Лекция затянулась, и приблизительно в полночь мы возвращались по Светланке домой. Недалеко от Китайской улицы, у гостиницы «Золотой Рог», мы сперва услышали ружейную, а затем и пулеметную стрельбу. Пули с визгом пролетали мимо нас. Наконец явственно послышались и пушечные выстрелы. Кое-кто из прохожих лег на тротуар, а мы прижались к стене ближайшего дома в надежде переждать стрельбу. Стоять становилось опасно.
Тогда я стал, не отделяясь от стены, боком двигаться к Китайской улице. Положение было не из приятных, но большого страха я не испытывал. Свернув на Китайскую, мы очутились вне зоны обстрела и стали обсуждать положение, стараясь угадать, кто стреляет. А вдруг это белые? Какое это было бы счастье!
Идя по Китайской к нашей квартире, на пересечении улиц мы повстречали группу людей, которые сказали нам, что японцы бьют из пушек в упор в Земской дом.
Шевари, несмотря на явную опасность, моего предложения переночевать, не принял и отправился в свой кооператив.
Ночь прошла в полной тревоге, а утром мы узнали, что город занят японскими войсками. На всех правительственных зданиях развевался японский флаг.
Мы решили пройти в гостиницу «Золотой Рог», где квартировали Николаевский, Русьен и Щербаков, чтобы предложить им перебраться к нам.
Стрельбы не слышалось. Я упросил сына надеть штатское платье, поскольку на его мундире и шинели красовалась красная звезда, установленная для военных.
Едва мы вышли на улицу, как заметили возвращавшегося со Светланки Толиного товарища по Юнкерскому училищу. Толюша пошел ему навстречу, дабы разузнать о случившемся. Но в это время к тому подскочили два японских солдата с винтовками. Они грубо остановили офицера и стали тыкать пальцами в звезду на фуражке. Юноша скинул ее и хотел тут же сорвать ненавистную звезду, но один из японцев ударил его в спину прикладом и велел идти перед ними, предварительно обыскав его карманы, в которых оружия не оказалось.
Тяжелое впечатление произвела на меня эта сцена. Я хотел вступиться за юношу, но японцы не понимали русского языка. Особенно врезались в память их лица. В них было столько ненависти, особенно в глазах, блестевших зеленым огнем, совсем как у озлобленных собак, что становилось страшно не только за арестованного юношу, но и за себя.
На Светланке толпа не помещалась на тротуарах и шла улицей. На углу Алеутской, напротив Земского дома и гостиницы «Золотой Рог», стояла толпа в несколько тысяч человек. В стенах обоих зданий виднелись следы от пуль. Кое-где были разбиты стекла. Японцы, установив пушки на балконе противоположного дома, стреляли в здания в упор. Оказалось, что в самой гостинице ранена одна горничная, в ногу которой попала пуля.
Мы вернулись обратно, и, когда я входил на крыльцо, из двери квартиры Руднева вышел Сергей Петрович. Он старался придать своему лицу скорбное выражение:
– Бедная Россия! Как смотрите вы на эти события?
– Сергей Петрович, радоваться тому, что Приморье занято японцами, русским людям вряд ли приходится, но для меня и вас это самый благополучный выход. Я считаю, что эта ночная канонада много лучше, чем грозившая нам Варфоломеевская ночь.
– Конечно, – сказал он, – это месть японцев за события в Николаевске.
– Совершенно с вами согласен. Я бы перебил здесь всех коммунистов до единого, это справедливое возмездие за варварство большевиков. Воля ваша, а я считаю, что японцы держали себя очень сдержанно.
– Да, все это так, но мне смертельно жаль нашу Родину.
– Сергей Петрович, не мы ли хотели изменить Родине, собираясь уехать в Сербию или в Японию? Теперь Япония пришла к нам, и поэтому я радуюсь и за себя, и за вас. Нам много легче будет жить здесь, чем в Японии, а ответственным за эти события я себя не считаю. Вся вина лежит на изуверах коммунистах, и жаль, что японцы их мало потрепали.
Но в своих предположениях я ошибся. Японцы перебили многих из «товарищей». Общее число убитых превысило сотню. Исчез и Лазо, вероятный инициатор убийства на реке Хорь.
Однако на другой день японские флаги сняли. У власти вновь водворилось Земское правительство, с некоторым изменением в распределении портфелей. Но состав управляющих ведомствами ничего хорошего не предвещал. Правительство состояло из людей, совершенно не подготовленных к государственной деятельности.
Если верить ленинскому изречению, что всякая кухарка может свободно и хорошо управлять губернией, то почему же и эти господа должны были отставать от притязаний кухарки?
Как сейчас помню распределение портфелей. Председатель Совета министров – Никифоров, министры: финансов – С.А. Андреев, внутренних дел – Кругликов, продовольствия и снабжения – Соловьев, промышленности – Леонов, путей сообщения – Кушнарев, юстиции – Грозин, иностранных дел – Свирский и его помощник А.М. Выводцев, управляющий делами – Кабцан. Только Болдырев да Выводцев не числились ни в коммунистах, ни в левых эсерах.
Я удивился непоследовательности японского командования. Конечно, надо было перехватать всех коммунистов, а не разрешать им принимать участие в управлении краем. Но на Японию оказывали воздействие иностранные державы, и в особенности свободолюбивая и абсолютно не разбирающаяся в русских делах Америка.
После японского выступления все успокоилось, и я с радостью откинул мысль о необходимости покинуть дорогую моему сердцу Россию.
Главнокомандующий Краковецкий бежал, и на его место призвали генерала Болдырева. Правда, обязанности главнокомандующего низведены, в сущности, до обязанностей градоначальника. По соглашению с японским командованием, число войск было сведено к минимуму. Их оставили столько, сколько нужно для поддержания внутреннего порядка. Были разоружены и те жалкие остатки флота, что уцелели после Японской войны. Мне, невоенному, чрезмерная осторожность казалась смешной, диктуемой трусостью интервентов. Если бы количество судов и сухопутных войск было в три раза больше, то и тогда таковые не представляли бы какой-либо опасности для японских войск. Их армия не только вымуштрована до недосягаемого для других наций предела, но, что самое главное, их сердца и помыслы так же хорошо маршируют под команду офицеров. Японцы бегают, не отставая от кавалерии, делая рысью большие, в несколько десятков верст, перегоны.
Вскоре Толюша, придя со службы, обратился ко мне за советом.
– Папочка, генералу Болдыреву как главнокомандующему нужны два адъютанта. Одного он должен иметь для переговоров с коммунистами, а другого – для переговоров с интервентами и правыми организациями. В Штабе Русьян и Николаевский указали ему на меня как на бывшего правоведа, говорящего на французском и немецком языках. Что скажешь, если выбор генерала остановится на мне?
– Конечно, Толюша, тебе хочется надеть адъютантские аксельбанты, и желание твое я понимаю. К тому же я не вижу разницы между ныне занимаемым тобой местом и предполагаемым, ибо и та и другая службы есть, несомненно, служба коммунистическому правительству, хотя и в скрытой форме. Поэтому, я думаю, что тебе отказываться от более видного предложения не следует. Но с другой стороны, теперь продолжается все та же революция, и самое благоразумное – не выдвигаться, а прятаться в щелку. Чем выше поднимешься, тем больнее будет падать. А это рано или поздно произойдет. Поступай же, дружочек, как знаешь, и служи своему генералу верой и правдой.
На другой день Толюша явился сияющим. Болдырев остановил свой выбор на нем, и Толюша вскоре перебрался жить на казенную квартиру генерала, где ему предоставили хорошую комнату.
Наступило хорошее время для Владивостока. Аресты прекратились. Приближалось время открытия Народного собрания, а не совдепа, и надо было приниматься за дела.
К этому времени приехал из Харбина Буяновский, бывший управляющий Русско-Азиатским банком в Омске, одно время занимавший должность товарища министра финансов в Омском правительстве.
Я получил от него предложение принять участие в заседаниях Банковского комитета.
На первом же заседании пришлось заявить, что мое присутствие вряд ли законно, ибо наш банк более не существует. Но Буяновский просил ему не отказывать, так же как не отказал и Щепин.
– Мы все дорожим вашим мнением бывшего председателя Банковского комитета в Екатеринбурге. К тому же нам необходимо собрать как можно больше членов, дабы к нашей организации прислушивались.
Я согласился.
С первых же заседаний стала выясняться и политика Русско-Азиатского банка. Она состояла в том, что Буяновский рассчитывал получить от местного правительства монопольное право возобновить деятельность банка во всех городах Забайкалья. Уже поговаривали об образовании буферного государства под названием Д.В.Р.
Почему было не помочь этому делу? Тем более что, если бы это удалось, то я мог бы получить место управляющего в одном из отделений.
На втором заседании Комитета зачитали приглашение министра финансов Никифорова пожаловать к нему на собеседование. Буяновский и Щепин, видимо, опасаясь того, что я на этом заседании позволю себе резкие выражения в адрес коммунизма, которые могут испортить все дело, предложили вести переговоры только с ними двоими – близкими знакомыми Никифорова.
Я сказал:
– Не лучше ли в таком случае мне совсем не приходить?
Но весь Комитет просил меня присутствовать и выслушать прения сторон. В назначенный день и час мы явились в Министерство, помещавшееся, кажется, в бывшем Морском штабе.
Как мне потом говорили, коммунисты будто бы готовились к этому заседанию и предварительно обсуждали все вопросы, вплоть до таких мелочей, в какой одежде должен был встретить нас Никифоров. Он не соглашался надеть пиджачную пару, а склонялся к косоворотке. Приняв среднее решение, он встретил нас почти в велосипедном костюме, в длинных темных брюках и в белой рубашке с полосками и отложным воротничком, опоясанный широким велосипедным поясом. Здесь же присутствовал и Леонов, министр торговли и промышленности.
Никифоров, встав с места, обратился к нам, очевидно, с заранее подготовленной речью: