Я стал уговаривать молодежь прекратить скандал. Мои успокоительные слова подействовали, и мы вернулись восвояси.
На другой день мы прибыли в Читу. Здесь уже повсюду сказывалось японское влияние. На станциях на видных местах висели японские объявления, напечатанные на русском языке, и всевозможные правила за подписью генерала Оя.
Чита оказалась славным городком, выстроенным среди леса на глубоком песке.
Самый город содержался чисто, и на всех перекрестках стояли городовые, чего в дни революции в российских городах не замечалось.
Здесь царствовал атаман Семенов, один из тех, кто оспаривал власть Колчака и мешал Белому движению.
Мы расположились пообедать в какой-то большой угловой кофейной при синематографе и встретили там Куренковых и Злоказовых.
Николай Федорович был настолько мил, что приехал посетить нас на вокзал.
По его словам, атаман Семенов – очень симпатичный и умный человек. Он сумел ввести в войсках самую строгую дисциплину, что сильно подтянуто и население города.
Вечером вернулся к эшелону полковник Спалатбок и сообщил мне, что его опасения насчет того, что Семенов потребует оставить училище при нем, оказались напрасными и эшелон сегодня же вечером двинется в путь.
Около двух часов следующего дня мы прибыли в Харбин.
Раньше я не бывал в этом богатом и красивом городе. Знай я о Харбине раньше, я бы с первых же дней революции перебрался сюда. О коммунизме здесь не имели никакого представления. В Харбине оказалось огромное еврейское население, приехавшее сюда спасать себя и своих детей от призыва в армию. Если бы я перебрался сюда, то дети смогли бы получить высшее образование, а я, имея при себе тысяч тридцать-сорок иен, конечно, сумел бы устроиться.
Я посетил Русско-Азиатский и Сибирский банки. От служащих этих банков узнал, что город переполнен беженцами и свободных помещений нет, так что найти что-либо под комиссионерство оказалось почти невозможным.
Сама мысль об открытии комиссионерств стала мне казаться абсурдной уже потому, что курс сибирского рубля падал с такой непомерной быстротой, что нельзя было бы работать. Да и дирекция не смогла бы выделить мне сколько-нибудь приличный капитал, ведь на это потребовалось бы миллионов двадцать кредитных рублей. Курс в начале октября 1919 года, когда я был в Харбине, равнялся сорока рублям за иену, а десятого октября во Владивостоке за иену давали уже семьдесят рублей.
Вечером на другой день пребывания в Харбине Спалатбок предложил моей семье принять участие в подписке на ужин в одном из ресторанов.
Я с большим удовольствием дал свое согласие, и ужин этот состоялся в железнодорожной гостинице. Обилие яств и вина наглядно указывало на огромное расстояние, отделяющее нас от революции и России.
Вот уголок, думалось мне, где можно уйти от всех ужасов жизни и тихо дожить остаток дней, будучи вне России и в то же время находясь среди русских людей.
Однако, как бы в ответ на мои мысли, я краем уха поймал разговор нашего офицера с офицером пограничной стражи.
– Нет, китаец настолько обнаглел, что жить здесь русскому человеку очень тяжело. Сами китайцы говорят: раньше я был ходя, а ты капитана, а теперь ты ходя, а я капитана.
И мне вспомнился инцидент на станции «Маньчжурия» с поддельным ромом…
На другой день после ужина наш эшелон двинулся в путь в Приморье. Не знаю почему, но меня страшно потянуло к морю, и, сидя в теплушке, я только и мечтал о том, как бы искупаться в соленых морских водах.
Часть четвертаяВладивосток
Прибытие
Седьмого октября 1919 года после 37-дневного утомительного путешествия в теплушках наш эшелон остановился на дачной станции «Океанская». Станционная платформа была густо покрыта нарядной, как мне тогда показалось, публикой. В глаза бросались белые платья барышень и дам.
Почти посередине платформы в белом кителе стоял, выделяясь ростом, Скурлатов. С ним я познакомился в Омске, в Министерстве финансов, во время обсуждения вопроса о его назначении представителем Министерства при генерале Розанове. Тогда Скурлатов остался недоволен моим мнением о том, что я не находил пользы в такой должности. До войны и революции мы отлично обходились без подобного представителя. Все исполнения приказов министра финансов обычно проводились через подведомственные ему учреждения: Государственный банк, Казначейство и Податную инспекцию. Но Скурлатов настаивал на своем предложении, несмотря на то, что во Владивостоке находилась и Особая канцелярия по кредитной части, которой управлял Никольский.
Скурлатова поддерживали остальные члены Комиссии, а мое мнение не нашло сторонников, что указывало на связи докладчика с чинами Министерства. В результате он был назначен на проектируемую им должность.
Поэтому рассчитывать на любезный с его стороны прием я не мог. Поздоровавшись, я сообщил, что приехал сюда не по делам Министерства, а по делам нашего банка – для открытия комиссионерства.
– Ну, знаете, – сказал мне Иван Сергеевич, – Владивосток так переполнен, что вы вряд ли отыщете не только помещение под банк, но и квартиру для вашей семьи. Вам, вероятно, придется поселиться так же, как и мне, на даче.
Само собой разумеется, что этот вопрос живо меня интересовал. И я очень охотно согласился на предложение Ивана Сергеевича пройти и посмотреть дачи на двадцать шестой версте.
Узнав, что поезд дальше не пойдет, я в сопровождении дочурки двинулся по берегу моря вслед за любезным сослуживцем.
Мы шли по песчаному берегу великолепного залива, в прозрачных водах которого, почти у самого берега, виднелись тела огромных медуз.
Было часов пять вечера. Солнце стояло уже высоко, воздух, пропитанный йодом, живил и бодрил утомленных долгим сидением в теплушке путников.
Пройдя не более версты, мы взобрались по крутой тропинке на преграждающую путь скалу и очутились в дачной местности, сразу мне очень понравившейся. Это плато, расположенное на скалах, было правильно разбито на участки, прорезанные широкими улицами. Постройки находились друг от друга на приличном расстоянии, что давало возможность дачникам разбить и сады, и огороды, и вполне соответствовало названию «Сад-город». Приятно было узнать, что дачи снабжены электричеством.
Вместе со Скурлатовым мы осмотрели две неказистые и примитивные по постройке дачи, в которых в случае нужды можно было разместиться нашей семье. Но я сомневался в их пригодности для зимнего жилья, зато цена подходящая. За одну из них сроком по май будущего года просили всего полторы тысячи рублей, что равнялось не более чем тридцати иенам. Это обстоятельство успокоило меня. Распрощавшись со Скурлатовым, мы уже в сумерках вернулись в нашу теплушку.
Здесь от офицеров я узнал, что, вероятно, юнкерам придется прожить в теплушках недели две. Во Владивостоке давно уже находился начальник училища Герц-Виноградский, но вопрос о помещении все еще висел в воздухе. Несмотря на желание Розанова поместить училище в казармах на Океанской, занимавшая их часть морских стрелков не соглашалась на перевод в Раздольное, где имелись свободные постройки.
Уже одно сопротивление приказам Розанова не предвещало ничего хорошего.
На другой же день я с женой и дочуркой проехали во Владивосток осмотреть город. К тому же я считал нужным представиться начальнику края генералу Розанову.
Владивосток произвел на нас самое хорошее впечатление. Его главные улицы Светланка и Алеутская прекрасно вымощены квадратными булыжными камнями. По Светланке ходил трамвай, магазины с зеркальными окнами поражали обилием товаров, а универсальные магазины Кунста, Алберста и Чурина не уступали московскому «Мюр и Мерилизу». Были два хороших ресторана – «Золотой Рог» и «Версаль».
Но главная красота Владивостока заключалась в великолепной и большой бухте Золотой Рог, окаймленной со стороны города садами. Они были несколько ниже Светланки и отделялись каменной стеной с красивой решеткой, вдоль которой шел тротуар. По всей Светланке, которую так и хотелось назвать Крещатиком, дома тянулись в один ряд. Большинство домов многоэтажные и красивой архитектуры. Тянувшийся вдоль них широкий тротуар был переполнен нарядной гуляющей публикой.
Но особенно поразил нас своими размерами и изобилием продуктов Владивостокский базар. Базары в Екатеринбурге и Омске в то время были значительно беднее. Бросались в глаза огромные крабы, рыба и фазаны, много зелени и мандаринов.
Расставшись с дочуркой и женой, я направился в главный дом, занимаемый правительством Розанова. Здесь после некоторого ожидания в общем зале я представился генералу. В кабинет он меня не пригласил, ссылаясь на отсутствие времени, но после передачи поклонов от некоторых общих знакомых симбиряков просил меня зайти к нему через день.
– Однако, – сказал он, – об одном буду вас просить: не обращаться ко мне с просьбами о квартире – таковых совершенно нет. Все переполнено до отказа.
Я сказал, что этот острый вопрос я надеюсь разрешить самостоятельно, сняв какую-нибудь дачу.
– А вот это, – обрадовался генерал, – совершенно правильное решение.
Встретившись в условленном месте с женой и дочуркой, я был приятно изумлен сияющим видом последней.
– Ты знаешь, папочка, я принята в женскую гимназию на должность преподавательницы истории.
– Господи, когда это ты успела? Поражаюсь твоей энергии.
– Я буду давать уроки два раза в неделю и получать за это целых пятьсот рублей в месяц.
– Мой дружок, но ведь этого огромного жалованья тебе даже на извозчиков не хватит… Придется доплачивать из своего кармана.
В тот же день мы встретили на Светланке знакомую по Екатеринбургу, Салию Султановну Агафурову. Она сообщила, что свободные комнаты все же можно найти, и даже пообещала дать адрес, где сдают жилье с пансионом по пять тысяч рублей в месяц с человека.
– Нас четверо, – воскликнул я, – это значит, что я должен буду платить двадцать тысяч в месяц, а мое когда-то хорошее жалованье в четырнадцать тысяч в год осталось таковым и теперь. Значит, годового оклада хватит не более как на двадцать дней. Как же так?