аково. Если приверженность закону ведет к несправедливости, государь, создатель законов, должен выпустить новый.
Попытка Екатерины обратиться к проблемам крепостничества, была последней и самой неудачной частью «Наказа». Она начала главу II, в которой пыталась разобраться с крепостничеством, со слов, что «цивилизованное общество требует установить определенный порядок: одни должны руководить, другие – подчиняться». В подобном контексте она полагала, что даже самый скромный человек имеет право на то, чтобы с ним обращались по-человечески, но здесь ее слова пошли вразрез с общепринятыми в России представлениями о том, что крепостные являлись собственностью помещиков. Даже намек на освобождение крепостных встречал протест иногда среди людей, которые гордились своими либеральными взглядами. Княгиня Дашкова была так убеждена в праве дворянства на крепостных, что пыталась убедить Дидро в необходимости крепостничества в России. Екатерина отвергала эту мораль, однако политически она была бессильна изменить ее. Когда Дидро находился в Санкт-Петербурге, он обратил внимание, что русские крестьяне были очень грязными, и императрица ответила ему с горечью: «Зачем им очищать свои тела, если их души им не принадлежат?»
Екатерина писала «Наказ» на французском, секретарь переводил ее рукопись на русский и другие языки. Она работала над ним в одиночестве до сентября 1766 года, когда начала показывать свои наброски сначала Орлову, затем Панину. Мнение Орлова оказалось предсказуемо лестным. Панин был осторожен – он видел в «Наказе» опасность существующему политическому, экономическому и социальному строю. «Эти аксиомы разрушат стены», – предупреждал он. Панин опасался, какое действие окажут идеи, позаимствованные у Монтескье и Беккариа, на малообразованных делегатов Уложенной комиссии. Особенно он был обеспокоен, потому что прямое налогообложение крестьян и вербовка в армию основывались на институте крепостничества; он боялся, что без этих двух необходимых требований государство ослабнет в экономическом и военном плане. Кроме того, он задавался вопросом, как будут жить освобожденные крепостные, ведь они не владели землей. Панин поинтересовался, где государство возьмет деньги, чтобы компенсировать землевладельцам потерю крепостных и земли, которую крепостным необходимо возделывать, чтобы выжить.
Екатерина не стала игнорировать реакцию Панина. Он не был крупным землевладельцем, боявшимся потерять своих многочисленных крепостных; он двенадцать лет провел в Швеции и, в целом, выступал за реформы. Екатерина понимала, что он был не одинок в своей оппозиции. Закончив первый черновик «Наказа» в 1767 году, она передала его на изучение в Сенат. «Каждая его часть вызвала разногласия, – вспоминала она позже. – Я позволила им удалить то, что сочли нужным, и они убрали более половины из написанного мной». После этого она показала документ ряду образованных дворян; они убрали половину оставшихся статей. После этих исключений «Наказ» был, наконец-то, опубликован, но это была лишь четверть текста, над которым Екатерина работала в течение двух лет. В этом и заключались ограничения абсолютной монархии: даже государь не мог пренебрегать мнением тех, чья поддержка была ему необходима, чтобы оставаться у власти.
В той версии «Наказа», который был, наконец, опубликован, огорчение Екатерины по поводу существования крепостничества было видно из того, какой язык она использовала, чтобы сформулировать свои мысли. Она писала осторожно, едва ли не извиняясь перед читателями, быстро шла на попятную, противоречила сама себе и всеми силами сдерживала себя. Таким образом, ее попытка сказать, что крепостничество было временным институтом, что правитель должен избегать попыток подвергать свой народ рабству, что гражданские законы должны предотвращать злоупотребление рабством, обернулась бессвязным потоком сбивчивых слов:
«Поскольку Закон Природы велит Нам работать на пределе Нашей силы во благо всех людей, Мы вынуждены сделать положение наших подданных настолько же легким, насколько позволяет наш разум <…> И вследствие этого не превращать людей в рабов, за исключением особых случаев, которые неумолимо заставляют нас сделать это; в таких случаях это должно быть сделано не ради личной выгоды, а во блага народа. Однако подобные случаи редки и происходят крайне редко. Но при любой форме закабаления гражданские законы должны препятствовать злоупотреблению рабством и охранять от угроз, которые оно за собой влечет».
Две статьи, которые Екатерина позаимствовала у Монтескье, были исключены из финального опубликованного документа. В одной заявлялось, что крепостным позволялось скопить определенные средства, чтобы выкупить свою свободу; в другой – что рабство должно быть ограничено до шести лет служения. Кроме того, Екатерина добавила свою собственную мысль о том, что после освобождения крепостные никогда не должны были возвращаться в крепостничество. Этот пункт также был исключен, и ни делегаты Уложенной комиссии, ни другие русские так и не услышали о нем, не читали и не обсуждали его и не действовали, согласно этим словам.
Екатерина не предъявляла прав на оригинальность или авторство. Когда она послала копию «Наказа» Фридриху, то честно написала: «Вы увидите, что, как ворона в басне, я украсила себя павлиньими перьями; в этой работе я в основном объединила различные материалы, лишь некоторые реплики и слова принадлежат мне». Д’Алемберу она призналась: «Ради своей империи, я ограбила Монтескье, даже не упомянув его имени. Если он из загробного мира увидит мой труд, то, надеюсь, он простит меня за это воровство ради блага двадцати миллионов человек. Он слишком любил человечество, чтобы принять это за оскорбление. Его работа – мой «молитвенник»».
«Наказ» был написан в надежде, что усовершенствованный свод законов поможет создать более развитую в политическом смысле, культурно утонченную и эффективную Россию. Этого не случилось. Однако Екатерина адресовала «Наказ» на только Уложенной комиссии, которую она собиралась создать, но и всему образованному обществу в ее империи и заграницей. И когда переводы появились за пределами России, даже при всех их сокращениях, несообразностях и ужасных текстовых заимствованиях этот документ все равно производил сильное впечатление и принес Екатерине широкое одобрение. Переводы на немецкий, английский и латынь появились почти сразу же. В декабре 1768 года Екатерина отправила копию в Ферне. Вольтер притворился, что поверил, будто «Наказ» был полным, подробным сводом законом и объявил, что ни Ликург, ни Солон «не смогли бы создать подобного». Его напыщенные фразы сводились к абсурду, он называл «Наказ» «самым прекрасным памятником эпохи, которая принесет вам больше славы, чем десять битв, потому что был порожден вашим гением и написан вашей маленькой прекрасной ручкой».
Правительство Франции придерживалось другого мнения. Король посчитал документ настолько опасным, что по его приказу публикация «Наказа» во Франции была запрещена, и две тысячи копий, которые должны были доставить из Санкт-Петербурга в Париж, задержали на границе. Вольтер издевался над французскими цензорами, запретившими эту работу, и заверил Екатерину, что это комплимент, гарантирующий ей популярность. Дидро писал: «Справедливость и гуманизм водили пером Екатерины II. Она реформировала все». Фридрих Прусский назвал «Наказ» «мужественным, смелым сочинением, достойным великого человека» и включил императрицу в число членов Берлинской Академии.
«Наказ» не был, несмотря на хвалебные отзывы Вольтера, сводом законов; скорее он представлял собой собрание принципов, на которых, как считала Екатерина, должны были основываться достойное правительство и нормальное общество. В письме Фридриху она продемонстрировала, что ей хорошо было известно несоответствие между реальной Россией и той страной, в которую она желала ее превратить: «Должна предупредить Ваше Величество, что в документе вы найдете ряд мест, которые покажутся вам странными. Умоляю вас запомнить, что нередко я стараюсь приспособиться к настоящему, при этом не закрывая двери в желанное будущее».
52«Всем свободным сословиям»
Екатерина написала «Наказ» как прелюдию к созыву ассамблеи, которая должна была помочь в создании нового свода законов империи. Когда документ был опубликован даже в сильно урезанном виде в декабре 1766 года, она перешла ко второй стадии, издав императорский манифест, который назывался «Всем свободным сословиям» – то есть всех жителей Российской империи, кроме крепостных, она призывала выбрать делегатов в Уложенную комиссию. В течение весны 1767 года делегаты были выбраны, они представляли людей различных вероисповеданий, званий, профессий и социальных классов Российской империи. В число делегатов входили правительственные чиновники, представители дворянства, горожане, купцы, свободные крестьяне, а также жители удаленных частей России, которые не были ни христианами, ни этническими русскими. Их задача заключалась в том, чтобы информировать императрицу о жалобах, нуждах и надеждах людей, которых они представляли, таким образом обеспечив ее материалом, который она использовала бы при создании нового свода законов.
Основными критериями для выбора служили географическая территория и принадлежность к определенному сословию. Главные правительственные учреждения прислали 28 делегатов. Все дворяне, живущие в определенном округе, должны были выбрать по одному делегату, что обеспечило 161 делегата от дворянства (среди них были три брата Орловых, включая Алексея и Григория). Все владельцы собственности в городах должны были выбрать по одному представителю своего города, в результате оказалось 208 делегатов от горожан – и это была самая большая группа в ассамблее. Государственные крестьяне, работавшие на принадлежавших государству землях и являвшиеся по закону свободными, присылали по одному делегату от каждой провинции. Всего их было 79. Казаки с Дона, Волги, Яика и из Сибири должны были прислать такое количество делегатов, которое сочтут нужным их атаманы, в результате они прислали 54 делегата. Еще 34 делегата прислали иноземцы: христиане, мусульмане и даже буддисты, они выбирали по одному делегату от каждого племени. Крепостные, представлявшие большую часть населения России, считались собственностью и не были представлены в собрании, предполагалось, что их интересы будут отстаивать их хозяева. Когда выборы закончились, в Уложенную комиссию вошло 564 делегата.