– Нет, государыня-матушка, Екатерина Алексеевна, об сем известий не было.
– Что же еще! Знатно! Ну, не томите, докладывайте!
– Несмотря на то, что военные действия еще продолжаются, объявлена Декларация независимости Соединенных Штатов Америки, составленная правоведом Томасом Джефферсоном на принципах верховенства власти народа и естественного равенства людей.
– Джефферсоном? Естественного равенства? Когда же они ее объявили?
– Четвертого июля, сего года, Ваше Императорское Величество.
Екатерина помолчала, затем молвила с иронией:
– Пусть они себе декларируют чего угодно, для нас наипаче главное, чтобы наша «Нейтральная декларация» действовала, как и прежде. Однако, опережают события американцы, ведь неизвестно еще, кто одержит верх в их баталиях, не так ли, граф?
– Вестимо, неизвестно! Однако, известно, что солдаты за свою землю завсегда воюют с большим самопожертвованием, государыня, – прозвучал голос Панина с некоторой долей назидательности.
Екатерина Алексеевна взглянула на него, глазами выражая понимание его мысли.
– Согласна, Никита Иванович! Согласна. Что ж, поживем – увидим.
Учинив свой доклад, степенно подойдя к ручке и раскланявшись, тучный Панин удалился.
Екатерина же еще долго размышляла о событиях в далекой Америке и соседней Европе.
Записки императрицы:
4-го июля 1776 года Декларацией независимости, разработанной по поручению Конгресса его депутатом, адвокатом, Томасом Джефферсоном, провозглашено создание нового независимого государства – Соединенных Штатов Америки. Образованное государство сформировано на принципах верховенства власти народа и естественного равенства людей.
Несмотря на частые и резкие перемены в приватных отношениях с князем Потемкиным, Екатерина была весьма довольна его работой. Они вместе обсудили перемены, кои надобно внести во флоте, об Адмирале Грейге, коему за отменную службу надобно было вручить ленту Александра Невского. Такожде обсуждали надлежащую сумму денег, чтобы раздать морякам за хорошую службу. Остановились на сумме в триста пятьдесят тысяч рублев. Весьма много помогал ей на ниве государственной работы ее секретарь Александр Андреевич Безбородко.
Не раз императрица помянула Румянцева добрым словом за славные его дела и победы, но более всего она была ему благодарна за одаренного статс-секретаря, Александра Безбородко. То, что он незаменим, она поняла еще в первый месяц его работы, но в дальнейшем ей все более становилось невозможно упражняться текущими государственными делами без его помощи. Открывались его другие необычайные способности. Казалось, ему подвластно все, и не было ему равных и в ведении трудной дипломатической беседы. Он умел обходить все подводные рифы в переговорах с дипломатическим корпусом, так повести дело, чтоб никого не обидеть, не оскорбить. Завершить дело так, что становилось всем понятно, что по-другому быть не должно. Он обладал феноменальной памятью, никогда ничего не забывал. Если государыня Екатерина Алексеевна спрашивала о каком-то документе, он всегда знал где он и под каким нумером значится. А известно: «кто скоро помог, тот дважды помог». Скорость, с коей он делал работу – поражала.
Нравился он ей и по очень важной причине: как мужчина он ее совсем не интересовал. Сей факт более всего укреплял их взаимоотношения и дружбу. Он был для нее Шкуриным государственного масштаба: его глаза всегда были устремлены на нее, и они выражали лишь полное внимание, готовность и желание понять ее с полуслова.
– Отчего ты не женишься, Александр Андреевич? – спросила она его как-то, будучи в хорошем игривом настроении. – Тебе уже за тридцать?
– Тридцать один, Ваше Величество.
– Так разве не пора семью заводить?
– Как вам сказать, Ваше Величество, не нашел еще царицы сердца своего, – ответил тот, улыбаясь, но быстро отвел глаза, как токмо встретился с ее взглядом.
– Так, так… Да что-то тут не так, – наступала она на него. – Так уж и не нашел! Буде пожелаешь, я тебе подберу достойнейшую молодую девушку? Вон колико их у меня незамужних родовитых фрейлин.
Безбородко скромно поднял глаза, так же игриво в тон ей ответил:
– Не достоин я, государыня Екатерина Алексеевна, вашего внимания. Смею вас уверить, не создан я для семейной жизни. Весь поглощен государственными делами, службой Отечеству. Разве токмо, естьли я вам надоел, и вы хотите убрать, куда по далее, со своих глаз.
Екатерина Алексеевна даже вздрогнула от сих слов.
– Побойся Бога, Александр Андреевич! О чем ты говоришь? Ты моя правая рука! Могу ли я ее пожелать ее лишиться? А не хочешь заводить семью – твое дело. Мне и Отечеству нашему даже лучше иметь рядом человека целиком и полностью упражняющегося государственными делами. Одной мне, слабой женщине, сам понимаешь, не справиться со всеми делами.
– О том же и я говорю, государыня-матушка!
Почтительно поцеловав ей руку, он испросил разрешение удалиться: его ожидали документы, которые непременно требовали его подписи нынешним днем, а на дворе уже день шел к закату.
Через месяц, в благодарность за отказ от Завадовского, князь Потемкин, зная, что окружение императрицы весьма озаботится о замене оного кем-то из своих ставленников, опередив всех, представил ей необычайно видного гусара. Им оказался Семен Зорич. Потемкин помнил его с турецкой войны и знал Семена Гавриловича как храброго воина. Он происходил из семьи сербов, перешедших на русскую службу. В одном из боев, окруженный турками, весь израненный лейб-гусар Зорич, дабы спасти свою жизнь, назвался графом. Обычно турки сразу уничтожали попавших к ним в руки неверных, но офицеров-дворян оставляли для выкупа, поелику, оного пленника с конвоем отослали в Константинополь. Когда обман раскрылся, гусара заключили в тюрьму, где ему пришлось провести четыре года.
По возвращении из плена, был награжден Георгием 4-ой степени. Имея необузданный характер, Зорин написал главе Военной Коллегии, стало быть, графу Григорию Александровичу Потемкину. В письме он просил уравнять себя в чинах с офицерами, ставшими подполковниками за то время, что его держали в плену. Однако, бумаги рассматривались весьма нескоро и, разругавшись со своим начальством, безденежный гусар, поехал к своему приятелю в Санкт-Петербург выправить себе бумаги побыстрее.
По стечению обстоятельств, друг его как раз находился в Царском Селе. Выпив с ним, ему вздумалось побродить в весеннем Царскосельском парке. Засим, приустав и разомлевши, он присел на лавку под буйно цветущим кленом. Он и не заметил, как, пригретый мягким майским солнцем, крепко заснул. Случилось так, что в тот день сама императрица Екатерина Алексеевна, проходившая мимо со своими фрейлинами и собачками, обратила внимание на красивого, спящего гусара. Она бы и не подошла к нему, но удивилась, что его богатырский сон не разбудил даже звонкий лай ее левреток, Лоди и Мими, остановилась около лавки.
– Что-то не припомню, чтоб сей офицер бывал при дворе, – молвила государыня, разглядывая его.
– Да, он изрядно хорош! – тихонько воскликнула Королева, откровенно любуясь его лицом.
– Вы посмотрите, каковые у него длинные черные ресницы! – воскликнула шепотом одна из фрейлин.
Потоптавшись еще некоторое время около него, но не дождавшись, чтоб он воспрял ото сна, процессия двинулась далее. Екатерина оставила при нем пажа, приказав пригласить его к себе к столу сразу после пробуждения.
Проведав об оном «случае», зная красоту и статность сего гусара, Потемкин попросил его к себе в помощники, ссылаясь на изрядный объем работы в Военной коллегии. Через неделю, предполагая, что Екатерина не устоит пред мужественностью и красотой смуглого кучерявого серба, Потемкин хитро писал Екатерине:
«Теперь, усмотря способность и достоинство состоящего в гусарских полках премиер-маиора и кавалера Зорича, всеподданнейше прошу об определении его к помянутой должности, пожаловав ему такую степень, какую Ваше Императорское Величество за благо признать изволите».
Как он и предполагал, резолюцией императрицы к его представлению стало: определить его с чином подполковника.
Императрица принимала депутацию из Новгорода, в коем вводилась новая форма администрации, и пригласила депутатов к обеду. Новгородский губернатор граф Сиверс, коего Екатерина любила, возразил:
– Но ведь оные господа не очень богатые люди.
– Извините, господин губернатор, – ответствовала императрица, – зато они очень богаты усердием. Знаете же русскую поговорку: «Не суди о людях по их наружности».
Сей прекрасный ответ императрицы вызвал слезы у депутатов, окружающие тоже умилились вместе с ними. Екатерина побеседовала с некоторыми новгородцами, и каждый из них восхвалял своего губернатора Сиверса кто, как мог. И доподлинно, после его предшественника Степана Федоровича Ушакова, губерния была в запустении и, благодаря деятельности Якова Сиверса, на огромной территории оной губернии произошло много знатных качественных перемен. И теперь он приехал с новыми своими прожектами, касательно новгородских лесных массивов и рек, а такожде города Твери. Екатерина всенепременно положила его наградить.
На обеде присутствовала и красивая жена графа Якова Сиверса, Елизавета Карловна, коя приходилась своему мужу еще и двоюродной сестрой. Екатерине хватило одного взгляда, чтобы оценить и тонкость фигуры бездетной Елизаветы Сиверс, и прекрасные серые глаза с поволокой и густые длинные ресницы, которые она почти не поднимала. Лицо ее выказывало смущение, кое не замечал ее муж, занятый разговором с соседом. Екатерина перевела взгляд на остальных, обедавших рядом с ней, и наткнулась глазами на, сидящего напротив красавицы графини, молодого сына оренбургского губернатора, князя Николая Абрамовича Путятина, не сводящего с нее глаз. В груди у Екатерины сжалось: глаза князя говорили о многом: о том, что любит ее, о том, что никто ему не помешает добиться сей красавицы, ничто ему не станет преградой. На мгновение она даже позавидовала сей дочери бывшего гофмаршала. А ее Семен Зорич способен ли на подобную любовь? Она незаметно взглянула на веселого, поглощающего стерлядь, фаворита и разочарованно уткнулась паки в свою тарелку. А любовь Потемкина, казалось бы, так красиво начавшаяся, почему не принесла ей счастья? Екатерина подняла глаза, еще раз взглянула на тех двоих, кои ощущали себя как бы одними здесь, в целом зале, заполненном