Нелидова пытливо посмотрела на цесаревича. Но тот никак не отреагировал на ее сентенцию. Тогда она продекламировала наизусть:
«Я сам подвержен был несчастью,
Мой желтый брег судьбины властью
Постыдной сделан был межой.
Поитель Россов, друг их славе,
Я с радостью в их тек державе,
Неволей кончил век в чужой.
Но ныне вполне я восставлен,
О Россы, силой ваших рук
От поношения избавлен
И нестерпимых сердцу мук».
Теперь Великий князь, Павел Петрович, вы унаследуете империю, где устье Днепра, ранее бывшей «постыдной межой» не токмо с Турцией, но и с Польшей, теперь принадлежит Российскому государству, стало быть, вам, наследнику русского престола!
Павел Петрович саркастически махнув рукой, сказал:
— Когда оное еще будет и будет ли на самом деле?
— Я ни минуту в том на сумневаюсь — сказала Нелидова мягким, голосом и посмотрела на него ободряющим взглядом.
Павел Петрович благодарно улыбнулся ей.
— И все-таки Павел Петрович, что вас так взволновало нынче? Я вас не узнаю.
Павел поморщился;
— Мне стало известно, что государыня позволила моему бывшему другу — предателю, Андрею Разумовскому появиться здесь в Петербурге. Мне так хочется встретиться с ним и вызвать на дуэль.
Сочувственно взглянув на Великого князя, Нелидова молвила:
— Вы сами говорили, что ваша матушка весьма довольна его дипломатической работой в Стокгольме, он сумел сколотить там знатную партию противу политики короля. Не пора ли, Павел Петрович, простить ошибки молодости, тем паче, что он, сказывают, женился на австрийской графине.
Видя, что хмурое лицо Павла все более темнеет, она добавила:
— Хотя… можно ограничиться при встрече простой пощечиной. Ему будет весьма больно во всех отношениях.
Великий князь, оторвавшись от своих мыслей, токмо коротко бросил:
— Я подумаю, Екатерина Константиновна. Пощечина — есть знатная боль во всех отношениях, вы правы, сударыня. А теперь, позвольте, раскланяться, меня ждут дела.
Поцеловав ей руку, он, развернувшись, удалился, как всегда громыхая ботфортами.
Екатерина Константиновна выглянула в окно. Кругом буйно зеленели деревья. Она приоткрыла окно. Комнату заполнили весенние запахи. Она, вдыхая, неотступно думала о Великом князе. Недавно он рассказал ей странную, произошедшую с ним мистическую историю, коя изрядно напугала ее. Хотя Павел не признавался, но она чувствовала, что и ему сей случай не по душе. А произошел он на площади между зданиями Адмиралтейства и Сената. Павел шел со своим другом Куракиным, когда, вдруг, откуда ни возьмись, появился, завернутый в плащ человек, и пошел рядом с ними. Павел, немного опешивши, дернув Куракина за рукав, сказал: «С нами кто-то идет», но тот, оглянувшись и никого не увидев, выразил свое удивление, дескать: о ком говорит Его Высочество — никого рядом с ними нет. Вдруг Великий князь услышал: «Павел! Бедный, бедный Павел! Я тот, кто принимает в тебе участие». Человек — призрак пошел впереди их, засим, подойдя к середине площади, сказал: «Прощай, Павел! Ты снова увидишь меня здесь». С оными словами он приподнял шляпу и Павел разглядел лицо прадеда Петра. При этом Куракин все такожде никого не слышал и не видел. Не ужас ли оное? Отчего с Великим князем случаются таковые страхи Божьи? Нелидова передернула плечами. Закрыв окно, она еще долго раздумывала о странностях своей и Павла Петровича судеб.
В Зимний паки приехала навестить своих подруг Нарышкина Анна Никитична со своей приятельницей княгиней Натальей Петровной Голицыной. Как повелось промеж них, в первую очередь, подруги обсудили светских дам и кавалеров и, конечно же, праздник, который дал, в честь взятия Измаила, князь Таврический.
— Вот так, сударыни, посреди войны, которая еще не окончена, мы тако славно проводим время в нашем стольном граде, — говорила Анна Никитична.
— А пущай нам все завидуют, — гордо изрекла княгиня Голицына.
— Боже мой, каковая Виттова жена, София Константиновна! Краса невиданная! — восхищалась усатая Протасова.
Задумчивая графиня Александра Браницкая, заметила:
— Она просто сидит, рта не открывает, а все глаза устремлены на нее.
— А коли откроет, так все токмо в рот ей и заглядывают.
— Да в такой ротик, да с таковыми алыми губками, белоснежными зубками, любой так бы и заскочил, в чем есть, — со смешком, морща нос, отметила графиня Нарышкина. — Ей надобно в актерки идти!
— А глаза-то, глаза! — восхищалась Протасова.
— Какого-то фиалкового цвета, крупные, яркие…
— Она совершенна! Какая у нее стать, стройность тела! А ведь сия гречанка — уже мать! — восхищалась Перекусихина.
— Главное ее украшение, на мой взгляд, ее волосы: пышные, ярко-каштановые.
— А руки, руки каковые! А плечи! — ахала Протасова.
— Что же вы про носик молчите, — усмехнулась скромная фрейлина Варвара Головина, — и про белоснежную кожу?
Фрейлина Голицына воскликнула:
— А как себя держит гречанка! Чистая королева. А походка! Не идет, а плывет!
— Боже! Отчего одному человеку и толико красы, — почти простонала Королева.
— Никто из вас не сказал про ее ум! — заметила Варвара Головина. — Она говорит так разумно, что нет человека, кто б ее не слушал. Умом она, как наша императрица! К тому же — хитра.
Протасова замахала руками:
— Ну, уж здесь, вы, милая, дали маху! Куда ей до нашей государыни? Умнее нашей Екатерины Алексеевны, никого на свете не сыщешь! Она у нас сравнима с Соломоном. А вот хитрости в сей гречанке, вестимо, пропасть.
Все согласно принялись изражать свое мнение, на сей счет.
— А в молодости, наша государыня тоже была весьма хороша, — добавила Анна Никитична. — И на нее кавалеры смотрели, не спускали глаз не меньше, нежели с гречанки.
— Уж, коли сам Потемкин государыню полюбил… и по сю пору, не инако, любит, хоть и полюбовниц не счесть.
— А вы ужели не слыхали? Сказывают, Светлейший князь уже остыл к красавице, Софье Константиновне. Нигде с ней не появляется.
— Кого же он теперь любит? — удивленно полюбопытствовала Анна Никитична. — Не Екатерину Долгорукову?
— Кого? Он ко всем переменчив, окроме, как к государыне, — заявила Протасова. — Я в оном не сумневаюсь.
— А как он обхаживал ее на своем празднике! Все теперь об том токмо и толкуют. Сказывают нынешний фаворит токмо зубами и скрежещет, — сказала с некоторой иронией княгиня Наталья Голицына.
— Все Зубовы из ревности и зависти к Таврическому князю не пожелали ехать на праздник, — отметила Протасова.
— Ведаю, что в тот день Платон хворал зубами. А все ж таки теперь не Потемкин, а Зубов при императрице, — с улыбкой парировала, защищая своего протеже, Нарышкина.
— Их таковых, как Зубов, у государыни не первый, можливо, и не последний, а Светлейший князь с ней уж без малого тридцать лет! — заявила княгиня Голицына, укоризненно взглянув на Анну Никитичну.
— Можливо, Зубов ее последняя и самая большая любовь, — паки парировала Нарышкина.
Княгиня Наталья Петровна, вперив руки в боки, громко заявила:
— Не ведаю, как все вы думаете, я едино точно знаю, что Светлейший князь и императрица никогда не расстанутся.
Переглянувшись, и зная, что княгиню Голицыну не переспорить, фрейлины оставили сию материю и принялись жарко обсуждать Потемкинский новый дом и его праздник, допрежь Анне Никитичне не пришла пора уходить.
— Ну, что, подруги, сидела б с вами и до утра, но ждут меня дела. Жаль государыне-матушке сегодни недосуг со мною повидаться. Чаю, у нее все ладно.
— Не сумневайся. Все у нее ладно, — уверила ее Перекусихина.
Протасова, вдруг вспомнив что-то, остановила гостью:
— А вчерась был любопытный анекдот, Анна Никитична. Послушай вот.
Нарышкина, коя была уже в дверях, остановилась:
— Анекдот? Охочая я к анекдотом. Рассказывай, Королева.
Протасова, улыбаясь во весь свой усатый рот, доложила:
— Вчерась, в кабинете государыни представили известного генерала Федора Шестакова. Он, прослужив сорок лет в армии, приехал оформлять документы об отставке.
Перекусихина уточнила:
— Самое главное, в Петербург он попал впервые.
— Так вот, — продолжала Анна Степановна, — Екатерина Алексеевна изразила свое удивление, что впервые увидела столь заслуженного военного и спросила, как же так случилось, что она до сих пор ни разу его не видала?
Протасова замолчала, выдерживая паузу.
— Ну и что дальше, — с нетерпением поторопила ее Нарышкина.
Перекусихина вставила:
— Ты не можешь, графинюшка, вообразить, что ответствовал ей сей неотесанный, необученный этикету, Шестаков!
Нарышкина испуганно расширила глаза. Протасова поспешила закончить:
— Он, не долго думая, отвечал: «Да ведь и я, матушка-царица, тоже вас не знал!»
Испуг у Нарышкиной прошел, но она даже не улыбнулась.
— И все? — спросила она разочарованно. Перекусихина перехватила инициативу:
— Послушай, графинюшка, как ответствовала ему наша императрица.
Сказав оное, она кивнула Протасовой. Та, тоном Екатерины Алексеевны, промолвила:
«Ну, меня-то бедную вдову, где же знать! А вы, Федор Михайлович, все же генерал!»
Анна Никитична взорвалась смехом. Засмеялась и хмурая Голицына. С трудом успокоившись, выпив стакан воды, Нарышкина, все еще хихикая, услышала примечание Королевы:
— Вообрази, как все присутствующие давились смехом, они ведь не имели возможности посмеяться, при императрице. Зато ты нахохоталась от души, душенька!
После незабываемого праздника, императрица встретилась с Потемкиным через два дня. В последний апрельский день в Санкт-Петербург прибыл курьер с известием от Чрезвычайного посла Семена Романовича Воронцова, что Британия, по-видимому, в войну с Россией не вступит.