По окончании занятий в пять часов мы ставили посреди зала стол, за ним обедали и по вечерам пили чай. После обеда молодежь удирала гулять по Светланке, оставляя одного дежурного. К «мальчикам» присоединился пробравшийся из Совдепии Боря Сопетов, студент Горного института, бывший товарищ Толи и Наташи.
С Наташиной болезнью пришлось Немчинова и Колесникова засадить за конторскую работу с окладом по тридцать пять иен в месяц, чем они были очень довольны. С переездом в контору, имея своего повара, мы приняли их столовниками, удерживая за обед по девять иен. Стол был превосходный.
Пользуясь отсутствием молодых людей, в полной тишине я усаживался за машинку и продолжал писать мемуары, а после вечернего чая появлялись шахматы. Я играл поочередно со всеми молодыми людьми и обычно каждому из них прописывал мат.
Бирич
В начале мая мы перебрались на Седанку, где на даче Бирича заняли комнату, смежную с Николаевскими. Дачка была прелестная. Ее строил для себя военный инженер Мак. И планировка комнат, и их отделка превосходны. Дача выстроена у подножия горы и фасадом выходила на море, отстоящее не более как на треть версты. Все туманы, тянувшиеся по оврагу, обходили дачу. И она стояла среди зелени, всегда освещенная лучами солнца.
Перед самой дачей росла огромная старая липа, под сенью могучих ветвей которой находился почти весь палисадник. Под липой устроена скамеечка, на которой я любил проводить часы заката.
Прогулки тоже были превосходны. Морской залив омывал берега Седанки, прорезанные рельсовыми путями. В этом заливе в огромном количестве водились прозрачные медузы и электрические скаты, что делало купание небезопасным. Скаты, ударяя хвостом, обдавали человека потоком электричества, и ударенный жестоко страдал несколько дней. Единственное лекарство – виски и водка, которыми приходилось напиваться допьяна.
Общественных купален не было. Приходилось сходить в воду по отлогому пляжу с массой ракушек и острых камней. Однажды я нырнул и острым камнем оцарапал себе до крови живот; еще немного – и я устроил бы харакири.
Некоторые любители плавания в одиночку уплывали далеко от берега, и в их числе всегда «морская русалка», красивая и крепкая сложением Шура Бирич, дочь наших хозяев. Это яркая блондинка с красивыми карими глазами, пользовавшаяся успехом и всегда окруженная молодежью, которую она и услаждала по вечерам превосходной игрой на рояле. На даче ютились влюбленные в Шуру студент Строительного института Миклашевский и заурядный врач Долгов. Впоследствии и мой сын Толюша пленился седанской русалкой и отбил ее от соперников. Его любовные успехи меня тревожили, особенно после того, когда пришлось ознакомиться с биографией Бирича и ближе узнать всю его семью.
Хозяйка полная, еще нестарая, лет сорока пяти-пятидесяти. Чрезвычайно властная по характеру и даже заносчивая, она, несомненно, держала супруга под каблуком.
Но интереснее всех сам хозяин – Христиан Платонович. Лет шестидесяти, роста ниже среднего, худощавого телосложения, носил небольшую круглую бороду и очки. Лицо Бирича всегда было освещено приветливой улыбкой. Его подход к людям дышал благожелательностью, добродушием и хлебосольством. Сидя на своем хозяйском месте, он постоянно наполнял рюмочки водкой, и трудно было отказать ему в удовольствии совместной выпивки.
Ко всему меня подкупало и его милое отношение к моей больной дочурке. Утром, работая на сепараторе, он всегда приносил ей стакан густых сливок и напоминал о необходимости лежать в садике на солнышке. Меня же Бирич всегда утешал, говоря, что никакой чахотки у нее нет и этим летом все пройдет. С наступлением весны и лета температура постепенно начала падать, и румянец стал просвечивать на щеках Наташи, а глазки становились веселее.
Но особенно интересны рассказы Бирича о его прошедшей бурной жизни.
Правда, уверяя, что в качестве политического ссыльного он отбывал сахалинскую каторгу, воспоминаниями об этом делиться Бирич не любил. Я же всегда старался наводить разговор на данную тему.
Но он искусно обходил мои вопросы и переходил к рассказам о рыбной ловле на Камчатке, где совместно с очень богатым человеком, Демби, проживающим в Японии, имел рыбный завод.
Я представлял себе рыбный завод в виде большого озера, в котором содержится и размножается рыба. Но мои предположения оказались неправильны.
По словам Бирича, кета в определенное время бросается в устья рек, где впереди сплошной массой идут самки, а за ними такой же стаей плывут самцы. Самки, часто израненные, добравшись с великими препятствиями до истоков реки, мечут икру в мелких местах, после чего и околевают. Идущие за ними самцы оплодотворяют икру молоками и затем тоже кончают свою недолгую жизнь.
Икру владельцы заводов собирают и переносят в небольшое мелкое озерцо, где под влиянием солнышка развивается малек. Когда он окрепнет, отделяющую озерцо от реки сетку убирают, и малек уходит большими стаями в реку. Мальки, не съеденные хищниками, попадают в море и там, развиваясь в большую рыбу, ровно через четыре года возвращаются в устье непременно той реки, из которой вышли, и, выметав икру, околевают. Поэтому ловля для соления и консервов происходит в устьях рек сетями, когда икряная рыба еще полна жизни и жирна.
Рыба живьем направляется в помещение консервного завода. Там, почти без участия человеческих рук, она потрошится особыми механическими ножами, чистится, режется на части, попадает в консервные банки, варится в них, обливается соусом и запаивается.
Обычно в северных реках, помимо человека, поджидает рыбу и зверь. Он рано утром выходит из лесу, располагается в воде около берега и лапами, а то и прямо зубами вылавливает рыбу, всегда лакомясь только ее головой, а туловище выбрасывает.
Здесь непременно можно встретить и медведя, и волка, и лису – все хотят полакомиться рыбкой.
Запомнился мне и рассказ Бирича о встрече с акулой во время купания.
– Я любил так же, как и Шура, далеко плавать. Здесь это безопасно. Акула – редкая гостья, а вот на севере она заплывает и в заливы. Горе пловцу, повстречавшемуся с этой хищной рыбой.
Однажды я отплыл мили две от берега – пловец я был неутомимый. Вдруг вижу: в заливе появилась акула. Она плывет обычно близко к поверхности, так что видны ее плавники, и оставляет след в тихих водах залива в виде маленькой бороздки. Я замер, и сердце стало усиленно биться. «Пронеси, Господи!» – молился я, плывя к берегу. Но акула меня заметила. Надо сказать, что эта рыбища никогда не бросается на жертву по прямой линии, а всегда описывает круг и подплывает по спирали. Затем, подплыв близко, перевертывается, ибо ее огромная пасть находится внизу у начала брюха, почему она и хватает свою жертву, находясь вверх животом. Спасение заключается в том, чтобы, угадав момент перевертывания, нырнуть под нее. Первый нырок я сделал удачно. Акула промахнулась и прошла надо мной. Удалившись, она снова начала свое спиральное наступление. Я плыл к берегу, надрываясь от крика. Меня услышали и поплыли на помощь в лодках, но расстояние было велико.
Мне пришлось сделать много нырков, и в один из них рыба, проходя надо мной, сильно поцарапала мне спину. Но, слава Богу, она заметила приближающиеся лодки и удалилась в открытое море. Я был вытащен на берег почти без памяти, будучи обессиленным и обескровленным от полученных глубоких царапин.
После завтрака по воскресеньям мы садились на террасе играть в преферанс. Среди гостей чаще всего бывали супруги Любченко-Фоменко, тюремный инспектор Соколов и иногда жена Николая Меркулова, очень симпатичная и воспитанная дама польского происхождения.
Ей, видимо, понравилась моя жена, и она усиленно приглашала нас к себе. Но мы никуда не выходили, сильно уставая от работы, да и болезнь Наташи не давала жене покоя.
Биричи, видимо, были в хороших отношениях с Николаем Меркуловым, имевшим на Седанке спичечную фабрику. Помнится, мы с женой прошли однажды к нему на фабрику, но не застали хозяев дома.
Бирич говорил, что Меркуловы, стоя во главе национальной организации, готовятся к перевороту. Я как-то не обратил на это должного внимания, ибо в успех подобного предприятия верилось плохо.
По словам Христофора Платоновича, он, выйдя из числа компаньонов Демби, получил пятьсот тысяч иен. Он хотел было купить имение на своей родине, в Черниговской губернии, но, приехав туда, затосковал по Дальнему Востоку и морю. Вернувшись назад, купил в городе несколько доходных домов и дачу. Капитал же, хранившийся в банке в русских процентных бумагах, превратился в прах.
– Я не считаю себя бедняком. Доходов с домов хватает на скромную жизнь, но все же я вынужден сдавать и комнаты, не столько с целью материальной выгоды, сколько для большей безопасности, ибо не хочу попасть в сопки.
– Ой, смотрите, уйдут японцы, придут большевики и все ваши дома отберут. Продавайте-ка их, пока есть возможность.
– Пробовал, да трудно найти покупателя.
Кто-то из обласканных им гостей – Скурлатов или присяжный поверенный Миллер, арендовавшие у меня письменные столы для приема клиентуры в моей же конторе, – узнав, что мы поселились у Биричей, задал мне вопрос:
– Как это у вас хватило смелости поселиться в такой семейке, как Биричи?
– Быль молодцу не укор. Много нашей молодежи побывало на каторге. Достаточно вспомнить Достоевского.
– Ну, батенька, Достоевский – политический, а этот – уголовный.
– Как – уголовный?
– Да так, он бывший фельдшер, отравивший за деньги богатого купца.
– Да что вы?
– Самое лучшее – почитайте Чехова и Дорошевича. Оба описывают его в своих записках о Сахалине.
Дорошевича я читал давно и, конечно, упоминания фамилии Бирича не помнил, а Чехов имелся под рукой, и я воочию убедился в правоте сделанного предостережения.
Конечно, после этого наше пребывание под кровлей дома убийцы было до известной степени омрачено.
И Христос прощал разбойников за их покаяние. Думаю, что Бирич много раз покаялся в своих проступках, а то обстоятельство, что два крупных писателя посвятили Биричу свои страницы, с несомненностью указывает на незаурядность этого человека. Из десятка тысяч сосланных суметь привлечь к себе внимание Чехова и Дорошевича было не так-то легко.