— Ну, что сказать, — начал, пряча улыбку в усах, полковник Качиони, — как токмо началась война, турки, с самого начала стали особливо притеснять и запугивать греческое население. Вот я и создал отряд из моих соплеменников недалеко от Хаджибея, нынешней Одессы. Используя свои лодки, мы сначала захватили турецкое судно, кое переименовали в «Князь Потемкин-Таврический».
Позже князь Потемкин подготовил для нашей команды двадцать крейсеров, и поставил меня во главе сей флотилии.
— Высоко оценил вас, Светлейший князь! — отметила императрица. — Не правда ли, адмирал?
Чичагов согласно кивнул:
— Коли доверил толико кораблей, — стало быть, доверял!
— Мы воевали под Андреевским флагом и ждали Балтийский флот, — продолжал полковник Качиони, — под командованием Семуэля Грейга.
— Да, но тут началась война со Шведами, — дерзко, без разрешения, вступил в разговор юный Великий князь Константин. — И флот, Слава Богу, не успевший уйти к вам, защитил наш город.
Качиони согласно кивнул:
— Посему, нашей задачей было восполнить отсутствие Балтийского флота на Средиземном море. Мне пришлось отравиться в австрийский порт Триест и купить американский трехмачтовый корабль. Оснастили мы его двадцатью восьмью пушками, переименовали его в «Северную Минерву», — при оных словах, грек взглянул на императрицу блеснувшими черными глазами, на что Екатерина ответила благодарной улыбкой.
Паки вступил в разговор Великий князь Константин:
— Нам известно, что вы купили еще два корабля у греческого острова Кефалиния с шестнадцатью пушками, тоже переименовали в «Князь Потемкин-Таврический» и «Граф Александр Безбородко».
Екатерина, услышав такие сведения от внука, одарила его одобрительным взглядом.
Качиони паки кивнув, хотел продолжить, но его перебил Чичагов:
— Откуда же, господин полковник, вы взяли команды?
— О, в оном не было отбою, — улыбнулся грек, — команды были укомплектованы греческими торговыми моряками и волонтерами из греческой общины Триеста.
— Говорят из самого Триеста и начался ваш победный марш? — испросила императрица.
Полковник Качиони, скромно улыбнулся и с видимым удовольствием продолжил свое повествование:
— Мы сразу захватили два турецких судна в Ионическом море. Потом, обогнув Пелопонес, в Эгейском море мы захватили пять турецких кораблей.
Екатерина выказала свое удивление:
— Так, с десятью кораблями вы гоняли ненавистных турок по всем морям?
Полковник почтительно склонился пред ней:
— Получается так, Ваше Императорское Величество.
Восхищенный адмирал Чичагов, одобрительно качнул головой.
Екатерина, видя оное, обратилась к нему:
— Видите, адмирал, как греки умеют воевать! Французский посол на Родосе даже прозвал его новым Фемистоклом, достойным потомком древних греческих героев!
От сих слов, Качиони порозовев, скромно опустил глаза. Чичагов явно ничего не слыхивал о Фемистокле, но он, дружески взглянув в глаза полковнику, сказал:
— Греки, славные мореходы! Они, вестимо, ненавидят, как и мы, турок. И вы, и мы православные народы, посему, нам, стало быть, вместе должно защищать наше православие, не так ли, полковник?
— Без сомнения, адмирал! Скажу вам больше: русского флота в Греческом Архипелаге нет, а по всей Турции гуляют слухи, что моря наполнены русскими судами. Ну, что оставалось нам делать? Стало быть, мы и переименовала свой небольшой флот во флотилию Российской империи.
Екатерина в благодарном порыве поднялась и обняла его. Тоже сделал и Чичагов, и долго потом тряс ему руку. Константин, радостно улыбаясь во весь рот, обнажив крепкие крупные зубы, с интересом наблюдал сию картину.
Записки императрицы:
Я была бы виновата перед потомством естьли б дала усилиться польским бунтовщикам: разврат французский разлился бы по лицу России и наводнил бы весь север.
Генерал-поручик маркиз де Ламбер отправлен в Пруссию с сериозной миссией: воздействовать на герцога Брауншвейгского, дабы тот повлиял на прусского короля и убедил его не подписывать мир с Францией.
Наш тайный советник, граф Александр Андреевич Безбородко, сей, на вид, малоразвитый человек, тем не менее, является усердным покровителем наук и искусств. Сим летом он купил целую массу нарядов, ценных скульптурных произведений, собранных во время революции графом Головкиным. Среди прочих имеется Амур работы Фальконе, изваянный им для мадам де Помпадур.
У постаревшей княгини Натальи Голицыной выросли черные усы и она стремительно теряет зрение.
Императрица вошла и села в свое любимое кресло в спальне. Оглядев подруг-фрейлин, она заявила:
— Сегодня я поздравляла нашего обер-шталмейстера Льва Александровича с помолвкой его младшего сына, Дмитрия Львовича, с княжной Марией Антоновной Святополк-Четвертинской. Скоро свадьба!
Подруги-фрейлины разом заохали и заахали.
— Каковая пара будет! Наш обер-егермейстер сам примерно хорош, а уж о ней и говорить нечего! — Одно воспитание чего стоит!
— Вестимо, сия сиротка воспитывалась при дворе, на глазах нашей государыни!
— Да, красивей сей барышни я никого не видела, она даже краше Екатерины Долгоруковой, Марии Нарышкиной и всех других, кои записаны в красавицы, — категорически утверждала Анна Никитична. Жаль токмо: уж слишком просто она оде вается.
Государыня Екатерина изразила свое мнение:
— Чего уж! Вестимо, сия Четвертинская знает, что «на красавице всякая тряпка — шелк». Она прекрасно знает о своей редкой красоте. Таковое впечатление, что она, зная об том, не желая привлекать к себе внимание, по большей части не поднимает глаз и предпочитает ни с кем не разговаривать.
— Что и говорить: чрезмерно молчалива, — согласилась Перекусихина.
— Красота ее настолько ослепительна, что кажется противоестественной. Не единожды я видела молодых кавалеров, стоящих в театре пред ее ложей, кои, разиня рот, дивились ее красоте, — утверждала графиня Нарышкина.
Протасова вторила:
— В нее все влюблены. И даже одноглазый Кутузов. А старик Державин так и куплеты про нее написал, наизусть знаю:
«Всех Аспазия милей
Черными очей огнями,
Грудью пышною своей…
Она чувствует, вздыхает,
Нежная видна душа;
И сама того не знает,
Чем всех боле хороша».
— Да-а-а-а, — задумчиво протянула императрица, — померкнет теперь пред ней красота старшей невестки обер-шталмейстера, Марии Алексеевны, урожденной Сенявиной.
Перекусихина, обращаясь к государыне Екатерине Алексеевне, отметила:
— Слава Богу, граф Левушка, кажись, всех своих дочерей выдал замуж. Вот и младший граф женится. Осталась, самая младшенькая, но она таковая слабенькая, чуть ветер подует, сразу в постельку.
— Дай Бог Дмитрию и его нареченной счастья! — от всего сердца пожелала императрица. Она, зная, что на красавицу Святополк-Четвертинскую заглядывается ее внук Александр, была весьма рада, что она относительно исчезнет с его поля зрения. Желая переменить материю беседы, Екатерина попросила Саввишну поднести ей ящик с каменьями. Разглядывая их, она вдруг спросила:
— A что ныне примечательного происходит в нашей столице?
Анна Никитична оживилась:
— Намедни, ко мне племянница, графинюшка Ольга Петровна Алейникова изволила приехать. Так она мне такую новость поведала, — сказала она, широко раскрыв свои жгуче-черные глаза. Анна Протасова, сидящая за пяльцами, вяло вышивающая алую розу, тут же отложила работу и обратила всю свою аттенцию на рассказчицу.
В предвкушении своего рассказа, Никитична расправила складки своего платья, выпрямилась, зорко оглядев государыню, Анну Степановну и Марию Саввишну, удостоверившись, что они в нетерпении ожидают ее рассказа, обратившись к государыне, таинственно понизив голос, принялась излагать свою новость:
— Люди говорят, появился, якобы, в городе некий провидец Авель, на вроде, как пророк.
— Стало быть, пророк? Старый или молодой? — усмехнувшись, нетерпеливо полюбопытствовала государыня.
Нарышкина собралась было продолжить, глубокомысленно собрав морщины на лбу, понеже вопрос императрицы, на мгновенье, сбил ее с толку, но она быстрехонько собралась:
— Доподлинно не знаю, матушка-государыня, — Анна Никитична паки сморщила лоб, — сдается мне — не старый, а лет эдак тридцати пяти, может статься и старше.
Она помолчала, собираясь с мыслями. Государыня опять поторопила ее:
— Ну, что ж сей прорицатель? Кто он, откуда? Может статься, крестьянин, благородный, али монах какой?
— Похоже — монах, али схимник, как я уразумела из рассказа племянницы.
— И что же он?
— Так вот, — паки оживилась Никитична, — стало быть, сказывают, он знает всю правду былых лет, что нынче происходит и все, что с нами будет наперед. Кто бы к нему не обратился, с каковым вопросом, он им отвечает, а они бледнеют и удивляются диву-дивному, понеже он все человеческие тайны ведает!
Саввишна, Королева и Екатерина переглянулись.
— И что же? Не говорил, как мы турок проучим, греков освободим?
— Ведаю, говорил, что нас, русских, никому не победить.
Довольная Екатерина улыбнулась:
— Одно время, помнится, в столице жила блаженная Ксения, дворянского происхождения, — вспомнила она. — Сия Ксения, еще при императрице Елизавете Петровне, предсказывала всякие катаклизмы в России, море крови, и другие бытовые мелочи прорицала простому народу. Где она, жива ли?
Глаза графини округлились, виновато сжав губы, молвила:
— Об том не ведаю, государыня матушка.
— Стало быть, надобно испросить Анну Степановну, она все на свете знает, — обратила Екатерина глаза на Протасову. — Оным всезнанием, она напоминает мне Прасковью Никитичну Владиславову, мою служанку в мои молодые годы. Где ныне Владиславова, где Блаженная Ксения? Умерли ли? — спросила она шутливо подругу.