Возможно, что народ жаждал прихода большевиков как средства прекращения братоубийственной войны. Но ведь ее можно остановить, только разбив большевиков. Однако, была здесь и разница. Большевики обещали землю помещиков раздать даром. Колчак же откладывал решение этого вопроса до созыва Учредительного собрания.
Уверен, что, разреши он этот вопрос в пользу крестьян, большевики были бы побеждены.
Погода стояла прекрасная, и перед отъездом я с двумя сослуживцами-экономистами, привезенными мной из Екатеринбурга, отправился искупаться в Иртыше. Иртыш – река необыкновенной мощности, с сильным течением, так что плавал я с опаской, да и то недолго.
Искупавшись, вернулся в министерство, дабы проститься с Иваном Андриановичем, который тут же пригласил меня позавтракать в кабинете.
Мне думалось, уж не хочет ли он опять настаивать на моем назначении директором Кредитной канцелярии, но, слава Богу, обошлось без этого. Зато среди разговоров за завтраком я позволил себе высказать опасения за наше продвижение к Москве: не попятились бы мы назад.
– Что вы, что вы! – воскликнул Михайлов. – Я ни на минуту не сомневаюсь в нашей окончательной и полной победе! – И тут же, вскочив со стула, начал указывать на карте, в каком направлении последует в ближайшем времени решительный удар.
Переезды и встречи
Возвращались мы в вагоне Государственного банка бесплатно, и я очень сожалел, что не поехал экспрессом, ибо путешествие продолжалось более двух суток. Оказалось, что работа транспорта налажена еще не вполне. В этом же вагоне ехала дама с выздоравливающим после ранения в руку сыном. Это оказалась баронесса Таубе, знакомая мне по Симбирску. Но тогда она была совсем молодой худенькой женщиной, обладавшей сильным голосом и чудными черными очами. Очи и голос остались теми же, но из худенькой она превратилась в пожилую полную даму. Жила она концертами и с этой целью отправлялась в Тюмень.
Ехали мы не спеша и на одной станции, где застрял наш поезд, решили устроить пикничок.
Железнодорожный сторож поставил нам самовар, сторожиха приготовила яичницу, и мы весело и с аппетитом позавтракали.
На этот раз героиней дня стала моя дочурка Наташа. Она перешла на второй курс Горного института и только что вернулась из Перми, куда ездила с матерью, дабы сдавать экзамены на второй курс юридического факультета.
Пантелеев, управляющий нашим банком, ни за что не согласился отпустить мою дочь и жену в гостиницу и приютил у себя.
– Откуда у тебя такие способности, моя дочурка, вот уж не в папеньку пошла.
– Зачем же, папа, ты на себя клевещешь? Ведь ты сам же мне говорил, что окончил реальное первым учеником.
– Так-то оно так, Наташенька, но ведь реальное никак нельзя сравнивать с двумя факультетами, на которых ты состоишь единовременно.
Зато Толюше наука не давалась. Не то чтобы он был ленив или неспособен, но просто не везло из-за переживаемых событий. Вот и теперь его призвали и он и должен бросить Горный институт. Слава Богу, что удалось его определить в артиллерийское училище, куда на днях он должен ехать.
За время отсутствия в моей квартире по просьбе жившего у меня полковника Тюнегова состоялось заседание военного совета под председательством генерала Дитерихса. Это заседание было обставлено большой таинственностью.
На этом совещании, очевидно, решался вопрос, принимать Дитерихсу командование над армией или нет. Вопрос этот решили положительно, и вскоре он принял командование.
Несмотря на вроде бы благоприятное для дела решение, указывающее на надежду победить, Тюнегов после заседания подошел к моей жене и сказал:
– Знаете, я все же посоветовал бы вам продать всю обстановку и уехать в Омск.
Жена передала мне эту фразу. Но как решиться все продать и бросить службу в банке только на основании совета юного полковника?!
Во время моего последнего пребывания в Омске под Екатеринбургом на отдых расположился Литовский уланский полк, квартировавший ранее в Симбирске, где мы часто устраивали для офицеров вечеринки и обеды, а для симпатичного командира, князя Туманова, и картишки.
Конечно, все уцелевшие офицеры, знавшие нас, приехали с визитами, и наш дом вновь наполнился веселым звоном шпор. Из прежних офицеров полка частенько бывали фон Братке, Федоров, Ключарев. Познакомились мы и с их молодыми женами и новым командиром полка, красавцем Ашаниным. Последний обратился к моей жене с просьбой принять на хранение два полковых штандарта. Жена дала согласие, и мы поместили в кладовой нашего банка два огромных ящика.
Советы Тюнегова остались в памяти, почему я предложил жене проехать со мной в Омск и осмотреть как город, так и те две комнаты, что я приказал отделать для себя в помещении банка.
– Если, – говорил я, – ты найдешь возможным поселиться там, то я исполню просьбу Михайлова и переселюсь в Омск, отказавшись от Екатеринбурга, и, получив теплушку, перевезу большую часть нашей обстановки.
Жена согласилась, и в конце мая мы поехали в Омск с дочуркой. Эта поездка особенно улыбалась жене. Толя уже находился в юнкерском училище, и предстояло свидание с ним.
Поэтому, не откладывая, мы воспользовались даровым проездом в вагоне Государственного банка и двинулись в путь.
В Омске нас встретил Мика, призванный на службу прапорщиком запаса артиллерии. Ему тогда исполнилось пятьдесят пять лет.
Моим спутницам Омск понравился, особенно приятна была для них уличная сутолока…
Квартира оказалась тоже приемлемой.
Жена с радостью повидалсь с симбирцами: с семьей доктора Крузе, с доктором Грязновым, который после нашего отъезда из Симбирска развелся с женой Елизаветой Александровной, был где-то на западе врачебным инспектором и, наконец, перевелся в Омск, где успел жениться на очень миловидной докторше. У него, как у хорошего акушера, большая практика.
Он, разыскав нас, настоятельно просил в этот же вечер побывать у него, пообещав собрать симбирских знакомых. В Омск он попал еще до Гражданской войны. Квартира у него приличная. Обстановка тоже хороша, и я радовался за приятеля. После тяжелой семейной жизни с первой женой он был теперь счастлив.
В этот приезд я вторично посетил «дворянский монастырь» Белякова, где ютились многие симбирские дворяне. Ему каким-то чудом удалось угнать из своего имения целый табун, чуть ли не сто голов чистокровных лошадей, и с большим успехом пускать их здесь на бегах.
Я был счастлив, что мне удалось ему помочь финансово, учтя векселя на девяносто тысяч рублей.
«Дворянским монастырем» называлась его небольшая квартира, в которой ютились: Леонид Иванович Афанасьев, Дубровин, князь Александр Николаевич Ухтомский и Саша Мещеринов. Приятно было их повидать и вспомнить старое привольное житье.
Частенько забегал к нам милейший Владимир Александрович Варламов. Встретился я и с Михаилом Михайловичем Головкиным. Он пировал со своими сослуживцами на пароходе и поздравил меня с проведенной реформой уничтожения керенок.
– Мог ли я думать, когда мы жили в Симбирске, что вы окажетесь таким финансовым деятелем? Когда я вас слушал на съезде, то просто руками разводил – так много вы сообщили нам интересного и нового.
В этот же приезд я встретил на улице Федора Александровича Головинского, занимавшего во время революции должность симбирского губернатора, за что большинство беженцев относились к нему не вполне дружелюбно. Он постарел и пополнел. Встретил я в сквере и знаменитого Васеньку Теплова, сильно обрюзгшего, но мало изменившегося. Он всех ругал, по-прежнему пил и скандалил.
Побывал на завтраке и у Николая Александровича Мотовилова. Он жил с семьей в отдельном домике. В Омск Мотовилов перебрался в начале революции, сбежав со своего вице-губернаторского поста и заняв здесь должность страхового инспектора. Его жена еще сильнее располнела, а дочурка превратилась в юную красавицу с целым хвостом поклонников.
Он намеревался заняться колбасным делом и просил кредит на оборудование колбасной фабрики.
– Что же, Николай Александрович, дело, конечно, хорошее, но немного не вовремя начинаете.
– Почему не вовремя?
– Потому, что надо было об этом думать год тому назад. Теперь вы были бы миллионером. Начинать же сейчас нельзя, ибо слишком неопределенно и неустойчиво политическое положение.
– Что вы хотите этим сказать?
– Хочу сказать, что моя вера в конечный успех Омского правительства начинает колебаться.
– Полноте пораженчествовать, – вмешался в разговор Гельдшерт, товарищ прокурора Симбирского суда, сын старика Гельдшерта, которого солдаты разорвали на станции «Инза», – я и мысли не допускаю о победе большевиков.
В этот же приезд удалось повидаться и с Эбулдиновым. Дмитрий Михайлович устроился в Министерстве юстиции и продолжал заниматься адвокатурой. Он почти не изменился, но зато сильно постарела его жена Анна Ивановна.
Пришлось с Эбулдиновым встретиться и на собрании пайщиков Волжского товарищества, куда его пригласили юрисконсультом. Я же на собрании председательствовал.
Отчет Эбулдинова казался блестящим. Из двух миллионов рублей капитала Кузмичев с Мельниковым сумели за полгода сделать пятнадцать миллионов. Товарищество занималось почти исключительно поставками в армию. Все члены ликовали, но моя поправка к отчету указывала, что радоваться, в сущности нечему. Поправка состояла в сравнении курса денег. Когда начинали дело, стоимость рубля была равна десяти копейкам, а теперь рубль упал до двух копеек. Выходило, что вначале мы имели золотом двести тысяч рублей, а теперь – не более трехсот. Конечно, хорошо, но не так блестяще, как указывает отчет.
Все же, несмотря на эту поправку, настроение пайщиков осталось хорошее, и заседание закончилось веселым ужином в «России».
На другой день я побывал с визитом у Михаила Петровича Мельникова. У него за завтраком я встретил бывшего юрисконсульта нашего Симбирского отделения Михаила Алексеевича Малиновского. Ныне он занимал должность товарища министра юстиции. Жил он в Омске вместе с сыном-гимназистом и дочерью, бывшей подругой моей Наташи по гимназии Якубовича.