– О том я и толкую. Новое государство… Как-то оно станет супротив нас? Дружественна ли, враждебна?
– А что ему с нами делить? Оные штаты за океаном. Они сами себе, а мы сами по себе, – ответил с энтузиазмом Никита Иванович.
– Что ж, жизнь покажет, граф, – скептически заметила Императрица. – Однако, мыслю, теперь им пристало время позаботиться и о положении своих черных рабов.
Панин с минуту поразмыслив о рабах, привычно постучав пальцами по столу, изволил глубокомысленно изречь:
– Или черные рабы сами об себе позаботятся.
Императрица бросила на него внимательный взгляд:
– Вот-вот! То-то и оно! Догадываюсь, граф, вы сей час подумали о наших крепостных крестьянах. Я давно о них думаю и ничего придумать не могу…
Панин склонил голову, при том его толстые щеки расплылись по шее:
– Единая надежда, государыня, что мы не дождемся, когда им придется самим о себе позаботиться.
– Уж, надеюсь, сия чаша достанется моим внукам, и Бог им в помощь достойно разрешить сию великую задачу…
Записки императрицы:
Иваном Перфильевичем Елагиным основано театральное училище во главе с Иваном Дмитриевским. Помогали ему его секретари и молодые литераторы, коим он покровительствует – Денис Фон Визин и Василий Лукин.
Прибыл новый аглицкий чрезвычайный посланник и полномочный министр, питомец Оксфорда и Лейдена, сэр Джеймс Гаррис, тридцати одного года. Он вручил мне «Верительную грамоту» двадцатого декабря сего 1777 года.
Новый аглицкий посланник, Джеймс Гаррис ничем не уступал французу де Корберону ни по возрасту, ни по привлекательности, ни по уму и обходительности. Гаррис был худощавее и немного чопорный. Блондин и брюнет, оба, на взгляд придворных, хороши по-своему. Благодаря Потемкину, сэр Джеймс Гаррис сумел изложить императрице Екатерине Алексеевне современное состояние Европы и Англии. Екатерина, внимательно выслушав его, сказала:
– Сэр Джеймс, я вполне разделяю ваш взгляд относительно положения Европы и понимаю, в каком критическом положении очутились Великобритания. Вы весьма разумно все разложили по полочкам. Что касается меня, то я весьма желала бы вам быть полезной.
– Ваше Императорское Величество, – горячо воскликнул посол, – мы были бы счастливы найти в вас своего союзника!
Екатерина осадила его горячность укоризненным взглядом.
– Но… есть «но», которое удерживает меня от союзничества с вами. И сие есть – опасение ввергнуть Российскую Империю в новую войну. Вы ведь знаете, что мы токмо завершили долгую и кровопролитную войну с Турцией.
Посол, склонив голову, печально молвил:
– Вестимо, Ваше Императорское Величество, война была тяжкой, но…
Екатерина перебила его:
– Должно сказать, сэр, я высокого мнения о вашей силе и уверена, что одержите победу над Францией и Гишпанией. Касательно же колоний американских, то… – Екатерина даже понизила голос, – может статься, вам лучше отказаться от них, сэр Гаррис.
Находящиеся в глубине кабинета Безбородко и Потемкин одобрительно переглядывались.
Аглицкий посол, смущенно переминался с ноги на ногу, облизывая сухие губы.
Жалея его, проговорив с ним еще минут десять, Екатерина поднялась, давая знать послу, что аудиенция закончилась. Приложившись к руке, удрученный неудачным для него ходом беседы, Джеймс Гаррис удалился.
Екатерина обратилась к Потемкину и Безбородко:
– Как вам аглицкий посланник?
– Как? Любезный, заметно образованный…, – заметил князь.
– Он учился в Лейдене и Гарварде. С двадцати четырех лет был посланником в Берлине. Думаю, такового образованного посла шлют, когда хотят добиться чего-то важного, – молвила Екатерина, вопросительно взглянув на Светлейшего.
– Все проще пареной репы, государыня. Великобритании нужон с нами союз, особливо теперь, когда она находится в политической изоляции. Кто сейчас пойдет к ней в союзники? Пруссия? Франция? Австрия? Гишпания? – задал риторический вопрос военный министр и тут же ответил:
– Никому дела до нее нет, у всех свои не решенные дела.
– Паче того, почти все настроены к ней враждебно, – заметила императрица.
– И сие знатно, государыня, что вы осторожно советовали признать независимость североамериканских колоний и заключить мир.
– Но Гаррис настаивал на заключении оборонительного и наступательного союза между Россией и Англией, – с сомнением в голосе, молвила Екатерина.
– Однако, вы, государыня-матушка предпочли-то оставаться на прежних своих позициях. И оное предпочтение – правильное! – одобрительно подчеркнул Светлейший князь.
Екатерина все-таки неуверенно отметила:
– Он ведь искал сначала союзнические пути через Никиту Панина, но тот же горой стоит за пруссаков. Ему не до аглицких войн.
Безбородко молчаливо, но согласно кивавший, вдруг изрек:
– Нам даже лучше, что они дерутся между собой. Остается токмо воспользоваться оным, дабы укрепить позиции России на Юге.
Потемкин переглянулся с Екатериной.
– Правильно мыслите, Александр Андреевич! – задорно отметил Потемкин. – Надобно плотнее заняться причерноморскими землями, – заявил он и подошел к разложенной на столе карте. – А паче всего – Крымом! Надобно его, во что бы то ни стало, присоединить к России!
Екатерина не спускавшая с него глаз, с минуту наблюдала, как он изучает карту. Вздохнув, она подошла к нему:
– Ах, как бы хотелось, князь, завладеть сим яблоком раздора и как можливо быстрее!
Французский поверенный, вышагивая рядом с графом Львом Нарышкиным по аллеям при Зимнем дворце, говорил:
– Не знаю, граф, дошли ли до вас слухи, что шведский король, в сопровождении Бецкого, был с визитом у господина Рибас?
– Не ведаю, барон, но считаю оное возможным.
Де Корберон презрительно скривил губы.
– Мои друзья уверяют, что оное имело место. Как таковое могло случиться. Ведь сей Рибас весь в грязи!
– Вот оные подробности, мой друг, мне не известны.
Француз недоверчиво вперил в него глаза.
– Граф, с тех пор как юный барон Перре вышел из кадетского корпуса и сообщил о домогательствах Рибаса, его всеми мерами стараются очернить. Особливо старается сам итальяшка Рибас.
– Рибас не итальянец, он гишпанец. Что же на самом деле произошло с вашим французом – Перре?
Де Корберон принялся горячо излагать:
– Понимаете, граф, распространился слух, что один из его учителей видел Рибаса ночью, в саду Кадетского корпуса. Однако, тот самый учитель, потом публично отрекся от такого показания, и подал в отставку.
– Понеже что?
– Понеже Греа, правая рука Рибаса, предлагал оному учителю шесть сотен рублев за свидетельство против Перре. Скажи, мой друг, в какой еще стране можно видеть подобные ужасы? И оному Рибасу вверяется воспитание молодых дворян России! Хорошие надежды на будущее!
До Нарышкина доходили слухи о похождениях де Рибаса, но, однако, не придавал им значения. Теперь, послушав француза, он рассвирепел:
– Да, естьли бы все подвиги оного поганого гишпанца стали известны императрице, вот была бы буря!
Де Корберон просительно взглянув на Нарышкина, спросил: – А можливо ли вам, граф, сообщить императрице о низких пристрастиях де Рибаса? Ведь все знают: она весьма благосклонна к вам.
Нарышкин, глянув в сторону исподлобья, буркнул:
– Я подумаю, барон, но обещать, не могу.
Де Корберон опустив голову, молвил:
– Что и говорить: у низких, грязных негодяев, есть своя звезда. Кстати, граф, как вы относитесь к аглицкому послу Джеймсу Гаррису?
– На вид, совершенно пристойный малый. Разговаривает умно. А что?
– Да, так… Любопытно, каковые цели он приехал добиваться. Я, как француз добиваюсь с вами торговых отношений. А вот он…
Нарышкин усмехнулся, хлопнул его по плечу.
– Вестимо, и он, прежде всего, желает торговать с нами, барон.
Де Корберон нахмурился:
– Согласен, что прежде всего – торговать, но ведь еще что-то ему надобно от вас. По его глазам вижу.
– По глазам? Ну-ну, барон…
Записки императрицы:
В генваре отряд кабардинцев из четырех тысяч человек тщились осадить Павловскую крепость, но приближение Владимирского драгунского полка и двух егерских батальонов заставило их отступить. Приказала туда направить корпус генерал-поручика Александра Васильевича Суворова с тем, дабы он возвел пять крепостей и двадцать редутов между крепостями.
Через полгода своего фавора, Зорич, полагая себя ничуть не хуже Светлейшего князя, отнюдь не испытывал чувства благодарности за то благодеяние, что Потемкин был тем, кто рекомендовал его государыне. Он опрометчиво вздумал интриговать против князя, не подозревая, что учинять таковое безумство против него, без чьей-либо поддержки, в одиночку, было смертельно опасно. Хотя и были люди, кои предупреждали его о последствиях его дурного к Светлейшему отношения, он все же осмелился, в открытую, бросить ему вызов. Однажды, узнав, что в его отсутствие, князь Потемкин находился в покоях императрицы, он на глазах нескольких офицеров, кинулся на него с обнаженной шпагой. Вестимо, в несколько приемов, хладнокровный Потемкин приставил свою шпагу к горлу отчаянного генерал-лейтенанта. Милостиво не проткнув его насквозь, он, презрительно улыбнувшись, удалился. Екатерина, узнав об оном, пришла в сильнейший гнев. Сие было слишком! Он и прежде вызывал ее неудовольствие своими карточными играми, припадками вспыльчивости и дерзким нежеланием считаться с интересами Светлейшего князя. Недолго думая, в пылу гнева, императрица выслала гусара из столицы, несмотря на его ползание перед ней на коленях.
Вестсимо, императрице Екатерине Алексеевне малоприятно было паки менять любимца, но, одарив его паче, нежели Завадовского, она отлучила его от двора, отправив, в подаренный ему, богатый белорусский город Шклов.