При дворе проводился новогодний маскерад, и, хотя немного хворая, Екатерина все-таки позволила себе немного по присутствовать на балу. Собралось масса народу, чтобы посмотреть испанскую кадриль из двенадцати пар. Все были одеты в белое с голубым. Просмотрев танцы, императрица не села на сей раз играть в карты, но все время проговорила со Львом Нарышкиным и Федором Барятинским, кои стояли у ее тронного кресла, докладывая ей последние слухи и пересуды.
Глядя на танцующих, Левушка говорил, как всегда, с некоторой насмешкой:
– Вчерась, датский посланник Асфельд дал обед и бал. Де Корберон сказывал, хозяин сего посольства, господин Асфельд так скуп, что после обеда непременно подсчитает колико осталось вина.
Екатерина, подняла брови. Граф Нарышкин утвердительно кивнул:
– Ничего удивительно: получая двадцать пять тысяч в год, он сам ходит на рынок за мясом.
Язвительно улыбнувшись, Екатерина молвила:
– С чего тут, граф, удивляться, коли датчане доподлинно, как и французы, прижимистый народ? И вовсе оное не удивительно! Вот то, что наш тобольский губернатор Чичерин совершает всяческие ужасные вещи, что его бы следовало казнить, вот оное – да, страх Божий. Или вашего однофамильца Нарышкина из Сибири за проделки пришлось посадить пока в монастырь, но, видимо, придется отправить по Государевой дороге, куда подальше в острог.
Теперь брови на лоб поползли у Нарышкина.
– Что за Нарышкин? Отколь он взялся? – воскликнул он в полголоса в превеликом удивлении.
Екатерина слегка пожала плечи.
– Откуда-то взялся, Левушка. Забудь, он тебя не касается! Давай переменим материю.
Барятинский, сразу встрепенувшись, коснулся более приятных вещей:
– Ваше Величество, вы, сказывают, преподнесли вчерась прекрасные подарки артистам итальянской оперы: мужчины, слыхал, получили золотые табакерки, а Бонафини – бриллиантовую брошь.
Екатерина повернула к нему веселые глаза:
– А Гримм получил табакерку с моим портретом, и директор университета Домашнев – пять тысяч рублев и тысячу прибавки в жаловании и табакерку в две с половиной тысяч рублев.
Граф Нарышкин сделал нарочитую завистливую мину, дескать, почему его не было среди счастливцев. Екатерина, насмешливо глянув на него, отвернулась и увидела генерала Бауэра среди гостей, коий, подружившись с де Корбероном, благодаря его рекомендации, намеревался перейти на службу французскую. Выяснилось оное из незашифрованного письма де Верженна. Императрица, показав глазами на полу – опального генерала, спросила обер-шталмейстера:
– Что генерал Бауэр? Все такожде следует своим глупым намерениям служить королю Людовику?
– Государыня, ужели вы не знаете? Граф Потемкин, прознав про то, сказал свое горячее слово оному Бауэру, и тот уж и мыслить про то забыл.
Екатерина удовлетворенно одарила Нарышкина совершенно милостивым взглядом.
– Что еще знатного преподнес нам сей француз, де Корберон? – спросила она, разглаживая глазетовый манжет на рукаве своего серебристого одеяния.
– Мыслю, ничего особливого. Я ездил с ним, с Асфельдом и Нолькеном на санях на фарфоровый завод. Осмотрели там же – рисовальную школу. Де Корберону любопытны были мужицкие дети и их чистенькие спаленки. Служитель тамошний показал нам и залу, где они обедают и работают.
– Ну и как де Корберон?
Нарышкин, усмехнувшись, ответил:
– На удивление, ему понравилось, особливо, что, по рекомендации их главного попечителя, Ивана Бецкого, дети разыгрывают у себя в школе пиесы.
– Небось, у них таких школ и близко нет, – заметила довольная Екатерина. – Пусть учатся у нас. Ты же знаешь, Левушка: «кто завидует, тот страдает», – молвила она с улыбкой и перешла на другую материю:
– Слыхала, кстати, де Корберон переехал или собирается переезжать?
– Да, надоело ему соседство Орловых на Мойке, он переезжает на Галерную.
– Вот как! Не худо придумал: Орловы ему не угодили! Куда бы мне тогда съехать от сих братцев? – молвила она тихо, опустив лицо. Нарышкин молчал, не зная, что сказалть.
– И это все, что ты имеешь мне сказать о французском шалопае, Левушка? – подняла на него глаза Императрица.
– Все, Ваше Величество, окроме еще одного его изражения, дескать, у России есть академии, но нет академиков, есть фабрики, но нет хороших фабрикантов.
Екатерина бросила на де Корберона, весело смеющегося в тот момент в компании молодых повес, скептический взгляд, но тут же отвела глаза.
– Что ж, можливо, он и прав, но сие положение весьма скоро исправится, пусть сей молодец не беспокоится. Не сумлеваюсь, мы его Францию далеко опередим. Чаю, не все такового мнения о наших университетах. Что говорят Кауниц и Лобкович, к примеру?
– Об том пока не ведаю, государыня-матушка. Мыслю, ничего худого они не осмелятся сказать.
Екатерина отпустила графа Нарышкина и кивнула одной из фрейлин. Сразу же к ней прямой и легкой походкой подошла красавица Александра Васильевна Энгельгардт.
Весь февраль Потемкин был при дворе, на глазах императрицы, но с начала апреля до самой Пасхи находился в разъездах по делам Военной коллегии. В его отстутствие, Екатерина, в который раз прочувствовала, колико глубока ее привязанность к князю Григорию. Его отсутствие она ощущала кожей, и ей было оттого весьма неспокойно. Постоянная его занятость удручала ее, и она колико раз посылала ему письма, указывая, что ему нужон отдых. Любимый муж всегда был в ее мыслях, и ей было больно осознавать, что он далеко не всегда помнит ее. Приближалась Пасха, стало быть, он обязательно должон был появиться с подарком и поздравлениями, чего она с нетерпением ждала. Но перед самой Пасхой она получила письмо с поздравлением от князя Потемкина, где он сожалел, что не может самолично принесть ей поздравление с принятием Святого причастия. Князь желал ей бессчетные лета и непрерывно совершенное удовольствие, а ему токмо ее милость.
Весьма опечалившись, все же Екатерина ответила благодарностью, указав на то, что в их отношениях «рука руку моет». В душе ругая его, что он изыскивает всякие причины не появиться перед ней, не потому что не хочет видеть ее, а дабы помучить лишний раз. Оные его методы она знала, как два плюс два – четыре. Сей человек никак не мог понять, что все его выпады никак не смогут убить ее любовь к нему, зато дают повод его врагам, таковым, как Орловым и Паниным продолжать с новой силой строить свои плутни и козни, о коих Потемкин прекрасно знал, но ей никогда не называл имена своих врагов. Екатерина сама знала, кого надобно приструнить. Совсем недавно она узнала, что Завадовский, страшно ревнуя ее к Потемкину, удумал стать сообщником Орловых. Чего не хватало! Естьли так дело и дальше пойдет, придется ей, без сожаления, расстаться с Петром Васильевичем…
Она положила, на сей раз, послать Бецкого и вице-канцлера, графа Остермана говорить с Паниным, дабы все недруги оставили свои происки противу Потемкина. Особливо она надеялась на графа Остермана, коий три года назад, по приезде из Стокгольма, где несколько лет находился на дипломатической работе, именно при поддержке Потемкина был назначен вице-канцлером. Остерман особой роли в политических играх при дворе не играл, но, по крайней мере, выступить на стороне своего благодетеля был в состоянии.
К радости Императрицы, Потемкин приехал в самый день Пасхи. Как положено, трижды расцеловал государыню, обдав ее пахучим парфюмом. Она просидела с ним в своем кабинете допоздна, обсуждая насущные вопросы. Потемкин остался с ней ночевать. Завадовский узнал о том. Сцена ревности была ужасающей: не сумев сдержать слезы, с убитым видом, ничего не говоря, он предстал пред ней на мгновение и исчез.
Служили обедню в полночь. Екатерина, украшенная жемчугами с брильянтами, одетая в роскошное, полупрозрачное на чехле голубое платье, слушала ее в придворной церкви. Вокруг нее стояли вельможи все в парадных мундирах, дамы в роскошных нарядах. Рядом с ней стоял разодетый в синем с белой отделкой, бархатном, усыпанном бриллиантами камзоле Григорий Потемкин. Завадовский не появлялся. После почти трехчасовой службы, все, восклицая «Христос Воскресе!» троекратно целовались. Ко всему, в оный день, Екатерина, как всегда, целовалась со всеми часовыми, встречающимися на пути, что явно раздражало, рядом идущего Григория Потемкина. Екатерине с трудом удалось растопить его холодный взгляд, после того, как они разговелись, причем Григорий Александрович безжалостно побил все находившиеся в корзине крашеные яйца.
В воскресенье князь Потемкин был среди придворных на балу в Петергофе. В тот день императрице было представлено много французов, особливо моряков, пришедших в столицу на корабле «Тампона». Императрице понравился особливо один, по имени Маркери, державшийся достойно. Оказалось, что он, к тому же, хороший танцор. Она пригласила французов на бал при дворе в будущую среду. Бал был показателен множеством прекрасных танцоров и танцовщиц, среди них и тот же самый Маркери. Граф Иван Чернышев каким-то образом узнал, что среди них есть еще один прекрасный танцор по имени Вассэ. По просьбе присутствующих сей Вассэ станцевал менуэт и контрданс, сорвав бурные аплодисменты. Но Иван Чернышев, немедля, снова обратился к императрице с просьбой позволить исполнить оные танцы теперь русскому танцору. Им оказался младший Миних, внук знаменитого фельдмаршала, первого из русских главнокомандующих, сумевший одержать победу над турками еще тридцать лет назад. Высокий и статный танцор показал таковое мастерство и мужественную грацию, что сорвал паче рукоплесканий.
Сияя радостью, красавец Антон Миних воскликнул: «Я отомстил за честь России!», что было явным целебным бальзамом для улыбающейся императрицы. Она подозвала обоих танцоров и милостиво с ними поговорила.
Государыня по-новому посмотрела на потомка фельдмаршала Христофора Антоновича Миниха и сына президента Коммерц-коллегии – Сергея Миниха. Недолго поговорив и отпустив танцоров, она спросила, слегка повернув голову к обер-шталмейстеру Нарышкину: