– Становись к дереву, – крикнул комиссар.
Николай спокойно стал спиной к сосне.
– Говори, – вскричал еврей, – что ты спросил у наших товарищей, когда они подошли к тебе?
– Что греха таить, виноват, – тихо ответил Николай. – Я спросил их, кто они – белые али красные?
– А что они тебе сказали?
– Сказали, что белые.
– А ты?
– Сказал, хорошо, что вы белые, а то бы я вам этим топором головы отсек.
– А кто тебя научил так говорить? Твой хозяин, да?
– Нет, хозяин не учил.
– Кто же тебя учил? Может, тот старик, что здесь сидел?
– Нет, он ничему не учил. А только так кругом все мужики говорят.
– А, вот как? Готовься, – скомандовал комиссар, и все направили на несчастного Николая свои винтовки.
Но тут вмешалась Маргарита Викторовна:
– Товарищи, повремените! Вам даст объяснение наш комиссар.
– Да, товарищи, я тоже комиссар местной коммуны, назначенный совдепом. Вот, читайте документы, – протягивая целых три удостоверения местных совдепов, сказал Имшенецкий.
Комиссар остановил солдат.
– Какая коммуна, какой комиссар? – вопрошал он.
– Вы читайте, – и Владимир Михайлович передал ему бумаги.
– Товарищи, вы, верно, устали и голодны. Не хотите ли напиться молочка? – говорила Маргарита Викторовна, таща краюху хлеба и молоко.
«Товарищи» солдаты пошли на речку и стали мыть руки.
– Ну, казалось бы, вы комиссар – и допускаете работать у себя такого белогвардейца?
– Какой же Николай белогвардеец? Он просто или ослышался, или от страха. Я уверен, что, если бы матросы сказали ему, что они красные, а не белые, он ответил бы: «Хорошо, что вы красные, а то я вам голову срубил бы». Вот и все.
Этот довод показался вполне убедительным комиссару-еврею, и тот отпустил несчастного Николая со словами:
– Ну, иди. Но помни, что так говорить нельзя.
Однако «товарищам» не удалось попить молочка. Едва они расселись, как с другого берега речонки послышался голос:
– Товарищи, скорей на станцию! Идут чехи! Скорее, скорее, а то не успеем.
Но торопить их не приходилось. Храбрые вояки в смятении чуть не забыли свои винтовки и, едва подхватив их, опрометью бросились на станцию.
В это время другой плотник побежал за нашим приятелем комиссаром в село Решеты. Комиссар живо сел на коня и поскакал к нам. Не доезжая нескольких сажен до Маргаритина, он встретил бегущих к станции «товарищей». Они едва не приняли его за казака, но, узнав, кто он, взяли с собой. А на станции, по рассказам ее начальника, происходило следующее.
С поездом с «Хрустальной», что стоял у станции, прибыло человек шестьдесят «товарищей». Они заняли станцию, пригрозив всем служащим, что в случае непослушания расстреляют. Кто-то увидел меня и Иоганна, пересекавших железнодорожный путь. Иоганн, бывший верхом да с граблями, был принят за казака. Не поверив объяснениям начальника станции, «товарищи» послали двух матросов вслед за мной на разведку.
Когда матросы вернулись и рассказали о беспроволочном телеграфе да еще о плотнике, хотевшем срубить им головы, было тотчас же решено всех в усадьбе перебить, а само «гнездо белогвардейцев» сжечь дотла.
– Да, Владимир Михайлович, – прибавил начальник станции, – подрожали мы за вас и за наших жен и детей! Вся станция замерла. Все слушали, когда раздадутся выстрелы. Ну да помиловал Бог.
Едва мы успели успокоиться и сесть за ранний именинный обед, как наш слух уловил какие-то таинственные звуки, идущие от железной дороги.
В это время с противоположной стороны леса мимо нашего балкона проходил какой-то молодой человек, одетый по-городскому и в котелке.
Удивленные видом фигуры джентльмена среди лесной глуши, мы встали с мест и вступили в разговор. Джентльмен оказался железнодорожным техником со станции «Хрустальная», бежавшим от большевиков в самом начале боя.
– Как удалось мне уйти, сам не знаю. Я вышел со станции медленным шагом и скрылся в лесу на глазах у всех, несмотря на запрещение уходить.
Пока мы вели с ним беседу, шум со стороны дороги усилился: что-то шипело, что-то позвякивало. Мы все бросились на крышу маргаритинского дома и – о радость! – увидали медленно, почти без шума идущие поезда. Они шли друг за другом в интервале не более пятнадцати-двадцати сажен. Мы бегом бросились по направлению к станции. Но я остановил компанию, предложив пробираться лесом врассыпную, прячась за кусты. А вдруг это не чехи и мы попадем в лапы отходящих красных? Все последовали моему совету и почти ползком начали продвигаться к полотну железной дороги. На вагонах мы ясно разглядели бело-зеленые маленькие флажки. Красного, ненавистного нам флага, нигде не было. Слава Богу, это чехи!
– Выходите все на дорогу, машите платками, – скомандовал я.
Дамы и молодежь бросились собирать цветы.
Маргарита Викторовна передала букет стоявшему у паровоза остановившегося поезда чешскому солдату, но тот вежливо отклонил его, сказав, что благодарить надо начальника – капитана Войцеховского. Нас провели к нему. Моложавый капитан вышел из вагона и принял букет под наши дружные аплодисменты и крики «ура!».
Имшенецкий и я тут же представили капитану решетского комиссара, прося о его помиловании и рекомендовав как хорошо знающего местность проводника. Встретив бегущих от нас красных, он попал к ним в лапы, присутствовал на их последнем митинге и проводил до самого Исетского моста, чтобы указать, где лучше устроить засаду и положить мину.
Войцеховский тут же сел на коня и в сопровождении нашего комиссара и нескольких всадников отправился на разведку.
Мы тем временем вошли в вагоны и радостно беседовали с чешскими солдатами, среди которых много оказалось русских, и между ними – бывший начальник Екатеринбургского сыскного отделения. Все чехи, рассказывая о своих победах, с особым увлечением восхваляли достоинства капитана Войцеховского.
– Екатеринбург ваш возьмем завтра. Раз сказал так Войцеховский, так и будет. Сказал, что утром, – значит, утром…
Вдруг наши разговоры были прерваны чудными звуками великолепного военного оркестра, расположившегося на лесной лужайке. Оркестр играл вальс, и мощные звуки улетали вдаль, разбиваясь об уральские скалы.
Контраст с лесной тишиной был так велик, что мои натянутые нервы не выдержали. Все душевные струны напряглись во мне, и радостные слезы потекли из глаз. И я не стыдился и не прятал их как признак слабости от моих собеседников, а губы мои невольно шептали: «Велик Господь, и пути Его неисповедимы».
Я тут же решил вступить в число бойцов эшелона и отправился к Войцеховскому просить принять меня рядовым.
– С удовольствием исполню вашу просьбу, но должен сказать, что я нуждаюсь больше в оружии, чем в бойцах.
Узнав о моем намерении, жена заявила, что если я еду с чехами, то и она с детьми поедет со мной. Положение осложнялось, и я просил Войцеховского о разрешении ехать с эшелоном жене и дочери, а также принять в число бойцов сына и Борю Имшенецкого.
– Ну что же… Место есть, поезжайте. Но должен предупредить, что я ожидаю перед Екатеринбургом бой, за последствия которого ручаться не могу.
После веселого ужина с пришедшими в усадьбу чехами, вовремя которого произносились горячие тосты и выпито все имевшееся в Маргаритине вино, мы пошли домой и, наскоро связав в узлы наиболее нужное, перебрались в один из вагонов эшелона, везшего два тяжелых орудия.
Около часу ночи поезд тихо тронулся. Почти все солдаты в нашей теплушке спали мирным сном, а мы неподвижно сидели вокруг стола и говорили шепотом, чтобы не нарушить сна бойцов. Что ожидает их завтра?
Поезд плелся невероятно тихо, местами останавливаясь.
Но вот и Палкинский разъезд и мост через Исеть.
Не знаю, нашли ли там мины или они не были заложены вовсе, но засаду устроить, конечно, могли. И я с жутким чувством всматривался в лес, окружавший линию. А ну как из этой лощины грянут выстрелы?..
Наконец поезд совсем остановился. Стало светать. Дежурный чех обходил вагоны и, делая перекличку, отдавал какие-то распоряжения на чешском языке. Солдаты нашего вагона зашевелились и, одевшись, стали разбирать оружие. Было свежо и так хотелось попить чайку… Однако нечем было подкрепиться бойцам перед боем.
Кто-то из них вернулся в вагон и что-то передал товарищам. Те, видимо, взволновались и стали быстро выпрыгивать из вагона. Я обратился к оставшемуся дежурному по вагону чеху и узнал от него, что мы окружены красными…
А вокруг поезда шла очень нервная работа. Одни выводили из вагонов лошадей и поили их у колодца, другие выгружали две огромные пушки. Все делалось совершенно бесшумно, как бы по заученному. Команд слышно не было. Запрягли в одно орудие цугом шестерку лошадей и под прикрытием горсточки пехоты двинулись на ближайший холм.
Я вышел из вагона и с моими мальчуганами пошел к орудиям. Но нас окликнули чехи и, указывая на вагоны, приказали сесть в теплушку.
В чем дело? Оказывается, было приказание поездам отойти назад, дабы выйти из возможного окружения.
Для охраны часть чехов вернулась в вагоны, и тихо, без всяких свистков, поезд двинулся задним ходом. Стало жутко. В каждом поезде, считая безоружных, не более двадцати солдат. С другой стороны, было досадно, что не удалось посмотреть бой и принять в нем участие.
А поезда все отходили. За окном пошли знакомые места: наш разъезд Хохотун, место, где мы садились в поезд… Не хотелось возвращаться домой, таща на себе тяжелые узлы.
– Спали бы себе спокойно, – ворчал я, – а то только зря переволновались.
– Зато полны новых впечатлений, – говорила Наташа.
К усадьбе подошли часа в четыре утра. Было уже совсем светло. Молодежь поставила самовар, и мы с наслаждением напились чайку и отправились на свои антресоли спать.
На кровати моей жены спал сном праведника решетский комиссар. Жена вознегодовала. Боря Имшенецкий разбудил комиссара.
Я предложил комиссару чаю. Выпив стакан и счастливый тем, что остался цел, он сел на коня и поскакал к молодой жене, повенчанной с ним всего месяц назад.