Не бойся, дружок, не позабуду тебя. Нельзя ли Хана переманить на твердую землю? Adieu, mon Ami.
Сашенька тебе кланяется и тебя любит, как душу, и часто весьма про тебя говорит.
Екатерина».
В Петербурге много говорили о все больше распростронявшейся опасной чуме в Крыму. Екатерина отписала губернатору Таврии:
«Из Села Царского. Апреля 25 ч., 1784
Носится слух по здешнему народу, будто язва в Херсоне по-прежнему свирепствует и будто пожрала большую часть адмиралтейских работников. Зделай милость, друг мой сердечный, приймись сильной рукой за истребление херсонской язвы. Употребляй взятые меры при московском нещастии. Они столь действительны были, что от сентября по декабрь истребили смертоносную болезнь. Прикажи Херсон расписать на части, части на кварталы; к каждому кварталу приставь надзирателей, кои за истребление язвы бы ответствовали. Одним словом, возьмись за дело то, как берешься за те дела, коим неослабный успех дать хочешь. Ты умеешь вить взяться за дело. Установи карантины и не упусти ни единой меры, кои к тому способствовать могут. Пиши, пожалуй, здоров ли ты сам? И для чего давно от тебя писем нет, а из губернии твоей репортов?
Штат Тавриды я конфирмовала.
Папский посол получил обещание, что вскоре наименован будет кардиналом. Кобенцель получил посольский кредитив. Прощайте, мой дорогой друг, будьте здоровы и любите меня
Потемкин сообщал, что борьба с язвой идет нешуточная и уже есть успехи, на что Екатерина радостно отвечала:
«Майя 17 ч., 1784
Письмо твое, друг мой сердечный, из Кременчуга я получила. Радуюсь, что местами язва пресеклась, и надеюсь, что добрыми твоими распоряжениями вовсе и в Херсоне пресечена будет. Из Англии и из Дании столь много и обстоятельных известий приходят о почти на сумасшествие похожих предприятиях Короля Шведского на Норвегию и самого города Копенгагена, что об оном, уже не оплошая, почти сумневаться не можно. Данию же ему атаковать не можно, чтоб с нами дело не иметь. И для того, дабы шалости его скорее унять, приказала я на десять тысяч пехоты и три тысячи конницы, да сорок орудий полевой артиллерии, заготовить генеральному штабу за Невою лагерное место, а провиантский – в Финляндии – на то число провиант и фураж на целый год, а ты пришли сюда полка два или тысяч до двух казаков Донских.
Датчане готовятся на всякий случай. Морского же вооружения будет столько, что всю Швецию раздавить можно, а имянно: пять кораблей, идущих из Ливорно, три от города Архангельского, да 7 из Кронштадта, а у датчан шесть будут в Зунде. Шведскому посланнику я сказать велела, что слухи таковые носятся и что хотя, кажется, вероятия не стоят, но чтоб оне знали, что на датчан наступать им неудобно, ибо союзники суть России.
Ты видел, что и речи Короля Шведского с Марковым на то похожи были. Теперь посмотрим, выехавши из Франции, убавит ли дурачества или нет. Чаю, от турок помочи по своему прославленному союзному трактату, которым хвастается, немного ему ожидать.
У нас стужи непрерывные и листы на березах не более серебряной копейки, а липа и дубы и не думают за листы приняться. Великая Княгиня опять беременна и думает в ноябре родить.
Пусть строят в Смоленске суда, а как ехать – всегда о том расположить можно. Прощай, будь здоров. Приятно мне было слышать, что упражняешься и по земским делам. Несумнителен и успех, ибо когда прямо примешься, так уж пойдет, как по маслу. Прощайте, мой друг. Я вас очень люблю и есть за что
Получив известия из Грузии, Светлейший князь писал императрице:
«Всемилостивейшая Государыня!
Имеретинский Царь Соломон минувшего апреля 23 дня совершил течение своей жизни. Пред самою кончиною, почувствовав приближение оной, в жестоком страдании своем призвал он духовенство и знатные чины и по совершении пред ними таинств покаяния и причащения сказал предстоящим, что умирает с должною верностию к Императорскому Российскому престолу и что назначает по себе преемником двоюродного брата своего Князя Давида. Привел он всех к клятве, чтоб после его смерти сохраняли они ненарушимую верность к России и чтоб, повергнувшись к Освященному Вашего Императорского Величества престолу, искали всемерно Высочайшего Вашего Величества покрова и противились врагам до крайности. С сими словами излетело последнее его дыхание.
Незадолго пред смертию своею прислал он к Генерал-Порутчику и Кавалеру Потемкину на Высочайшее Вашего Императорского Величества имя прошение, подписанное не только им самим и князьями дому его, и всеми знатнейшими духовными и гражданскими чинами, о принятии Имеретии под верховную Вашего Императорского Величества власть. Оное имею счастие при сем поднести Вашему Императорскому Величеству.
Имеретинцы оплакивают неутешно смерть своего Государя. Новый Царь подтвержден народом и, вступя в правление, прислал письмо с сим известием к Генерал-Порутчику Потемкину, а таковое же прислано к нему от всех властей имеретинских. Как Царь, так и народ, свидетельствуют о глубочайшей преданности своей к Высочайшему Вашего Императорского Величества престолу и готовности следовать по стезям, предписанным от Соломона, уведомляя при том о намерении своем отправить посольство к Высочайшему Вашего Императорского Величества двору, которое еще покойным Соломоном было приуготовлено.
Младые лета племянника Соломонова Давида, которого он по примирении с Ираклием предполагал нарещи себе преемником, воспрепятствовали Ему исполнить сие намерение. Царь Карталинский при всем участии, которое он, яко родной дед, принимал в сем младом князе, пожертвовал выгодами своими общему спокойствию, признавая Царем старшего Давида, брата Соломонова, но предоставляя впрочем требования в пользу внука своего до его совершеннолетия.
Для лучшего наблюдения Высочайших Вашего Императорского Величества интересов приказал полковнику и кавалеру Бурнашеву перенесть пребывание свое из Тифлиса в Кутаис и стараться содержать нового Царя Имеретинского и народ в том расположении, в котором их Соломон оставил.
Екатерина еще не успела ему поведать свои мысли касательно событий в Грузии, как в короткое время Светлейши князь Потемкин прислал письмо, паки касательно Грузии.
«Всемилостивейшая Государыня!
Грузия имела ныне случай воспользоваться защитою войск Вашего Императорского Величества. Лезгины, скучась быть в недействии, учинили в семистах человеках нападение на соседственные грузинские селения. Они их разграбили, но, возвращаясь с пленом и добычею, поражены и разсыпаны егерями. Белорусского егерского баталиона подполковник Квашнин-Самарин при первом слухе о их нападении, собрав три роты, пресек путь сим разбойникам и первым ударом обратил их в бегство. Конники царские, туда ж приспевшие, преследовали бегущих и многих потопили в реке.
Бедные поселяне воздавали хвалу Вышнему, получа вольность свою и имущество, и удивлялись безкорыстию войск Вашего Императорского Величества, которые, не взирая на утомление свое, отреклись принять предлагаемую порцию, дабы не коснуться убогому стяжанию земледельническому.
Царь отзывается о сем с крайнею признательностию, отдавая должную хвалу храброму подвигу и безкорыстию войск, оный произведших.
Странным и необычным показался императрице в тот вечер ее любимец. Он был как всегда ласков, любезен, но не так резв, как всегда и даже показался Екатерине вялым и невеселым.
– Здоров ли ты, счастье мое? – спросила она встревожено.
– Я? Конечно здоров! – удивленно повел блестящими глазами Ланской.
Она коснулась рукой его лба и отдернула ее.
– Саша! Что с тобой! У тебя жар!
Екатерина схватилась за колокольчик. Появилась Перекусихина, которая тут же исчезла, получив приказ идти за Роджерсоном. Лейб-медик появился через десять минут. Ночь Екатерина не спала: температура больного неумолимо поднималась все выше и выше. Наутро вызвали и других лекарей. Температура как будто установилась, хоть и высокая, но дальше не шла. Сашу перенесли в его покои. Екатерина, сбитая с ног, свалилась и проспала три часа. Проснувшись, не завтракая, и едва приведя себя в порядок, проследовала в его спальню. Александр был плох. При виде его она похолодела, слезы потекли градом. Ей подставили стульчик, и она села к его изголовью.
– Что с ним?
– Полагаем, Ваше Величество, скарлатина.
– Но это же не опасно?
– С Божьей помощью, надеемся, все будет хорошо.
Глаза Ланского были закрыты, синева под глазами чуть ли не переходила в черноту, ресницы неспокойно подрагивали, любимые губы запеклись, всегда розовые щеки, смертельно побледнели. Екатерина приказала всей прислуге выйти, оставив токмо Перекусихину. Она сама хотела ухаживать за больным. Вызвали всех известных врачей. Следующие четыре дня Екатерина не помнила. Близкое ее окружение сбились с ног, тщась вывести императрицу из состояния постоянного плача. Она заливалась слезами.
– Милый мой, – причитала она надрывно, – родной мой, на тебе сошелся клином белый свет. Выздоравливай поскорее, оправься скорее, прошу тебя, душа моя…
Слезы текли непрерывным потоком, но он не отзывался. Даже прежняя слабая улыбка исчезла. Изредка слегка приоткрывались тяжелые веки и тогда она нежно, как безумная безудержно целовала их.