Иркутск
В сущности, это конечный пункт нашего путешествия. Отсюда придется, устроив семью, через несколько дней двинуться в Харбин и Владивосток.
Как ни приятно было ехать в теплушке, но усталость за почти месячное пребывание в пути чувствовалась.
Все пассажиры, да и моя Наташа, несмотря на минувшую болезнь, чувствовали себя превосходно, пополнели от усиленного питания и малого моциона. А главное, почти месяц дышали прелестным лесным воздухом. Думается, такое путешествие можно было бы рекомендовать туберкулезным больным.
Наш эшелон, не дойдя до вокзала версты две, остановился на запасном пути, где юнкера должны были пребывать до подыскания соответствующего помещения.
Я же с женой и Наташей отправился разыскивать наш банк.
Сам Иркутск стоял по другую сторону Ангары. Эту реку по ее многоводности и не слишком длинному руслу я мог сравнить только с Невой. Но Ангара была красивее, течение – много сильнее, а ее дно, несмотря на огромную глубину, видно как на ладони.
Сидя на носу парохода, мне иногда чудилось, что он уткнется носом в мель, – так близко казалось дно, тогда как глубина реки была в несколько сажен. Сильное течение сносило пароходы и было причиной долгого незамерзания реки, несмотря на сильные иркутские морозы.
Сам город произвел на меня лучшее впечатление, чем я ожидал. Большинство домов центральных улиц каменные, не лишенные архитектуры, в основном двухэтажные. Достаточно широкие улицы замощены, плитчатые тротуары просторны. Окраин же города мне повидать не удалось.
Наш банк не имел собственного дома, и занимаемое им помещение было и мало, и темновато.
В то время управляющим отделением состоял Василий Иванович Ермаков, года три назад занимавший при мне в Екатеринбурге должность товарища управляющего.
Мы радостно встретились, и он просил меня пообедать у него вместе с Поклевским-Козеллом, который около двух недель назад перебрался из Омска в Иркутск.
Я разыскал его относительно скромную квартиру и уже вместе с ним отправился на обед к Ермакову.
Во время обеда наш разговор вертелся около омских событий. Под влиянием сильно раздутых, но все же удачных выступлений омского казачества Викентий Альфонсович был настроен очень оптимистично. Он верил в полную победу Колчака.
– Движение красных на Омск не только приостановлено, но и отброшено назад. Урал будет отбит. Нам с вами следует возвращаться в Омск, ибо дирекция решила остаться там.
Не хотелось разочаровывать старика, но я высказал ему совершенно противоположное мнение.
Викентий Альфонсович даже рассердился на меня:
– Чего вы каркаете…
– Милый Викентий Альфонсович, если бы вы знали, как мне хочется верить в ваши слова! Но я говорю вам то, что тщательно продумал. С уходом чехов мы не можем одолеть красных с нашими лозунгами, в основу которых положена идея Учредительного собрания. Вы, вероятно, помните, что я один из немногих радовался разгону этого Собрания большевиками. По составу своему оно мало отличалось от последних. По-моему, Ленин сделал глупость, разогнав его. С законодательной работой Собрания должен был бы считаться весь русский народ. Теперь же разгон Учредительного собрания развязал нам, правым, да и беспартийным, руки. Мы можем не признавать узурпированную большевиками власть и вести с большевиками войну. И если бы Колчак объявил, что часть помещичьих и все удельные земли переходят бесплатно к крестьянам, то наши армии были бы давным-давно в Москве. По всем вероятиям, Колчак был бы провозглашен Императором. Или один из великих князей, скажем Дмитрий Павлович, если б, конечно, его провел на престол Колчак, поддерживаемый Деникиным. Наше крестьянство было бы заинтересовано в том, чтобы на земельных актах стояла царская печать. Этой власти оно привыкло и подчиняться, и верить. Раз этого не сделано, все движение белых будет подавлено. Что же касается вашей Талицы, то вы ее долго не увидите, а может быть, и никогда.
Старик совсем рассердился на меня, и мы простились очень сухо.
На другой день я под охраной двух служащих вывез сундучок с ценностями, принадлежащими Екатеринбургскому отделению, и сдал их на хранение Иркутскому отделению.
Не знал я тогда, что этим актом лишаю себя своего скромного состояния, заключавшегося в слитках золота весом в двадцать пять фунтов и по паритету стоившего около тринадцати тысяч иен. А по курсу на те же иены его можно было, как оказалось впоследствии, продать за семнадцать-восемнадцать тысяч иен.
Мои предсказания подтвердились. Стоимость золотника в Иркутске равнялась четыремстам сибирским рублям.
Сколько раз потом упрекал я себя за излишнюю трусость! Ведь наш воинский эшелон не обыскивали ни Семенов, ни барон Унгерн.
К сожалению, помимо золота, оставил я в Иркутске и мои родовые бумаги.
А между тем, за три дня выяснилось, что помещения для Артиллерийского училища в Иркутске не нашлось, и полковник Спалатбок получил приказ двигать эшелоны во Владивосток. Это меня устраивало: семья не расставалась с сыном.
Разыскал нас и Шевари, находившийся как секретарь при Кармазинском, и сообщил, что ему удалось реквизировать для моей семьи две комнаты.
Повидался я с Кармазинским, и он обещал мне свое содействие в пересылке золота во Владивосток, как только оно мне потребуется.
После Иркутска
Из Иркутска мы тронулись поздно вечером. Я очень сожалел, что мне не удастся повидать чудные места при истоке Ангары из Байкала, так как это место наш поезд должен был миновать около часа ночи.
От Иркутска началась Китайско-Восточная железная дорога, что сразу сказалось в бешеном ходе поезда. Нашу теплушку так сильно бросало и качало, что эту первую ночь спалось всем очень плохо, а в голову закрадывалась мысль о возможном крушении.
На следующий день поезд несся уже мимо Байкала. Вынырнешь из туннеля, а перед глазами – водная поверхность озера, на противоположном берегу которого высятся горы с вершинами, покрытыми блестящим на солнце белым снегом.
А кругом такая тишина, что страшно становится. Это, в сущности, водная пустыня. Помимо очень редких станций, вокруг не было видно ни человека, ни человеческого жилья.
Глядишь – и не наглядишься, и становится странно, как такая красота еще не пленена человеком. Вслед за этим представлялось далекое будущее, когда берега этого могучего озера опояшутся городами, селениями и дивными дачами.
Приблизительно часа через четыре езды по берегу Байкала наш поезд встал около какого-то большого села на продолжительную стоянку. И я в сопровождении наших девиц побежал на видневшуюся из воды большую отмель, расположенную при загибе крутых берегов озера. С большим наслаждением я походил по отмели, напился водички и отправился обедать на станцию.
Кто-то из пассажиров посоветовал мне спросить на закуску копченого хариуса – кажется, именно так называлась эта небольшая рыбка, по виду напоминавшая гатчинскую форель.
Она была подана еще теплой от копчения и оказалась так вкусна и жирна, что равной по вкусу рыбы я никогда не ел. Плавники хариуса обладают такой мощной силой, что взрослые особи свободно взбирается по падающим водам горных водопадов на высокие горы, где их и ловят сетями.
Цена хариуса по тому времени была настолько высока, что я воздержался от второй порции. Но и того, что съел, оказалось достаточно, чтобы вкусовое ощущение надолго улеглось в памяти.
На другой день рано утром мы уже стояли на пограничной станции «Маньчжурия», где впервые удалось повидать китайцев и китаянок не на картинках, раскрашенных яркими цветами, а в натуре, в совершенно однородных черных сатиновых или атласных костюмах, в большинстве стеганных ватой. Почти ни у кого из китайцев кос не было, все они подстрижены бобриком. На голове многие еще носили тулейки, но виднелись и пушкинского фасона фетровые шляпы. Фасон костюма совершенно одинаков. Сверху коротенькая кофточка со стоячим низким воротником. На черные, сужающиеся книзу брюки, завязанные у щиколоток вокруг ног, надевались два фартука, тоже черного цвета, почему китаец оказывался как бы не в штанах, а в женской длинной юбке с разрезами по бокам. На ногах вместо сапог – мягкие туфли, кажется, на кожаной подошве. Поэтому мужчины, особенно те из них, что сохранили косы, напоминали скорее женщин, так как лица у всех бритые.
Женщины так же, как и мужчины, имели совершенно черный цвет волос и носили маленькие косы, сложенные на темени кольцом. На лоб спускалась челка. Кофта того же фасона, что и у мужчин, с большим раструбом рукавов, а на ноги надеты брюки, несколько не доходящие до щиколоток. Фартуков не было, и, таким образом, костюм китаянки больше походил на мужской, а мужской – на женский.
Городок довольно бедный, но, куда ни взглянешь – всюду лавки. Поневоле напрашивался вопрос: кто же является покупателем? Казалось, что торгуют решительно все.
Обойдя ряды лавок и магазинов, на обратном пути на станцию близ самого полотна железной дороги мы зашли в довольно большой винно-гастрономический магазин и накупили консервов и вина.
Особенно соблазнительным нам показался ямайский ром с прекрасной этикеткой с изображением негра.
Вернувшись в теплушку и поставив самовар, тотчас откупорили одну из бутылок с негром, и там оказалась какая-то жидкость, похожая на чай, без всяких признаков спирта.
Нет ничего обиднее вкусового разочарования. Простая вода, налитая в рюмки вместо водки, может показаться невероятно противной и привести в ярость любого обманутого джентльмена.
Поэтому не только молодежь, юнкера и офицеры, но и я двинулись к купезе, чтобы хорошенько его наказать и потребовать обратной выдачи денег.
Но купеза, как только увидел людей, шествующих с бутылками в руках к его лавке, быстро сообразил, в чем дело, и закрыл крепкие двери своего магазина.
Молодежь стала ломиться в двери, но купеза не только не открывал, он стал грозить нам револьвером, крича, что будет стрелять, если мы начнем ломать двери.