Помимо этой натуральной повинности, была возложена и другая. От коменданта чешского лазарета я получил в письменной форме приказ ежедневно поставлять одну лошадь с кучером и пролеткой. В то время из четырех лошадей у меня осталась одна престарелая чистокровная кобыла Полканка и одна пролетка. Я проехал к коменданту лазарета и попросил просто реквизировать и лошадь, и пролетку, и кучера, так как при всем желании быть полезным лазарету не могу. Лошадь стара и не выдержит ежедневной гонки, да и пролетка требует ремонта, а платить кучеру жалованье, не имея от него услуг, несладко. Комендант сконфузился и сказал, что считает письмо ошибочным, и отменил свое решение.
Была попытка реквизировать мою пролетку каким-то русским генералом, которому потребовался экипаж для разъездов по городу. Он пришел в банк в Екатеринбурге во время моего пребывания в Омске и потребовал осмотра пролетки. Но таковая за ветхостью Его Превосходительству не понравилась.
Наконец, пытались занять и мою только что отремонтированную квартиру. По этому поводу мне прислали телеграмму в Самару.
Тогда съезд заступился за меня, обратившись к нашему правительству с просьбой не занимать помещений, принадлежащих банкам. Просьба уважили. Я тоже просил правительство оставить мне квартиру, так как из шести управляющих банками только я один выселялся большевиками.
По возвращении со съезда из восьми комнат я оставил себе четыре, включая и зал, в коем проходили заседания Банковского комитета. Остальные, послушный закону об уплотнении квартир, – сдал. Как-то раз пришлось принять у себя и кормить одного французского полковника, ибо и для такого гостя не нашлось подходящего помещения. Полковник был очень удивлен, когда моя жена отказалась принять плату за проведенные у нас пять дней. Он полагал, что находится в меблированных комнатах, предъявляя без стеснений разные требования.
Прибытие в Омск
Наш поезд совершенно отдельный: он состоял всего из одного вагона первого класса, одного товарного и локомотива. В те времена такие поезда были особенно в моде.
Несмотря на экстренный поезд, мы прибыли в Омск против мирного времени с запозданием ровно на сутки. Хозяин поезда Сергей Семенович Постников, главноуполномоченный Омского правительства по управлению Уралом, очаровательно мил и своего начальнического права не использовал. Себе он оставил только одно купе на четыре места. Все же остальные купе предоставили знакомым Его Превосходительства, как величали Постникова.
Приехали мы рано утром. Со станции «Куломзино» часа через три наш поезд передали в Омск, на большую площадь – что против огромного здания железнодорожного управления, – всю сплошь изрезанную рельсовыми путями и заставленную вагонами первого и второго классов, в которых месяцами жили люди. Некоторые, особенно интервенты, владели целыми поездами в несколько вагонов. Глядя на такое скопление подвижного состава, нельзя было не воскликнуть: «Так вот одна из причин нехватки классных вагонов и паровозов!» Действительно, по Оби плывет масса леса, да и в Омске на складах лежит много строевого материала, чтобы приступить к постройке двухэтажных деревянных с коридорной системой корпусов. Ведь корпусами в три-четыре месяца можно было бы застроить большую площадь.
Наконец после довольно долгого пути я подъехал к банку на извозчике.
Впечатление от города неважное, кроме торгового центра, что расположен за мостом, перекинутым через разделяющую город реку Теперь я забыл название главной улицы, но она произвела на меня хорошее впечатление.
Уплатив извозчику три рубля, я зашел в наш банк. Бухгалтер Митрофанов сорвался с места и побежал навстречу. Зайдя в кабинет управляющего Ветрова, я застал более чем любезный прием от красивого, лет сорока, курчавого брюнета с несколько раскосыми глазами.
Через небольшой промежуток времени приехал и Викентий Альфонсович Поклевский-Козелл, и хозяин отделения потащил нас к себе на рюмку водки. (Винная монополия – новость для нас, екатеринбуржцев. Мы о ней знали только понаслышке. В Екатеринбурге как в прифронтовой полосе продажа вин и водки запрещалась).
Мы завтракали, как все русские люди, довольно долго, ведя переговоры по разным деловым вопросам.
А в банке нас уже нетерпеливо дожидались для заседания дирекции Станислав Иосифович Рожковский и Николай Оттович Лемке.
Первое заседание оставило неблагоприятное впечатление. В сущности, оно было посвящено вопросам, сводящимся к рассмотрению всевозможных просьб о пособиях на дороговизну или на возмещение убытков, связанных с эвакуацией отделений. Ведь уже тогда эвакуировали Самарское, Симбирское, Казанское и Сызранское отделения. Ожидалось падение Оренбурга и Уфы. И работали только Екатеринбург, Омск, Семипалатинск, Курган и Иркутск. Работа же этих отделений тоже сводилась к убыткам. Учитывая векселя даже из десяти процентов, в банки возвратилось то же количество рублей, но уже сильно обесцененных. Становилось ясным, что обычная работа банков вестись не может. Оставался единственный путь к существованию – спекуляция, т. е. покупка товаров за собственный счет. Но как это сделать? Как приспособить к рынку наш аппарат, в сущности, в прошлом совершенно оторванный от товарного рынка, и направить его по новому руслу? На этот сложный вопрос дало ответ, как часто бывает, само время.
На другой день по всему Омску разнеслась весть о моем приезде. Когда я явился в ресторан «Россия», дабы пообедать в сопровождении коллег по дирекции, ко мне то и дело подходили беженцы из Симбирска. В Омске их было очень много. Всех их я хорошо знал по прежней многолетней службе. Знал их и как людей, и как капиталистов, и моя встреча с ними здесь носила самый дружеский характер. Не успел я заказать обед, как меня потащили в отдельный кабинет, и я с моими сослуживцами попал в полное распоряжение таких мастеров закусить и выпить, каковыми были Михаил Дмитриевич Кузьмичев, Михаил Петрович Мельников, братья Першины, Энгельман, самарский миллионер Сурошников, Григорий Андреевич Кузнецов и пензенские лесопромышленники Карповы.
Пошла закусочка, затем великолепный обед, ненароком появилось и шампанское. Начались тосты. Вспоминалось прошлое, которое в то время еще не казалось невозвратным и разговор вертелся вокруг вопроса, когда же нас пустят обратно в Симбирск, на Волгу, к своим имениям, домам, фабрикам и торговым делам?
Большинство присутствующих было довольно, что попало в Омск.
– Да нет, Владимир Петрович, мил человек! – восклицал Кузьмичев. – Да ведь разве я когда-либо по собственному желанию смог бы попасть сюда, в Сибирь? Как же, держи карман! Сибирь в наших глазах как была, так и осталась Сибирью. А теперь, нате вам, в Омске заседаем. Вот она, Сибирь необъятная… Богатство-то какое… Ведь мы этого и вообразить себе не могли. А теперь, вернувшись домой, мы с этой Сибирью во какие дела делать будем.
Прибежал и милый Владимир Александрович Варламов. Вошли поздороваться в кабинет Михаил Федорович Беляков, предводитель симбирского дворянства, и симбирский городской голова Леонид Иванович Афанасьев.
Не скрою, что прием, оказанный симбирцами, был мне весьма приятен, а обстоятельство, что все происходило на глазах Поклевского-Козелла, моего начальника, и сослуживцев по дирекции, делало его для меня ценным вдвойне.
За русской водочкой само собой напросилось дело, которое могло бы спасти наш банк от неминуемого краха и обогатить сидящих в кабинете, если бы только адмиралу Колчаку суждено закончить победой над красными, в чем мы в то время совершенно не сомневались.
Кузьмичев начал просить меня поддержать симбирских беженцев кредитом.
– Вы знаете нас всех с детства, знаете, что каждый из нас имеет, знаете нас как честных и деловых людей. Поддержите же нас до весны, а весной, придя домой, мы вам все сторицей вернем. А так как каждый из нас в отдельности представляет здесь только жалкую былинку, то мы решили объединиться и образовать акционерное Волжское товарищество.
– Эта мысль, – ответил я, – мне очень улыбается. Однако, давая слово оказать возможную поддержку вашему делу, если на то последует согласие дирекции, я хочу заранее оговориться. Дав сравнительно небольшой капитал на образование основного фонда вашего товарищества под векселя, в дальнейшем мы будем с вами работать, но на видоизмененных условиях, то есть не на проценте, а с участием банка в прибылях.
Не очень-то понравилась такая мысль этим деловым людям, но обоюдное согласие все же было достигнуто. В этот приезд пришлось отдать много времени организации Волжского товарищества.
На другой день я отправился представляться министру финансов Омского правительства Ивану Андриановичу Михайлову.
Министерство занимало огромную площадь верхнего этажа торговых рядов, фундаментальные стены обширного здания служили лишь каркасом для огромного количества кабинетов всевозможных начальствующих лиц. Кабинеты делились тонкими деревянными перегородками. Проходя по коридорам, мы то и дело читали надписи: «Кабинет господина Министра финансов», «Кабинет Директора Кредитной канцелярии», «Кабинет товарища министра», «Кабинет начальника неокладных сборов» и т. д.
Министр не заставил себя долго ждать и сразу принял Олесова и меня.
Моложавость министра портила впечатление и волей-неволей умаляла значение деловых переговоров.
После нескольких слов приветствия Михайлов сказал Олесову, что должен переговорить со мной наедине.
Это было очень неприятно для Олесова, и я в первый раз видел старика столь расстроенным, о чем свидетельствовал пунцовый цвет его лица.
Когда мы остались наедине, министр обратился ко мне со следующими словами:
– Я очень рад поближе познакомиться с вами. Много о вас слышал, особенно про доклады на самарском съезде. Читал и изданную вами брошюру «Наши финансы и путь к их исправлению» и во многом согласен. Я, конечно, сознаю всю необходимость финансовых реформ и желал бы видеть вас своим ближайшим сотрудником. Посему предлагаю занять вам место управляющего всеми отделениями Государственного банка или директора Кредитной канцелярии. Это место пока занято Скороходовым, но мы с ним скоро расстанемся.