– А попробую, – решил он. – Чем черт не шутит? Авось и сумею учинить сие доброе дело! – Он склонился к руке, нежно поцеловал. – Не стану откладывать, душа моя. Сей же час напишу письмо и отправлю курьером.
– Что ж, поспеши. А я благословляю тебя на праведное дело. Жду тебя сегодня на куртаге. И, пожалуй, Гриша, изволь не чертыхаться!
Потемкин направился к выходу. Екатерина смотрела ему в спину, допрежь он не скрылся за дверью.
Государыня Екатерина Алексеевна и граф Григорий Александрович поселились в Большом Знаменском переулке, который зачинался от Волхонки весьма приметными зданиями. Все окружающие дома такожде были сняты либо куплены в казну для размещения многочисленного двора. Был приобретен и дом на углу Большого Знаменского переулка, в котором разместился Великий князь Павел.
К ее приезду перестроили Пречистенский дворец и павильон в виде турецкой крепости. То, что императрица в тягости, еще было не заметно и она самолично принимала своих секретарей и министров. Двадцать третьего генваря в путевом дворце во Всесвятском под Москвой, Екатерина лично возложила на победителя Пугачева, молодого генерал-майора Петра Голицына орден Святого Александра Невского. Нынче же принимала московского губернатора Михаила Никитича Волконского. Племянник Великого канцлера Бестужева, шестидесятилетний князь Волконский со своим длинным одутловатым лицом, казался много старше своих лет. Екатерина ценила его ум и расторопность, но доверять до конца не могла, понеже знала, что тот мог пойти против совести за ради своего семейства. Ей было известно, что, прикрывая нечистого на руку племянника – Дмитрия Голицына, он, пользуясь своей властью не выдал его правосудию, что явилось последней каплей терпению лучшего придворного брильянтщика, швейцарца Жереми Позье, у коего племянник Волконского обманом выманил драгоценности на огромную сумму. Тем самым он вынудил ювелира спешно выехать с семейством из России, дабы более не подвергаться подобному обману. Потерять любимого честнейшего ювелира Екатерине было крайне неприятно, тем паче, что она имела с ним дело почти два десятка лет. Разве сравнить с ним теперешних брильянтщиков?
Прагматичная Екатерина времени не теряла. Оставаясь одна, когда любимец ее уезжал в Москву, она составляла прожект реорганизации существующих губерний. По ее мнению, губернии должны состоять из населения до четырех сот тысяч душ. Уезды, составляющие губернию, – до тридцати тысяч. Императрица трудилась и над системой местных органов, особливо судебных. Учреждения для управления губерниями, она полагала, должны были стать предметом ее гордости. Как все-таки умны рассуждения французского мыслителя Шарля де Монтескье о принципах разделения власти, и как он прав в своем утверждении, что «свобода есть право делать всё, что дозволено законами».
Потемкин, находясь с ней, изыскивал время упражняться составлением планов по защите границ империи, иногда находил время для богословских бесед с митрополитом Платоном и его братом Левшиным. Екатерина редко принимала участие в разговоре, предпочитая слушать их, прикрыв веки, подставив лицо солнцу. Их с Григорием ребенок, должон спокойно развиваться внутри нее, посему ей приятно проводить часть времени в покое и тишине.
Потемкин, тщясь не беспокоить ее и говорить в полголоса, на сей раз, даже возвысил голос, говоря о красотах Молдавии.
– Ах, какие там места, Ваше Святейшество! Чего одна Валахия стоит! Кстати, был я там в Немецком мужском монастыре, где Архимандритом служит необыкновенный человек, Паисий Величковский. Слыхали, об нем?
– Слыхивал, – ответил басовито митрополит Платон.
Потемкин радостно продолжил:
– Так вот, у него около десяти тысяч монахов, и все под его руководством, довольны им весьма! Монашеская община день и ночь работает! Там иноки более десяти национальностей, ведут переписку, читают святоотеческие книги, исповедание, умные молитвы. Тамошний господарь Григорий Гика и митрополит Гавриил весьма довольны Паисием.
Митрополит, внимавший Потемкину с большим интересом, молвил:
– Я сам говорил с ним. Он хорошо знает Григория Палама, Григория Санаита, Нила Сорского, Иоанна Златоуста, Сирина, и научил меня умной, сердечной молитве.
– Как ты молишься сердечно! Научи ты и меня, – попросил его брат Левшин.
– Что ж не научить, научу, братец!
Митрополит со всем добросердечием обратился к Потемкину:
Ведаешь что-нибудь о добротолюбии? – спросил он.
– Ведаю, вернее, слыхивал, – отвечал вежливо Потемкин.
Разговор был интересным, но Екатерина незаметно под него задремала. Открыла глаза, когда Платон и Гавриил вместе с Григорием собрались уезжать.
Екатерине было тяжело расставаться с мужем даже на краткий срок. Глаза ее были на мокром месте при расставании такожде, как и при встрече после короткой разлуки.
– Катенька, что ж ты плачешь, когда я уж здесь, с тобой, – досадливо вопрошал ее, вернувшийся с долгой дороги, Потемкин.
– Не знаю, – кривила губы Екатерина. – Наверное, еще не все слезы выплакала, пока тебя не было.
– Меня не было всего-то полтора дня!
– Полтора?! А мне показалось – три!
Видя к себе таковую бесконечную любовь, Потемкин понимал, что мог, естьли бы существовала хоть сотая часть возможности, стать ее официальным соправителем. Но возможности таковой не было. И он принялся хитроумно убеждать ее объявить о рождении их ребенка с правом на престол, а не прятать его, как сына Орлова.
Он старался мягко увещевать ее:
– Мы ведь будем любить его, поелику не пристало, стало быть, матушка, делать сие тайно, скрываясь от людей. Ужели я не прав?
Екатерина, помня, как они с Орловым посещали Алексея в тайне, по ночам, соглашалась с ним.
– Но, с другой стороны, – сопротивлялась она, – сам знаешь, когда на престол много претендентов, тогда слишком много потрясений может статься для страны.
– Но ты напишешь завещание, и никто не посмеет не выполнить волю государыни.
– История знает много примеров обратного свойства, мой милый.
Григорий упрямо грыз свои ногти и гнул своё:
– А коли ты сама будешь видеть, что наш сын разумнее всех, аки, к примеру, библейский Соломон? Такожде захочешь оставить трон своему Павлу?
Екатерина молча смотрела на графа с немой просьбой не мучить ее.
В конце концов, они пришли к решению: если будет сын, первое время он поживет у Самойловых, в семье сестры графа, а позже придумают, как его объявить двору, а коли родится дочь – скрыть ее рождение, так же, как когда-то Екатерина скрыла рождение второго сына.
Записки императрицы:
В марте русский отряд из трех тысяч человек под командованием генерал-поручика фон Медема начал поход в Дагестан. В бою при Иран-Чарабе войска уцмия Кайтага Амир-Гамзы, блокировавшего Дербент, были разбиты. Наши войска заняли Дербент.
Наконец, в ожидании праздников, в связи с годовщиной подписания Кучук-Кайнарджийского мира, у Екатерины появилось время просмотреть изданное в Петербурге в прошлом году педагогическое произведение Ивана Бецкого «Учреждения и уставы, касающиеся воспитания обоего пола».
Ознакомившись с книжкой Бецкого, нашла, что он использовал работу немецкого педагога Байера. Государыня Екатерина полагала, что то, что хорошо для одной страны, может быть непригодным для другой. Ей много чего не понравилось в идеях Бецкого касательно воспитания детей. Месяц назад, сразу после дня своего рождения, она посетила вместе с Потемкиным Московский Воспитательный дом, коий нашла в худом содержании и плохом уходе за детьми, что и было немедленно высказано Бецкому.
Понятно отчего его приемная дочь, ее камер-юнгфера, Анастасия Соколова, воспитывавшаяся Бецким в духе модных просветителей, была такой раздражительной, сумасбродной и рвалась из дома.
Екатерина Алексеевна дала почитать книгу графу Потемкину. Через неделю спросила:
– Как ты находишь сие модное воспитание, кое так восхваляет Иван Иванович?
– Доигрался он со своим заграничным воспитанием! Девица его вспыльчивая, язвительная… Виданное ли дело – со мною может поспорить! Кто ж ее таковую замуж возьмет?
Екатерина пожала плечами.
– Уж и не знаю, что учинить с оной камер-юнгферой. Не хочется обижать Бецкого, он ведь обожает ее. Хоть он и не признается, но все знают, она его побочная дочь.
– Ну, и что – дочь! Палки ей надобно, вот что! – изразился сердито граф.
– Палки? – возмутилась Екатерина.
– Да, палки. Своим племянницам я, бывает, и поддам! Умнее будут! Кстати, и дочери Кирилла Разумовского, Елизавете, в свое время не мешало бы всыпать по первое число! А то теперь мечется со своим тайным мужем Апраксиным: и ни туда, и ни сюда.
– Да, – вспомнила Екатерина, – чуть не забыла: Елизавета Кирилловна просила моего разрешения перевезти его в Казань, где могла бы видеться с ним.
– Разрешила?
– Разрешила. Бедный Апраксин, в оном Далматовском монастыре, он прожил два года, не видя новорожденного сына.
На лице Потемкина появилось сострадание:
– Поговорила бы ты, душа моя, с сим упрямцем, бывшим гетманом.
– Ужо молвила ему слово.
– И как?
– Кажется, лед тронулся.
Потемкин недовольно фыркнул:
– Вот хохол: измучил дочь пуще некуда! Ужели можливо таковое? Ведь он умный, дальновидный человек и любящий отец…
Екатерина улыбнулась:
– Да, уж, Кирилл Разумовский, на редкость – крепкий орешек!
Граф Алексей Орлов прибыл сухим путем из Италии в марте и сообщил подробности пленения самозванки «княжны Таракановой». Поведал, как ему пришлось прикинуться влюбленным в нее и предложить руку и сердце. Токмо таковым способом, стало быть, удалось ему заманить ее на корабль. Княжна не заметила подвоха и в сопровождении нескольких подданных прибыла на русский флагманский военный корабль. Поднявшись на палубу в подвенечном платье, она была представлена ближайшему помощнику Алексея Орлова – адмиралу Грейгу. В следующую минуту сухим официальным тоном, адмирал объявил об аресте и княжны, и графа Орлова. Матросы развели их. Тараканову с камердинером, ее кавалерами Доманским и Чарнморским заперли в трюме.