Используя, оправдавшее себя в Керченском проливе, изменение в боевом порядке, Ушаков вывел из линии три фрегата — «Иоанн Воинственник», «Иероним» и «Покров Богородицы» — для обеспечения маневренного резерва на случай перемены ветра и возможной атаки неприятеля с двух сторон.
Тактика действий Ушакова имела активный наступательный характер. Подойдя к противнику на расстоянии картечного выстрела, Ушаков принудил их к бою, решительно атаковав их. Помимо умелого сосредоточения сил на направлении главного удара и взаимной поддержки, адмирал Ушаков умело использовал фактор внезапности. Русские со всей силой обрушились на передовую часть турецкого флота. Флагманский корабль Ушакова «Рождество Христово» вел бой сразу с тремя кораблями, заставив их выйти из линии. К пяти часам вечера вся турецкая линия была разбита. Турецкие корабли быстро и дружно отступали, Ушаков преследовал их, пока темнота и усиливавшийся ветер не вынудили прекратить погоню.
Проснувшись ранним утром следующего утра, русские обнаружили себя рядом с турецкой эскадрой. Турки, знать, тоже растерялись от таковой близости. Фрегат же капитана Михаила Нелединского «Амвросий Медиоланский» и вовсе находился посреди вражеского флота, но, понеже флаги еще не были подняты, то турки приняли его за своего. Увидев рядом русский флот, запаниковав, Хасан-паша отдал приказ уводить свои корабли в открытое море, хитроумный капитан Нелединский, намеренно отставал, не поднимая флага. Он шел за ними, и, дождавшись безопасного момента, поднял Андреевский флаг. Турецкий флот рассеялся в разные стороны, однако адмирал Ушаков послал Гавриила Голенкина в погоню за отставшим, поврежденным накануне флагманским кораблями «Капудания» Саид-бея и «Мелики-Бахри». Командир последнего — Кара-Али был убит ядром и корабль сдался. Корабль Саид-бея был окружен, но тот продолжал храбро сражаться, и отдал приказ спустить флаг токмо после того, как были сбиты все мачты. Русские моряки смело вступили на горящий корабль, успели спустить на шлюпки турецких офицеров и Саид бея, после чего огромный корабль вместе с оставшимся экипажем и казной флота, у всех на глазах, фейерверком взлетел на воздух, вызвав крики «Ура!» с русской стороны.
«Вот вам возмездие за ваше коварство и кровожадность!» — думали русские моряки вместе со своим адмиралом. Усиливающийся ветер, не дал русским преследовать далее врага, и адмирал дал команду соединиться с Лиманской эскадрой. После двухдневного сражения, турки потерпели сокрушительное поражение, потеряв несколько кораблей. На пути к Босфору из-за повреждений затонули ещё один 74-пушечный корабль и колико мелких судов.
Приказом главнокомандующего Светлейшего князя Григория Потёмкина Черноморскому адмиралтейскому правлению было объявлено:
«Знаменитая победа, одержанная Черноморским Её Императорского Величества флотом под предводительством контр-адмирала Ушакова в 29 день минувшего августа над флотом турецким, который совершенно разбит, служит к особливой чести и славе флота Черноморского. Да впишется сие достопамятное происшествие в журналы Черноморского адмиралтейского правления ко всегдашнему воспоминанию храбрых флота Черноморского подвигов».
Главнокомандующий представил контр-адмирала Фёдора Фёдоровича Ушакова к ордену Святого Георгия 2-ой степени. Опричь него были награждены капитан генерал-майорского ранга Гавриил Кузьмич Голенкин — орденом Святого Георгия 3-ей степени, капитан 1-го ранга, грек Николай Петрович Куманин — орденом Святого Владимира 2-ой степени, а такожде золотой шпагой с надписью «За храбрость». Еще десять офицеров разного ранга были награждены орденами Святого Георгия и Святого Владимира различной степени.
Записки императрицы:
Александр Луис Ланжерон отличился под Мичаном. Велю ему отправиться в Австрийскую армию, сражаться против французских республиканцев.
Великий визирь Юсуф-паша, естественно, не собирался ждать у моря погоды в восемь месяцев перемирия. Поднапрягшись, он паки секретно собрал за Дунаем, пуще прежней, сильную новую армию, теперь в сто пятьдесят тысяч человек.
Едва князь Потемкин приехать в армию, как переговоры продолжились. Появились важные лица от визиря: драгоман, то бишь — толмач, грек по происхождению — Антон Каподистрия и адъютант Бинчауш, дабы поздравить его с благополучным возвращением. Турки уважали и ценили положение и влияние князя Потемкина. Яков Булгаков еще шесть лет назад писал Светлейшему из Константинополя о том, что они почитают его русским верховным визирем.
Посланник великого визиря, имея в виду турецкую силу в сто пятьдесят тысяч человек, начал переговоры с испытания решимости Потемкина: он спросил, не может ли Турция оставить за собой Днестр. Князь сразу же резко прекратил конференцию и на глазах растерявшейся турецкой делегации, демонстративно вышел из помещения. На следующий день визирь принес свои извинения и предложил казнить своего посланника. Потемкин потребовал независимости для Молдавии, права России утверждать господарей Валахии и уступки Анапы. Светлейший князь Потемкин не стеснялся повышать ставки, провоцируя турок на продолжение войны. Он положил так: не захотят мира, что ж, русские будут и дальше громить их и завоюют еще более турецких земель, дабы совершенно устрашить их. Сам же князь, чувствуя себя совершенно занемогшим, в начале августа, отправился к армии в Галац. Не успел он прибыть туда, как вдруг получил печальное известие о смерти от тяжелой формы лихорадки своего весьма уважаемого генерала, принца Карла Александра Вюртембергского, родного брата Великой княгини Марии Федоровны. Главнокомандующий армии устроил генералу достойные похороны. В нестерпимую августовскую жару, Светлейший князь Григорий Потемкин шел к церкви в траурной процессии вместе со всеми. Он стоял возле гроба до конца, затем, испытывая сильнейшую жажду, потребовал холодной воды, засим вышел из церкви. По обыкновению, все расступились перед ним. Потемкин сильно скорбел, и, быв крайне опечаленым и задумчивым, он, сойдя с паперти, вместо кареты, подошел к погребальному катафалку. Придя в себя, он отшатнулся от него и, смертельно бледный, пошатывающийся, нетверым шагом направился к своей карете.
Василий Попов подоспел помочь ему взобраться внутрь. Губы Светлейшего князя дрожали.
— Ну, что, друг мой, Василий Степанович, ужели думаешь, сие — простая случайность? — испросил он, расстегивая ворот, коий, по всему видно было, его душил.
— Вестимо, Ваша Светлость, случайность и не более! — с жаром заверил его, весьма обеспокоенный Попов.
— Нет, сударь, сие предзнаменование Божье! — сказал срывающимся тихим голосом князь. — Я давно сие предчувствую.
Попов открыл рот уверить его в обратном, но Светлейший жестом остановил его.
— И не противуречь! Ты не знаешь то, что знаю я. Приказ мой будет генерал-аншефу Репнину выводить войска из мест, пораженных эпидемией, а мы с тобой едем из Галац.
Под пристальным присмотром Попова, Потемкина перевезли в расположенное неподалеку местечко Гуща, где Попов кое-как уговорил его принять хину, коей лечили лихорадку.
От визиря князю Таврическому передали письмо с уверениями о полномочных, кои и должны к Их Светлости собраться в Яссы: первый — Абдулла Рейс-эфенди, второй Измет-бей — войсковой судья и третий Дурри-Заде Рузнабеджи. После короткой беседы и взаимных любезностей, в тот же день, Потемкин занялся армейскими делами. Ему доложили, что в Галаце свирепствовала эпидемия. Потемкин приказал Репнину выводить оттуда войска, а сам оставался в Гущи. Там же ожидались турецкие полномочные, которые совсем недавно завершили переговоры и подписали мир с австрийцами в Систове. Когда-то, восемьдесят лет назад, здесь дипломаты Петра Первого подписали спасительный мир с Портой, по которому Россия утрачивала все приобретения в Приазовье. Слава Богу, на сей раз все будет инако. Настала очередь туркам подписывать для себя обидный мир. Не все коту масленица!
Капризничая и чертыхаясь, князь несколько дней, послушный Василию Степановичу, морщась от отвращения пил лекарство. Уступив его увещеваниям, больной Главнокомандующий более не поехал в Яссы. Продолжать переговоры он назначил полномочных представителей — Александра Самойлова, Осипа де Рибаса и, незаменимого во всех конференциях и переговорах, Сергея Лашкарева, коий знал десять языков, прекрасно говорил на турецком и, судя по всему, он нашел общий язык с турецким толмачем, Антоном Каподистрией. Находясь в Галаце, Попов отправил в столицу императрице гонца с извещением о болезни князя Таврического.
Екатерина страшно встревожилась. И прежде Светлейший нередко недужил, но, на сей раз, письмо Попова говорило о сериозной хвори.
«Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович, — писала она. — Письмы твои от 15 августа до моих рук доставлены, из которых усмотрела пересылки твои с визирем, и что он словесно тебе сказать велел, что ему беда, и что ты ответствовал, почитая все то за обман. Но о чем я всекрайне сожалею и что меня жестоко безпокоит — есть твоя болезнь и что ты ко мне о том пишешь, что не в силах себя чувствуешь оную выдержать. Я Бога прошу, чтоб от тебя отвратил сию скорбь, а меня избавил от такого удара, о котором и думать не могу без крайнего огорчения.
О разогнании турецкого флота здесь узнали с великою радостию, но у меня все твоя болезнь на уме.
Смерть Принца Виртембергского причинила Великой Княгине немалую печаль. Прикажи ко мне писать кому почаще о себе. О значение полномочных усмотрела из твоего письма. Все это хорошо, а худо то токмо, что ты болен. Молю Бога о твоем выздоровлении. Прощай, Христос с тобою.
Августа 28 дня, 1791.
Платон Александрович тебе кланяется и сам пишет к тебе».
Светлейший сразу отписал ей ответ, где сообщил, что чувствует себя лучше и, что его навестил герцог Эммануил Осипович Ришелье, геройски сражавшийся при взятии Измаила и получившего орден Святого Георгия 4-го класса. Сообщил ей, что веселый, три раза правнучатый племянник известного всему миру кардинала Решилье, герцог предложил свой прожект переселения иммигрантов-французов на земли Приазовья.