— Ты что? — опешил Игорь. — Успокойся. Это у тебя шок, от всего.
— У меня шок от тебя! На всю жизнь… Врала, притворялась, подлизывалась, только чтобы с тобой… А ты меня предал!
Игорь растерялся окончательно.
— Но постой… Ты же меня… Все было по-другому — буквально час назад!
— Тогда я думала, что мы погибнем… А теперь все как было.
— Ну, извини меня за то, что я не погиб, — сказал Игорь сдавленным от смертельной обиды голосом, повернулся и ушел.
…В свете прожекторов и светильников метались, шумели, никак не могли успокоиться вернувшиеся на твердую землю люди. А сверху из круглого пролома в фюзеляже, стоя у самого края, смотрел на них задумчиво Андрей Васильевич Тимченко.
Уже под утро Тимченко появился дома. Жена ждала его, не спала. Повела мужа на кухню, накрыла на стол.
— А я уж начала волноваться, — сказала Анна Максимовна и соврала: волновалась она очень давно. — Почему задержались?
— Там погода была неважная, в Бидри.
— А как летели?
— Нормально…
Он поглядел на обязательный стакан морковного сока, который пододвинула ему жена, взял его, но пить не стал. Вылил сок в раковину, ополоснул стакан и попросил:
— Анюта, налей-ка мне сюда коньяку…
Кажется, совсем недавно была ежегодная медкомиссия, а вот уже снова проходить ее, ложиться в госпиталь.
Снова Андрею Васильевичу проверяли зрение и слух…
Брали кровь на анализ…
Заставляли крутить педали велосипеда…
В свободное от врачей время летчики играли в домино, в шахматы, смотрели в холле телевизор. В один из вечеров показали, между прочим, самого Андрея Васильевича. Рассказали о его трудовых успехах, показывали старые военные фотографии, помянули и землетрясение в Бидри. Андрей Васильевич смотрел на себя с веселым любопытством.
В последние годы Тимченко опасался медкомиссий, нервничал. Но в этот раз чувствовал себя уверенно. В последний день, как всегда, он спросил главврача:
— Как, товарищ профессор? Не пора еще подковы сдирать?
Спросил — и был уверен, что нет, конечно, не пора. А профессор сказал сочувственно, но твердо:
— Андрей Васильевич, летать вы пока не будете. Кардиограмма показала — не выдерживает сердце перегрузок…
…Дома Андрей Васильевич дал волю своему гневу. Всегда спокойный, даже медлительный, он стучал кулаком по столу и выкрикивал:
— Я этого так не оставлю! Я на этих коновалов найду управу! Я к министру пойду, там меня поймут. Пускай назначают министерскую комиссию! Человек здоров как бык, а его хоронят заживо.
— Ну почему хоронят? — пыталась возразить жена. — Тебе дадут интересную работу — любую, какую ты захочешь… И на земле люди живут…
— Ай, брось, Анюта! Брось! Я сам это говорил сколько раз — другим!.. Любую работу… Мне не нужно любую, мне нужно летать!
Стукнув дверью, он ушел в другую комнату. Анна Максимовна подождала немного, потом пошла за ним.
— Успокоился? Теперь послушай меня… Я и раньше знала, просто не хотела говорить. Обязана была как врач, а молчала! Сердце тебя не тревожит, но оно уже давно в таком состоянии, что каждую минуту может случиться спазм. Представляешь, вдруг обморок — на взлете или на посадке?
— А ты представляешь — вдруг на тебя сейчас потолок упадет? Или пол?
— Ну что ты равняешь?.. Я тебе каждый день давление мерила, витаминами пичкала. Думаешь, просто так? Вот и сейчас — ты злишься, и лицо побледнело, и дыхание частое… Перестань, миленький.
И она ласково взяла его запястья обеими руками, Андрей Васильевич вырвался, закричал с несправедливой злобой:
— Отстань! Думаешь, я не понимаю: ты же мне пульс щупаешь!.. Ты детский врач, вот и лечи детей! А ко мне не лезь!
Андрей Васильевич — веселый, довольный — стоял, приветственно раскинув руки, у входа в главный корпус санатория. А по мраморным ступенькам поднимались к нему, тоже улыбаясь, Ненароков, Игорь под руку с Тамарой и штурман.
— Привет, привет, привет! — Тимченко поцеловал Тамару в щеку, а с остальными обнялся, каждого похлопал по спине.
…Они гуляли по аллеям бывшего барского парка, под их ногами поскрипывал молодой снег, снежок лежал на голых плечах статуй.
Наташа (она приехала к отцу еще раньше) катила колясочку — пустую, потому что годовалую Анечку нес на руках Ненароков. Он подбрасывал тепло укутанного ребенка в воздух и уверенно ловил. Анечка хохотала, а Наташа пугалась:
— Не надо, Валя! Уроните.
— Пускай привыкает. Все-таки внучка летчика. Тимченко оглядывался на них с интересом, даже с некоторой надеждой. На ходу он рассказывал:
— Да нет, теперь уже ничего. Не то, что сначала… Привыкаю помаленьку… Я вот как рассудил: кричать, бегать, требовать особого отношения — это глупость и эгоизм… Получше меня были летчики — и уходили… Верно?.. Не я первый, не я последний… Кончилась цыганская жизнь, пора осесть на землю…
Друзья слушали, удивленные и обрадованные тем, что к их командиру так быстро вернулись уравновешенность и здравый смысл.
— А работать где, в управлении? — спросил штурман.
— Нет. Работать буду в Шереметьеве — к вам поближе…
Они сидели на парковой скамье. Медленно проходили мимо отдыхающие.
— А у меня новости, — говорил Игорь. — Завтра в загс. Иду сдаваться… Но, конечно, пока только заявление! Еще могу передумать, время будет. — Он взял руку Тамары, поцеловал ладонь.
— Передумаешь — ее счастье. Мы ей жениха почище найдем, — сказал Андрей Васильевич полушутя-полусерьезно. И повернулся к Тамаре. — Такие, как он, лет в сорок успокаиваются. Так что учти, тебе еще десять лет мучиться.
— Помучаюсь, — сказала Тамара весело: как всякая женщина, она думала, что знает свое будущее лучше, чем посторонние наблюдатели. Она прижалась лицом к плечу Игоря и не увидела поэтому, как пробежала мимо хорошенькая медсестра и как Игорь — конечно, непроизвольно — проводил ее прищуренным, словно прицеливающимся глазом.
— Значит, женимся, — подытожил штурман. И выступил с предложением: — По этому случаю надо бы. Я принес. — Он достал из портфеля бутылку отличного греческого коньяка «Метакса». — А, командир?
— Можно, — согласился Тимченко. — Пошли. Я знаю одно место… Там закуска — за уши не оттянешь.
— Да зачем закуска-то? — пожал плечами Игорь.
— Пошли-пошли, — Тимченко протянул Тамаре ключ. — А ты беги ко мне, принеси емкости.
…Под предводительством Андрея Васильевича они вышли на снежную полянку. Кругом стояли озябшие березы, а посередине поляны росла невысокая рябина. Листья на ней почернели, съежились, а ягоды были красные-красные и очень большие.
— Вот, — сказал Тимченко с удовольствием. — Самая охотничья закуска.
Разлили по рюмкам, принесенным Тамарой.
— Валя! А когда тебя женить-то будем? — серьезно спросил Тимченко. Ненароков отшутился:
— Подождем пока… Вот Анечка подрастет, тогда посмотрим… — Он поднял рюмку. — Андрей Васильевич! За вас, за все хорошее!.. И чтоб у вас все было как хочется.
Выпили, закусили сочными горькими ягодами прямо с дерева. Тимченко пить не стал, только пригубил. Но тоже пожевал ягодку. У всех стало тепло на душе — от коньяка, от симпатии друг к другу, от нарядного деревца, вокруг которого они стояли. Несколько тяжелых красных ягод упало на снег.
— Словно капельки крови, — отметила Тамара. А Андрей Васильевич сказал:
— Прилетят снегири — склюют.
Тимченко спал у себя в комнате — просторной, комфортабельной, как и все остальное в этом санатории. Вдруг зазвонил телефон. Андрей Васильевич сел на кровати, взял трубку, спросил густым от сна голосом:
— Анюта, ты?
Энергичный тенорок в трубке сказал торопливо:
— Тимченко! Здоров. Не узнаешь?.. Дерябин я. Вспомнил?
— Дерябин? — обрадовался Тимченко. — Помню, конечно.
— Слушай, тут срочное дело. Я тебя еле разыскал… Слетать можешь? Надо перебазировать отряд на Волгу.
— Ты что? — упавшим голосом сказал Тимченко. — Не знаешь, что ли! Я уже не летаю, списан.
— Да знаю я, знаю, — торопился в трубке Дерябин. — Я договорился обо всем, получил на тебя разрешение. Надо срочно шесть «Яков» перегнать, а людей у меня нету. Неужели не выручишь?
Андрей Васильевич поглядел на светящийся циферблат часов.
— К четырем тридцати буду у тебя.
…Андрей Васильевич ехал в своей машине по совершенно пустой Москве… Мчался по пустому шоссе… Приехал в безлюдный тихий аэропорт. И погнал по пустой полосе в дальний конец: там стояли гуськом «Як-40», камуфлированные как в войну. Почему-то Тимченко нисколько не удивился этому.
Дерябин встретил его возле самолетов. Он был в летном комбинезоне и выглядел не старше двадцати-двадцати двух лет. Этому Андрей Васильевич тоже не удивился.
— Давай скорей, — заторопил он. — Ждут.
— Спасибо тебе, Дерябин. Просто огромное спасибо. Я уж думал, не сяду больше за штурвал… давно мы с тобой не виделись, а?
— С самой войны…
— А ты и не постарел совсем, — завистливо сказал Тимченко. На это Дерябин не ответил, повторил только:
— Давай скорей. За мной пойдешь.
«Як-40» бежал по взлетной полосе, мчались ему навстречу белые и синие огни. Весь экипаж был Андрею Васильевичу незнаком — молоденькие молчаливые ребята. Штурман говорил отчетливо:
— Сто шестьдесят. Сто восемьдесят. Скорость принятия решения!
— Скорость подъема! Скорость отрыва!
Самолет плавно оторвался от земли. Он летел над облаками, под звездами, ровно и мощно гудя двигателями.
Андрей Васильевич обернулся и увидел, что в кабине никого нет. Но он и этому не удивился: во сне не удивляются ничему. Положив тяжелые ладони на рога штурвала, Тимченко сидел и думал о своей жизни…
Экипаж Ненарокова — сам Валентин, Игорь Скворцов, новенький второй и штурман — вышли из диспетчерской на перрон Шереметьева. Вышли и как по команде зажмурились: такой был яркий солнечный день. Под морозным синим небом сияли белизной спины самолетов, даже серый бетон казался голубым. Торопились по своим строго упорядоченным орбитам автобусы, электрокары, машины иност