя отца. Вольтер, пришедший в ужас и возмущенный подобной жестокостью, попытался реабилитировать Каласа. В течение трех лет с 1762 по 1765 год он оплачивал услуги адвокатов и мобилизовал общественное мнение по всей Европе. Летом 1763 года он написал «Traite sur la Tolerance»[7], в котором заявил, что преследования римлянами христиан в период зарождения христианства были превзойдены преследованиями, которые одни христиане учиняли над другими, поскольку «вешали, топили, ломали на колесе или сжигали во имя любви к Богу». В конце концов, Вольтер обратился в королевский совет, который возглавлял сам король. Таким образом, Жан Калас был посмертно оправдан, а репутация его семьи восстановлена.
Этот триумф дополнила еще одна победа. Елизавета, дочь Пьера Поля Сирвена, протестанта, жившего в окрестностях Тулузы, захотела принять католичество и была тайно увезена в монастырь католическим епископом. Там она сорвала с себя одежды и потребовала, чтобы ее высекли. Благоразумный священник вернул ее обратно в семью. Через несколько месяцев Елизавета исчезла. Ее нашли утонувшей в колодце. Сорок пять свидетелей подтвердили, что девушка совершила самоубийство, но прокурор приказал арестовать отца девушки и обвинил его в убийстве, совершенном с целью помешать ей принять католичество. 19 марта 1764 года Сирвен и его жена были приговорены в повешению, двух уцелевших дочерей, одна из которых была беременной, заставили смотреть на казнь. Семья бежала в Женеву, оттуда они добрались до Ферне и попросили Вольтера помочь им. Философ снова взялся на перо. Он подключил к этому делу Фридриха Прусского, русскую царицу Екатерину и Станислава Польского, а также других монархов. Через девять лет нескончаемого потока аргументов Сирвен был реабилитирован. «Понадобилось два часа, чтобы приговорить человека к смерти, – с горечью говорил Вольтер, – и девять лет, чтобы доказать его невиновность».
Пока Вольтер вел свои бесконечные битвы, его вдовая племянница, мадам Денни, занималась хозяйством и делила с философом постель. Вольтер не видел ничего дурного в подобной сексуальной неразборчивости, для него моральное поведение заключалось, прежде всего, в том, чтобы «делать добро для человечества». К тому же он жил в век сексуального распутства и не скрывал отношений со своей родственницей. Мадам Дени была его любовницей, и он называл ее «моя возлюбленная». В 1748 году, когда их отношения только начинались (они продлились до самой его смерти), он писал ей: «Я приехал в Париж только ради вас <…> в эту минуту я осыпаю тысячами поцелуев ваши округлые груди, ваш восхитительный зад и всю вас, ибо это дает мне прилив сил и дарит нескончаемый поток наслаждений».
В Ферне хозяин обычно покидал свои покои к обеду. Днем он читал или писал, а затем продолжал это занятие и ночью, позволяя себе лишь пять или шесть часов сна. Вольтер пил много кофе. Страдал от сильных головных болей. Чтобы помочь деревенским жителям, он построил фабрику по производству часов, а затем убедил своих друзей в Европе покупать его продукцию; одна только Екатерина разместила у него заказ на сумму в тридцать девять тысяч фунтов. К 1777 году маленькая, нищая деревня, в которой жило сорок девять человек, превратилась в преуспевающий город с населением в тысячу двести жителей. Каждое воскресенье Вольтер открывал двери своего шато и устраивал танцы. 4 октября 1777 года Ферне приветствовал своего покровителя песнями, танцами и фейерверками. Это был последний праздник в поместье. 5 февраля 1778 года Вольтер уехал в Париж, обещая вернуться через шесть недель. Жители Парижа, не видевшие его двадцать лет, радостно приветствовали его повсюду, где бы он ни появился. Мария Антуанетта хотела встретиться с ним и обнять его, но он не смог выполнить ее просьбу, поскольку ему все еще запрещено было являться ко двору ее мужа, Людовика XVI. Вместо этого он встретил и обнял Бенджамина Франклина. Вольтер так больше и не вернулся в свое шато. 30 мая 1778 года он умер в Париже.
Когда Вольтер был еще жив, Фридрих Прусский говорил ему: «После вашей смерти вас будет некому заменить». После смерти философа король произнес: «Утешением для меня служит то, что я жил в один век с Вольтером». Позже Гёте добавил: «Он правил всем цивилизованным миром». Печаль Екатерины носила иной характер, она скорбела не по его мудрости, а по его веселью. «После смерти Вольтера, – писала она своему другу Фридриху Мельхиору Гримму, – мне кажется, что юмор навсегда утратит свое доброе имя. Он был настоящим божеством веселья. Раздобудьте для меня его труды, а лучше полное собрание его сочинений, чтобы я могла бы взбодриться и поддержать мою природную любовь к смеху».
После смерти Вольтера императрица сказала Гримму, что она собирается построить копию шато де Ферне в парке Царского Села. Это «Новое Ферне» должно было стать местом для хранения библиотеки Вольтера, которую Екатерина купила у мадам Дени за 135 000 фунтов. Книги доставили в Россию, однако архитектурный проект был отвергнут, и библиотеку из шести тысяч книг, корешок каждой из которых был подписан Вольтером, разместили в холле Эрмитажа в Санкт-Петербурге. В центре помещения на почетном месте находилась точная копия статуи Гудона, изображавшей сидящего Вольтера.
Она находится там и по сей день.
Вольтер испытывал интерес к России. В 1757 году он убедил императрицу Елизавету поручить ему написание истории России в период правления ее отца, Петра Великого. Первый том был издан в 1760 году, и Вольтер продолжил работу над вторым, но вскоре умерла Елизавета, а Екатерина свергла Петра III. Когда слухи о том, что случилось в Ропше, стали распространяться по Европе, Екатерина хотела обратиться к Вольтеру с просьбой очистить ее доброе имя. Один из ее секретарей, родившийся в Женеве, Франсуа-Пьер Пикте, был учеником Вольтера и бывшим актером в любительском театре патриарха. По просьбе Екатерины Пикте отправил Вольтеру длинное обращение, где разъяснялось, в каком невыносимом положении Екатерина оказалась после переворота, а также говорилось о ее непричастности к убийству. Вольтер принял это обращение, а затем отложил его в сторону. «Я знаю, что <…> [Екатерину] упрекают в какой-то bagatelle[8] относительно ее мужа. Но это семейные дела, в которые я предпочитаю не вмешиваться».
Изначально Вольтер поддерживал негативные выпады против новой императрицы, в Европе сложилось мнение, что она недолго продержится на троне, и Вольтер не хотел вступать с ней в переписку. Его нежелание укрепилось после известия о неожиданной смерти Ивана VI. «Думаю, мы должны немного сдержать наш энтузиазм по отношению к Северу», – писал он Д’Алемберу. Когда же стало ясно, что немецкая принцесса прочно сидит на русском троне, Вольтер увидел в ней просвещенного монарха, который может править в соответствии с принципами правосудия и терпимости, превозносимыми им самим. Впоследствии между ними завязалась оживленная переписка, приправленная взаимной лестью и продолжавшаяся до самой его смерти. Их политические взгляды были схожими: они сходились во мнении, что монархия была единственной рациональной формой правления, если она осуществлялась просвещенным монархом. «Почему почти весь мир управляется монархами? – спрашивал Вольтер. – Честнее всего было бы ответить, что редкий человек достоин самостоятельно управлять своей судьбой