руссия объединится с Россией, Польша начнет испытывать давление и с востока, и с запада, и, таким образом, страна с нестабильным политическим строем окажется в дипломатических и военных тисках.
Фридрих тщательно обдумал предложение Екатерины. Его собственное положение было слабым. Едва избежав поражения в Семилетней войне, Пруссия была истощена и находилась на грани нищеты и политической изоляции. Фридриху нужен был союзник, и Россия казалась самой лучшей и, возможно, единственной перспективой. Но Фридрих был слишком опытен в таких делах, как переговоры, чтобы сразу же ввязаться в мероприятие, единственным призом в котором стала бы польская корона. Он, как и Екатерина, предпочитал урожденного поляка саксонскому кандидату, но понимал, что интересы Екатерины в продолжении «счастливой анархии» шли дальше, чем его собственные. Поэтому он объявил, что объединится с ней, но только в случае, если исполнится его давняя мечта о российско-прусском альянсе. Однако подобные условия не устраивали Екатерину, она знала, новый альянс с Пруссией напомнит русским о Петре III и о его кратковременном и очень непопулярном союзе с Фридрихом, которого он называл своим «королем и повелителем».
Екатерина не стала сразу давать ответ, пытаясь смягчить Фридриха и добиться его расположения с помощью экзотических подарков. Вместо подписанного договора Фридрих получал арбузы из Астрахани, виноград из Украины, одногорбых верблюдов из Центральной Азии, а также икру, осетров, меха лисы и куницы. Фридрих поблагодарил ее за подарки, сухо заметив: «Велика разница между астраханскими арбузами и собранием делегатов в Польше, но все это доказывает ваше стремление действовать. Рука, которая раздает фрукты, может даровать корону и гарантировать Европе мир, за который я и все те, кто заинтересован в делах Польши, будут благодарить вас вечно».
Общие интересы взяли верх. Фридрих в конечном счете поддержал кандидата Екатерины на роль польского монарха, наградив Станислава орденом Черного Орла, высшей наградой Пруссии. Екатерина благосклонно забыла, что незадолго до этого Фридрих тем же орденом наградил ее мужа, Петра III, который был таким же никудышным солдатом, как и Станислав. Но Фридрих смог заключить желанный союз – союзный договор на срок восемь лет. Каждая из двух сторон обязалась помогать другой в случаях нападения стороннего государства и выслать субсидию в размере четырехсот тысяч рублей. Если же одного из союзников атакуют две враждебные стороны, его партнер должен был послать пехоту в количестве двухсот тысяч человек и двух тысяч кавалерии. Далее подразумевалось, что Россия и Пруссия будут действовать сообща по всем делам, касавшимся политической трясины, в которой увязла Польша. В тот момент это означало, что Пруссия поддержит кандидатуру Станислава. Никакие нюансы и никакие промедления не должны были этому помешать. В тайном дополнительном соглашении оба монарха объявили, что стороны приняли решение гарантировать «свободные и независимые выборы» и «при необходимости привлечь все военные силы, если кто-либо попытается воспрепятствовать свободным выборам короля Польши или же вмешаться в существующую ситуацию». Если же кто-либо из поляков выступит против своего нового «законно избранного короля», устроив против него заговор, союзники согласились привлечь «военную силу против них и их имущества без малейшей жалости».
Переговоры по поводу заключения договора еще не были окончены, когда в сентябре 1763 года умер Август III. Однако эта смерть уже не имела сколь-либо важного политического значения. Договоренность между Екатериной и Фридрихом была достигнута, а российско-прусский кандидат выбран. Императрица с колким сарказмом отреагировала на известие о смерти: «Не смейтесь над тем, что я подпрыгнула в кресле, услыхав новость о смерти польского короля, – писала она Панину. – Король Пруссии выскочил из-за стола, когда узнал об этом».
Через два года после того, как Станислав Понятовский был бесцеремонно отправлен домой из России императрицей Елизаветой в 1758 году, Екатерина все еще испытывала душевную привязанность к польскому дворянину. Она часто писала ему как отцу своей маленькой Анны и пыталась вернуть ему пост посла в Санкт-Петербурге. Затем она познакомилась с Григорием Орловым – человеком менее утонченным, но обладавшим огромной уверенностью в себе, силой и энергией. Екатерина и Станислав продолжали переписку, и их письма были наполнены выражением взаимной нежности, их теплые письма внушали Понятовскому уверенность, что между ними по-прежнему оставалась прочная связь. Однако великая княгиня не рассказывала ему всей правды. Она старалась не упоминать в письмах о своих отношениях с Григорием Орловым, включая свою беременность и рождение ребенка от Орлова. Если Станислав и знал о Григории из других источников, он убедил себя, что этот грубый, необразованный солдат не мог стать для нее чем-то большим, нежели предметом страсти. А когда Екатерина заняла трон, и ее муж умер, он перестал думать об Орлове и продолжал считать дни до тех пор, пока она призовет его к себе.
Екатерина, знавшая о его чувствах или же подозревая нечто подобное, пыталась предостеречь его. 2 июля 1762 года она писала ему:
«Я настоятельно прошу вас не приезжать сюда, поскольку ваш визит в данных обстоятельствах может быть опасен для вас и причинит серьезный вред мне. Мое восшествие стало настоящим чудом. В подобное единогласие трудно поверить. Я полностью погружена в работу и не могу посвятить себя вам. Всю свою жизнь я буду служить вам и уважать вашу семью, но в данный момент очень важно не вызывать подозрений. Я не спала три ночи и за четыре дня ела всего два раза. Прощайте. Будьте здоровы! Екатерина».
Письмо было написано с нежностью, но его тон безошибочно указывал на эмоциональный разрыв. Ее следующее письмо, написанное месяц спустя, было посвящено перевороту и смерти Петра III и содержало заявление о том, что она посылает графа Кейзерлинга с миссией сделать Станислава королем. К тому времени необходимо было подавить в Станиславе всякие надежды на их скорое воссоединение как любовников и будущих супругов.
«Я вас прошу воздержаться от поездки сюда. <…> Я получила ваше письмо. Правильная переписка была бы подвержена тысяче неудобств, а я должна соблюдать двадцать тысяч предосторожностей, и у меня нет времени писать опасные признания в любви. <…> Я должна соблюдать тысячу приличий и тысячу предосторожностей, и вместе с тем чувствую все бремя правления. <…> Прощайте, бывают на свете положения очень странные».
Она по-прежнему ничего не говорила о своих интимных отношениях с Григорием Орловым, однако лестно отзывалась о нем и о его братьях:
«Узел секрета находился в руках троих братьев Орловых <…> Орловы блистали своим искусством управлять умами, осторожною смелостью в больших и мелких подробностях, присутствием духа и авторитетом. <…> Они патриоты до энтузиазма и очень честные люди, страстно привязанные к моей особе, и друзья, какими никогда еще не были никакие братья; их пятеро <…> старший [на самом деле, Григорий был вторым из братьев по старшинству] всюду за мною следовал, и делал тысячу безумных вещей. Его страсть ко мне была всем известна. <…> Я очень многим обязана этим людям; весь Петербург тому свидетель».
Эти письма потрясли Станислава. Им никогда не владело желание носить польскую корону. Он не хотел быть королем и даже не желал жить в Польше. Считая себя образованным, воспитанным европейцем, он понимал, что имеет мало общего с грубой, распущенной польской аристократией, которая отрицала всяческие авторитеты, кроме своего собственного, и была готова выступить против любого избранного короля при первой же угрозе их привилегиям. Если ему и суждено было оказаться рядом с троном, то он рассматривал себя скорее в роли принца-консорта, помогающего императрице привнести цивилизацию в свою империю, а не правителя страны, в которой он чувствовал себя иноземцем. Поэтому план Екатерины посадить его на польский трон совсем не привлекал его.
Однако у Екатерины было три причины прекратить их отношения и сделать его королем: она хотела удостовериться, что он окончательно ушел из ее личной жизни; кроме того, она желала компенсировать ему разлуку с ней, и, что еще более важно, она хотела с его помощью получить власть над Польшей. Ее письма к бывшему любовнику становились все холоднее. Она перестала держать втайне свои отношения с Орловым. Станислав все еще верил, что его личное присутствие сможет возродить былую страсть к нему. Он умолял позволить ему приехать в Россию хотя бы на несколько месяцев или несколько недель. Но Екатерина дала отрицательный ответ.
Станислав отказывался принять или даже понять ее отказ. В своем воображении он все еще рисовал портрет одинокой женщины, которая пыталась решить проблемы огромной империи, женщины, которая так отчаянно нуждалась в помощи. Более рациональный человек понял бы, что Екатерина говорила ему о том, что у нее появился другой любовник, чья роль в ее жизни и чей вклад в ее успех давали ему слишком большое преимущество перед ним. Лишь постепенно Станислав осознал горький факт, что польская корона должна была стать ему компенсацией. Его ответ был последним, полным отчаяния криком:
«Я молю вас выслушать меня. Я думал, что вы, в отличие от других женщин, никогда не изменитесь. Позвольте мне быть с вами в любом качестве, каком вы только пожелаете, но не делайте меня королем. Призовите меня к себе. Я смогу сослужить вам куда более значимую службу в качестве частного лица. Я уверен, что это изменило бы любую женщину, но только не вас! Что мне остается? Без вас я ничто, пустая оболочка и истосковавшееся сердце. Я умоляю вас выслушать меня. София, София, вы заставляете меня жестоко страдать! Я бы тысячу раз предпочел быть послом подле вас, чем королем здесь».
Но его мольбы оказались тщетными. Екатерина уже приняла решение. Ей было выгодно иметь на польском троне влюбленного в нее человека. Еще выгоднее для нее было то, что этот человек беден, а польский король имел лишь скудное жалованье. Это означало, что он всегда будет нуждаться в деньгах и зависеть от нее. Станислав хоть и носил мантию короля, но стал лишь пешкой в польской партии. Самой весомой фигурой в ней была королева, в данном случае, императрица. Учитывая покорный нрав ее бывшего любовника и отсутствие интереса к королевской политике, Екатерина была уверена, что в скором времени Польша полностью окажется под влиянием России. Это стало лишь вопросом времени.