Возле стойки Аэрофлота она задержалась и спросила у немки-сотрудницы:
— Улли, Скворцов у вас?
Немка покачала головой, и Тамара пошла дальше.
…Возле пожарного депо, где пожарники проверяли готовность водяных пушек — вооружение огромной, похожей на красный троллейбус машины, — ей повстречался Тимченко.
— Тома, я тебе хочу испортить настроение. Я наблюдал, как ты работаешь с пассажирами, и мне не нравится.
— А что именно, Андрей Васильевич?
— Выражение лица, вот что! Пассажиры тебе неприятны, работа эта для тебя низкая: ты ее делаешь словно одолжение… Я уже давно заметил: прихожу в магазин, в ресторан, там красивая девчонка — официантка или продавщица. И на лице прямо напечатано: я бы могла артисткой выступать, а должна вам колбасу резать. При моей-то красоте!..
Тамара слушала эту нотацию, украдкой поглядывая по сторонам. А Андрей Васильевич продолжал поучать ее:
— Все хотят в артистки. Но ведь всем нельзя! Если вы все пойдете в артистки, кто же вас смотреть-то будет! Короче говоря, Тамара, надо менять стиль работы… Ну пойми, ты в авиации, ты летаешь! Что в жизни может быть лучше этого?.. Лично я не знаю.
Рейс продолжался. Часть пассажиров сошла во Франкфурте, а несколько человек сели. В салоне первого класса летел теперь молодой африканец в светлом костюме и непонятной парчовой шапочке. Рядом и сзади сидели еще двое в таких же шапочках — плечистые, настороженно молчаливые. Когда Тамара предложила им коньяк, спросив по-английски: «Сам брэнди, джентлмен?» — эти двое отказались, мрачно помотав головами, а молодой взял, улыбнулся Тамаре и поблагодарил по-русски:
— Спасибо.
Вспомнив поучения командира, Тамара вежливо улыбнулась в ответ.
Аэропорт в этой маленькой африканской стране был новенький, современный, но очень скромный. Африканца, улыбнувшегося Тамаре, ждал прямо у трапа белый лимузин.
Пожав на прощание руку Андрею Васильевичу, молодой африканец пригласил его вместе с экипажем в гости:
— Ай хоуп ту си ю эт май плэйс тунайт, кэптэн. Ю энд ер кру, — сказал он по-английски и по-русски добавил: — На чашка чайка.
Он сел в белый автомобиль и уехал вместе со своими телохранителями.
— В гости зовет. Как думаешь, надо пойти? — спросил Тимченко у встречавшего самолет представителя Аэрофлота.
Представитель, загорелый энергичный человек, не колебался ни секунды.
— Считаю, отказываться не надо. Этот парень здесь знаешь кто? Министр авиации… Учился в Москве. К нашим относится очень хорошо.
И представитель побежал в свою контору оформлять какие-то документы.
Подтянутые, сдержанные, как дипломаты, летчики вылезли из белой машины, которую прислал за ними министр, и направились к дому. По дороге Андрей Васильевич инструктировал Тамару:
— Я тебя взял, потому что ты лучше всех по-английски говоришь. Вот и разговаривай, поддержи марку.
— Да нас и пригласили-то из-за Тамары, — сказал второй. — Он на нее глаз положил.
Андрей Васильевич не позволил себе улыбнуться:
— Будем считать, что нас пригласили как представителей дружественной державы… И еще, Тома: предложат выпить — не отказывайся. Налей чуть-чуть, добавь доверху тоник или содовую и с одним стаканом ходи весь вечер… Они ведь пьют по-своему, не как у нас.
…Во внутреннем дворике большого одноэтажного дома стоял стол, а на нем полно бутылок. Летчики добавили к ним московскую с винтом, маленький подарок хозяину.
Тот очень обрадовался присутствию Тамары, но поздоровался со всеми одинаково сердечно:
— Добри ден, добри ден!.. Глэд ту си ю, май френдз. Летчики налили себе по-заграничному: на два пальца виски, на четыре пальца содовой. А молодой министр открыл московскую, налил себе стаканчик, сказал: «Поехали» — и выпил залпом. Тамара ехидно посмотрела на Андрея Васильевича, но тот спокойно прихлебывал свою слабенькую смесь.
…Потом включили музыку и министр танцевал с Тамарой. Сверху, с черного неба, светила луна, с боков — подвесные фонарики. Затем Тамару перехватил Игорь — он немножко ревновал ее к хозяину, а она, единственная дама в мужской компании, радовалась музыке, теплому ночному воздуху, тому, что Игорь рядом с ней и что он ревнует…
Утром, прогуливаясь под пальмами возле аэровокзала, Тимченко опять читал Тамаре нотацию. Вернее, это было предостережение:
— Имей в виду, Скворцов — человек для семьи совершенно неподходящий. Механик он первоклассный, этого не отнимешь, но с женщинами… Поэтому советую: если он начнет к тебе клеиться, гони его ко всем чертям!
— Спасибо, я так и сделаю. А если не начнет?
— Да ты не улыбайся. Вы все так. Каждая думает: «Пускай он с другими плохой, а я такая красавица, такая умница, что со мной он будет очень хороший…» А после плакать придется!
Тамара слушала и смотрела вбок, на губастого старика, который демонстрировал желающим дрессированную обезьянку. Обезьянка кувыркалась на асфальте, и Тамаре очень хотелось подойти и посмотреть. Но прерывать командира было неудобно.
— А знаете, кого я сегодня вез? — говорил Валентин Ненароков, стягивая свитер.
— Изюбра и нутрий для заповедника. Они у меня…
— Мама! — громко перебила Аля. — Гляди, веник весь обтерхался. Неужели нельзя новый купить?
Мать промолчала, чтобы не мешать рассказу Валентина. Но Аля хотела именно мешать: она была не в духе и, как всегда, вымещала это на муже.
— Да… Так вот, еле их довез. Они у меня… — снова начал Ненароков, но жена опять перебила:
— Ты за квартиру заплатил?
— Заплатил… Я ж тебе говорил.
— А за свет?
— И за свет. И за телефон. Ты нарочно перебиваешь? Так я Алику буду рассказывать, раз тебе неинтересно… Алик, изюбр — это знаешь кто? такой олень. У него рога, как… как…
Найти сравнение Ненароков не успел.
— Алик, иди стричься! — скомандовала Аля. — Мама, его надо подстричь.
— Прямо сейчас? — робко спросила Евдокия Петровна: она понимала, что Аля добивается ссоры, и заранее жалела зятя.
— А когда? Когда у ребенка колтун собьется?.. Алик, иди сюда! Кому сказано?
Алик уперся, хныкал. Мать шлепнула его по попке, тогда он заплакал всерьез.
— Ну что ты делаешь? — с досадой сказал Ненароков. — На меня злишься, а его бьешь… Не плачь, сынка. Смотри, чего я тебе привез.
Он пошел в коридор и вернулся с картонной коробкой. В ней сидел детеныш нутрии, покрытый грубым пухом, с перепончатыми, как у утки, лапками, но не красными, а черными.
— Мы!.. Мы! — обрадовался Алик.
— Ну, не мышка, но вроде. Нутрия. Мне в питомнике подарили.
Аля только этого и ждала.
— Ты чего на стол крысу ставишь? Убери сию минуту!
— Правда, Валечка. Уж на стол-то не надо бы, — сказала и Евдокия Петровна. А дочь уже перешла на крик:
— В помойку ее! В ведерке утопить гадость эдакую… Это он нарочно, мама, чтоб на нервах моих поиграть!
Ненароков слушал, слушал — и наконец не выдержал:
— Да ты замолчишь когда-нибудь? Ну что это за жизнь такая?!
— Тебе не нравится? Так уходи — никто не заплачет! Разведемся, и дело с концом!
— Вот опять ты, Аля… Зачем глупости говоришь?
И Ненароков отступил в привычном направлении: на крыльцо.
…Он сидел с незажженной сигаретой и вспоминал разговор, который часто приходил ему на память за эти пять лет.
Командир отряда — это был Андрей Васильевич Тимченко — никак не хотел отпускать Ненарокова из Москвы.
— Время летнее, перевозок много, и вот на тебе… Хороший летчик вдруг бросает все и уходит. И куда? В малую авиацию!
Андрей Васильевич — всегда рассудительный, спокойный, даже флегматичный — сейчас нервничал: ходил по комнате, говорил сердито:
— Разве это дело по тебе? По твоим способностям?.. Тебя учили, выучили, а ты?.. И ребят подводишь и меня.
— Личные обстоятельства, Андрей Васильевич, — многозначительно напомнил Ненароков.
— Да знаю я твои обстоятельства!.. Стоишь передо мной и гордишься: ради своей великой любви всем пожертвовал, ничего не пожалел!.. Любовь, конечно, серьезное дело, но есть дела и поважнее…
— Какие, Андрей Васильевич? — искренне удивился Ненароков.
— А, что с тобой толковать… Пожалеешь, Валентин, пожалеешь, да поздно будет!.. Ведь назад попросишься, а я тебя взять не смогу.
— Нет, Андрей Васильевич. — Ненароков сиял счастливыми глазами. — Не попрошусь…
Валентин встал, постоял немножко и пошел с крыльца в дом. Аля выкричалась и была уже в другом настроении. Улыбнулась мужу, спросила почти весело:
— Кушать будешь? Холодец очень вкусный.
— Знаешь, Аля, ты правильно говоришь. Давай разводиться.
Аля не поверила, даже засмеялась.
— Да ты что?.. Из-за крысы разводиться?
— При чем тут крыса…
…Оставаться дома Ненарокову не хотелось. А пойти было не к кому. Он вернулся на аэродром.
— Валя, подежуришь, пока я поем? — обрадовался ему приятель-вертолетчик. Валентин молча кивнул. Он забрался в пустой вертолет, сел за штурвал и стал глядеть в окно кабины. Ничего там не было интересного: поле, а на нем три самолета и один вертолет «Ми-4», За полем лес, на который он чаще смотрел с воздуха, чем с земли. Все было знакомо, все было понятно — на душе постепенно становилось легче, легче. Валентин сам не заметил, как заснул, сидя на своем привычном месте…
Тимченко один подъехал к дому на своей «Волге»: на этот раз жена не встретила его в аэропорту. Андрей Васильевич взял с заднего сиденья чемодан, портфель и пошел к подъезду. Краем глаза он заметил во дворе неотложку, но не придал этому значения… Правда, когда он увидел сбегающую ему навстречу по ступенькам молодую врачиху, что-то заставило его ускорить шаги…
Он открыл дверь, шагнул в прихожую и с облегчением увидел, что жена на ногах.
— Фу ты черт, а я уж подумал, не к нам ли неотложка.
— К нам, к нам. — Анна Максимовна торопливо поцеловала мужа. — Наталье плохо, прямо беда.
Отец встревожился, хотя постарался не показать виду.
— А что такое?