За всеми беспокойными делами, она не заметила, как простудилась и слегла. Потемкину, вестимо, сообщили об том. Но он не токмо не появился, но даже записки не прислал. На что Екатерина, обижено отписала ему:
«Ну, батинька, ждала я до двенадцати часов, думала, что пришлешь по причине вчерашней моей боли спросить, какова я. Но вижу, что моя ожиданья тщетна, хотя знаю, что сие отнюдь не от того, что я не в памяти Вашей. Однако, как Вы делами упражнены, а я уже отделалась, то сие пишу к Вам, дабы узнать, живы ли Вы. А я жива».
Он ответил ей, что был на политическом собрании за полночь и просил об том прощение, что запамятовал о записке, но думать о ней думал. Последние его слова были ей бальзамом на сердце:
«Боже мой, увижу ли я тебя сегодни? Как пусто, какая скука. Я политическое ваше собранье желаю быть везде, где хотят, а мне бы быть с тобою».
Потемкин писал, что он из-за передряг в коллегии не в настроении. Она отвечала:
«Дурное настроение и нетерпение вредят здоровью. Все, что делается со злобой и нетерпением, сделано плохо и гнусно. Когда поддаются дурному настроению, то из досады и по недомыслию всегда принимают самое дурное решение. Вот, что я прочла в одной книге. Если вы находите, что моя книга права, приходите ко мне».
Много чего знал Лев Нарышкин и Андрей Разумовский (главным образом от своего отца и друга – Великого князя) о жизни Екатерины и ее бывшего фаворита Григория Орлова, но оказалось, что проживший в России французский посланник де Корберон, прожив здесь каких-то полгода, знает гораздо больше. Он утверждал, что некий шевалье Козимо Мари, итальянец, был близок с Алексеем Орловым, коий и рассказал ему, что Григорий, брат его, был деликатно удален со двора благодаря его врагу Никите Панину и что Григория спас его старший брат Иван, коий убедил императрицу в его невиновности, коя вернула его после того ко двору, но поскольку здоровье Григория стало сдавать, он отправился поправить его за границу, но вскорости вернулся назад. А фавор Потемкина вот-вот закончится, тем паче, что недавно он получил в подарок от государыни шестнадцать тысяч душ крестьян – верный признак скорой отставки. Корберон верил россказням Козимо, что Григорий Орлов был тайно женат на императрице. Все оные слухи француз со страстью исповедовал своему старшему товарищу – графу Нарышкину.
Обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин показывал французу де Корберону и пруссаку Ангальту картинную галерею императрицы. Оба иностранца были в восторге от прекрасных полотен. Француз, однако, обратил внимание, что помещение галереи узко и поелику не очень удобно рассматривать картины. Принц Ангальт, лет на десять старше француза, был более любезен и обходителен. Некрасивое, но выразительное его лицо выказывало восторг. Когда перешли в покои императрицы и осмотрели Эрмитаж, всем понравился бюст Дидерота в исполнении ученицы Фальконе, мадемуазель Колло. Понравился и Зимний сад рядом с Эрмитажем. Принц Ангальт умилился надписью на доске перед Эрмитажем: «Хозяйка оных мест не терпит принужденья». Потом они обедали вместе в покоях Потемкина.
Нарышкин, беседуя с Потемкиным, краем уха слышал, как Андрей подсмеивался над влюбленным в Плещееву принцем Ангальтом, в коего в свою очередь была влюблена красавица княжна Анастасия Дашкова. Вскоре молодые люди ушли на репетицию какой-то пьесы для домашнего театра.
Записки императрицы:
С сего года казахам разрешено кочевать в пределах традиционных пастбищ, попавших за пределы пограничных линий по Уралу и Иртышу.
Императрица была в крайнем раздражении: любимец ее, Григорий Потемкин позволял себе затевать частые ссоры буквально на ровном месте. Он должон был быть на обеде, где присутствовало высшее духовенство, Петр Румянцев, Александр Вяземский, глава Ямской канцелярии Алексей Логинович Щербачев и другие лица. Она видела, что все искали глазами Потемкина и тихонько выказывали удивление касательно его отсутствия, понеже днем ранее Потемкин обедал с государыней в узком кругу.
Утром следующего дня Екатерина отправила к нему записку с приказом раздать лучшим образом деньги в полках. В ответ он написал, что раздаст их так, как благоудобно ей, на что она немедленно в примерном неудовольствии отписала ему:
«Прошу о сем ясно сказать, как луче, а отнюдь не ответствовать, “как благоугодно Вам”, ибо я ищу ясности и лучей, дабы опять не было от недогадки моей, как у Троицы, что ход с крестами очутился позади кареты оттого, что не знала, что он у приходской церкви, а его позади народа не видно было. Просим о сих наших докладах не гневаться, а ответствовать без гнева, ибо и мы негневны, а токмо голову ломаем о сотворении Креста Господня. При самом возхожденьи солнца из недр сна».
Такого строгого письма Потемкин никогда прежде не получал. Ну да, он виноват, что карета по его недосмотру оказалась впереди крестного хода, но с кем не бывает!
Ответа не последовало, тогда она отправила ему еще одну записку, с упреком о случае перед крестным ходом:
«Деньги четыре тысячи привезли для трех полков, и я приказала тебе сказать, чтоб изволил взять на каждый, колико надобно, а ты ответ прислал, что не знаешь и не помнишь. Я такожде не знаю, как фрунт проеду. Остановиться ли, дабы мимо прошли нас или нет?
Кукла, или ты спесив, или ты сердит, что ни строки не вижу. Добро, душенька, накажу тебя, расцалую ужо. Мне кажется, ты отвык от меня. Целые сутки почти, что не видала тебя, а все Щербачев и другие шушеры, что пальца моего не стоят и тебя стол толико не любят, те допускаются до вашего лицезрения, а меня оттерли. Добро, я пойду в General des Jamchiks – в ямщицкие генералы возле вас, то получу вход к Высокопревосходительному».
Отослав цыдулю, Екатерина ждала ответ с трепетом, боялась его гнева, понеже знала, Гриша обязательно почувствует и отреагирует на ее неудовольствие. Но надеялась на его великодушие, тем паче, что нынешний день было намечено вместе провести весь вечер с их крошкой Лизанькой. И все-таки она его дождалась: веселого и щедрого душой.
В полдень следующего дня Екатерина получила записку от графа Потемкина. Сегодни императрица чаяла встретиться с ним в своих покоях: так они договаривались. Зная его переменчивое настроение, предчувствуя, что встречи не будет, она, непослушными пальцами, быстро развернула записку.
«Ея Императорскому Величеству.
Всенижайшее прошение.
Припадая к стопам Вашим, прошу меня уволить сегодня обедать к Лазаревичу.
Стало быть, встреча паки оттягивается. Екатерина саркастически улыбнулась. Решила писать ответ тут же, благо лист бумаги был рядом:
«Увольняю с таким всемил. подтверждением, чтоб ни обжорства, ни пьянства не было, а за тем болезнь не восследовала».
Позвонив, она передала статс-секретарю Козьмину записку для Потемкина.
«Ох, уж сей Лазарев!» Екатерина почувствовала, как тоска подкралась к ее сердцу. Из глаз брызнули непрошенные слезы. Перекусихина, испуганно перекрестившись, подлетела к ней.
– Миленькая! Катенька, что случилось, кто обидел тебя?
Королева-Протасова такожде встревожено поднялась со своего места, подошла к ней. Екатерина отвернулась, вытерла слезы. Улыбнулась обеим.
– Так… Ничего особенного. Устала… Давайте прокатимся по Невской перспективе.
Екатерина с фрейлинами проезжала мимо строящейся по заказу Ивана Лазарева, армянской церкви. Богат, вестимо богат сей армянин, коли успевает то перестраивать выкупленную Ропшу, то покупает огромную усадьбу в Фряново, то вот, на Невском – армянскую церковь строит. Вспомнила, что хотела заказать своему придворному ювелиру два перстня для себя и своего любимца. Надобно не забыть пригласить его на завтра утром. Она вздохнула: жаль, что Позье работает теперь в Австрии, а не в России. Екатерина подумала о том, что естьли бы она не стала императрицей, то стала бы ювелиром, так она любит драгоценные камни, особливо алмазы. Она бы пошла дальше Лазарева и даже Позье. Однако, надо отдать должное оному армянину, сумевшему познакомиться с государственными людьми – Орловыми, Потемкиным, Вяземским, Воронцовым, кои помогли ему в торговле, обеспечив кредитом из казны. Оные господа входили с Лазаревым в общие предприятия, в коих можно было токмо выиграть, но не проиграть.
Лазарев был горазд на хитрости в свою выгоду. Выходец из Ирана он сумел заполучить огромный брильянт покойного Надир-шаха, тот самый, что преподнес ей в прошлом году опальный Григорий Орлов. Лазарев стоял во главе того дела: он выкупил сей алмаз у купца Григория Шафраса, мужа своей тетки, и извлек из него наибольшую выгоду, так как выговорил себе условие, по коему будет получать ежегодно, пока был жив, пенсию в четыре тысячи рублев. На таковую пенсию не могут рассчитывать даже ее вельможи, такового ранга, как Федор Барятинский или Лев Нарышкин. С его стороны было очень умно поставить такое условие, но с другой стороны было очень дурно, что на такое условие согласились Орловы. Так или иначе, Екатерина распорядилась вставить красавец-алмаз в царский скипетр, а Лазареву пожаловала дворянскую грамоту.
При помощи своих новых русских покровителей в России сей армянин стал статским советником, а через графа Кобенцеля, имперским графом. В довершение, совсем недавно Екатерина назначила его советником по восточным делам. Иван Лазаревич добился разрешения и на свои деньги построил церковь Святой Екатерины на Невском. Что ж не воспользоваться дарованиями такового человека, круг деятельности коего так широк! Недавно Лазарев предпринял даже строительство металлургических заводов – чугуноплавильного, железоделательного, медеплавильного на Урале. Екатерина не могла не восхищаться, тем, как сей новоявленный дворянин делает все возможное для своего народа.