Родин перебил:
– Тебя надо крепкой розгой хорошенько высечь. Меня и всю роту на уши поставил…
– Винюсь, командир, кто бы знал…
Руслик философски заметил:
– Дело случая… Если б Саня не пошел в лес и не нарвался бы на егерей, то неизвестно, что бы они еще натворили. Но эта случайность привела к закономерности: били фрицев и будем бить!
Сидорский сказал:
– Верно. И если б я неслучайно занимался метанием ножа, отмечу товарищи, своим любимым с детства делом, то случайно вряд ли бы попал в спину диверсанту.
Все согласились с правильной причинно-следственной связью, а Киря тут же разлил по кружкам правильный, до водочной разбавленности, спирт. Они сидели в танке со штатным освещением, открыты были банки с кашей и тушенкой, лежало нарезанное Кириллом фронтовое сало и пара луковиц.
Санька вздохнул:
– Ребята, еще раз при всех хочу сказать, Кирилл, ты меня спас от самого страшного… От смерти и плена.
– Да, ладно, Саня, ты вот сам какого матерого зверюгу завалил! Горного егеря!
Кир был сегодня героем дня.
Родин поднял кружку:
– Ребята, давайте выпьем за наш экипаж и за нашу победу! И что бы ни случилось, мы до последнего будем стоять друг за друга.
А Саня впервые в своей жизни, никогда об этом никому не говорил, пил спирт. Он слышал, что это будет чуть послабее расплавленного олова, поэтому выдохнул, как советовали в таких случаях, и залпом выпил содержимое кружки. Потом сразу запил колодезной водой и не поперхнулся. Никто не оценил его маленького «подвига». Ведь на селе, если кто хочет, и пацаном может попробовать и оценить вкус самогонки.
Пошли по кругу банки с тушенкой и кашей, нарезанные и крупно посыпанные солью хлеб и луковицы. Саня, догрызая кусок сала, воскликнул:
– Ребята, а у меня ведь желуди есть, если их истолочь, прожарить, такой кофе можно сделать! Не отличишь от настоящего!
Руслик заметил:
– Сейчас ступу найдем где-нибудь во дворе…
– И Бабу-ягу к ней! – добавил Киря.
А Иван усмехнулся, вспомнив «картину маслом»:
– Мы все «апофеоз войны» ждали, а тут… наш Санька желуди собирает. Рота чуть не уписалась…
Все дружно рассмеялись, в железном брюхе лучшего друга танкистов атмосфера располагала к славному, доброму разговору, сердечности и откровению. Тут же выпили и по второй, за удачу.
– Ребята, – снова заговорил Саша. – А ведь когда я зарылся в листьях, мне просто страшно стало… до ужаса. Они ж как лесные звери вышли, рожи зеленые. Второй раз, понял, уже не повезет… И спрятаться захотел… Если б он не вышел на меня, я так бы и сидел в этой куче…
Саня содрогнулся всем телом, ведь не до шуток, смерть два раза своим крылом задела…
Родин увесисто хлопнул Сашу по плечу:
– Но ты же его пристрелил как бешеного пса! Саня, ты победил, и к чему эти бабские причитания.
Слегка начитанный Сидорский добавил:
– Кончай, Шура, достоевщину!
– Почему сразу бабские? – вспыхнул Деревянко, он почему-то вдруг сильно обиделся.
Штатный миротворец экипажа Руслик мудро произнес:
– На войне не боятся только конченные идиоты… Я вот после своего первого боя был мокрый, как половая тряпка. А когда болванка рикошетом попала в башню, душа моя как рухнула куда-то в пятки… И очухался уже где-то на привале…
Танкисты выпили молча, не чокаясь, за погибшие экипажи, закусив по традиции корочками хлеба, вдруг ставшими чёрствыми. Сидорский кашлянул, чтобы нарушить тишину, он решил досказать, какое имела продолжение история про чудесное исцеление глухонемого парня из их села.
– У нас в селе был, где он сейчас по войне, не знаю, мужичок, роста небольшого, прозвище имел он Колотуха. Почему? Потому что с самого утра как встанет, так языком и колотил до самой ночи. Жена его Глафира, не знала, куда от него деваться. Он ведь даже за едой и в сортире не умолкал. Сидит, например, там, покряхтывает и жене кричит: «Глаш, как думаешь, пошли грибы в лесу?» Был бы хозяин справный и меньше языком трещал, так во дворе и крыльцо бы новое сделал, забор поправил, а сарай вообще страшное дело, толкни – и завалится. Но что любил Колотуха – песни петь.
Не смотрите на меня,
Что я худоватый.
Жена салом не кормила,
Я не виноватый.
А еще затянет: «Понедельник, вторник, середа, четверг, пятница, суббота и воскресный день», и так по кругу, мог целый час что зря петь мужик. А бедной Глашке хоть на дерево хотелось от него залезть. Она и к знахарке ходила в соседнее село. Что там она ей присоветовала, неизвестно, может, трав колдовских настой, но меньше Колотуха говорить не стал, даже больше, когда узнал, что женушка к бабе-яге ходила. В селе ведь как, чем больше хочешь скрыть, тем быстрее слушок обрастает ушами, как опятами на трухлявом пне. А тут как раз и случилась эта история с Аркашей. Чудесное исцеление! Заговорил немой! Очень на женский пол, как я уже говорил, сильное впечатление было. А фельдшер наш сельский, Кондратий Кондратьевич, с научной точки зрения пояснил: немой испытал стресс. «Это типа “треснулся” по-нашему?» – спросили его. Чума на вас, говорит, неучи. И ничего больше не стал рассказывать. Но наша Глаша все сразу поняла. И что болтуна-мужа излечит раз навсегда. Поздней ночью, когда Колотуха заснул на половине слова, она взяла бутыль масла, и ведь не пожалела! По лестнице залезла на крышу и полила солому. Вот так вот! А чего было утром… Говорит мужу, давай крышу новой соломкой перестелим. А то у нас скоро черная будет. И полез Колотуха старую солому снимать. И понимаете, только на крышу ступил, тут же скатился как на санках. Грохнулся, ничего не переломал, но вроде минуты три молчал. А может, и две, тут точно сказать никто не может. Потом снова заговорил!
Командир дождался эпилога и сказал:
– Ох, и завирать ты любишь, Киря…
Сидорский театрально развел руками:
– Командир, стопудовая правда. Колотуха лично мне рассказывал. Под большим секретом. Вы первые, кому рассказываю. А душа женщины, ребятки, непостижима. Вот никогда не знаешь, что у нее на уме… Вот у меня, помню, когда я учился в техникуме, была очень, понимаете, хорошо, даже очень близко знакомая девушка… Мечта отличника.
Руслик, у которого в руках уже почти звучала его гитара, не выдержал:
– Слушай, Сидор, если очень близкая, зачем перед мужиками выставлять?
Его пальцы провели решительный мажорный аккорд, хорошо играл Руслан, и зазвучали неизвестные мелодии древних аулов с ритмом скачки знойного осетинского горного коня.
Глава четырнадцатая
А Иван вдруг с обволакивающей грустью и томлением подумал о красавице Ольге, телеграфистке с узла связи танковой бригады. Всего лишь в двух километрах, в штабе, уцелевшем доме, задумчиво распускает собранные в пучок волосы, цвета каштана и бронзы, и они, струясь, рассыпаются. Потом Оля спохватывается и снова возвращает их в этот «уставной пучок». Почему-то именно так Иван представлял себе Ольгу, хотя ни разу не видел ее с распущенными волосами…
Второй раз он увидел Ольгу после совещания офицеров у командира бригады. Тема между боями была привычная и насущная: ремонт и обслуживание техники и вооружения: «заболевших» машин накопилось предостаточно. Зампотех бригады, майор, прямой и «железный», как гаечный ключ (его так и называли), зачитывал из промасленной, почерневшей тетради результаты проверки подразделений. Чугун одним взглядом подымал командиров, снимал стружку, ставил сроки и переходил к очередному, попавшему в «черный список» зампотеха. И когда возникала пауза перед новой фамилией, весь офицерский коллектив невольно сжимался, прямо как студенты на экзамене.
Ивана «пронесло»: его и Бражкина и вообще никого из роты не поднимали. И градус настроения, бывший до совещания на нулевой отметке, занял достойный плюс. И в этот самый момент, когда офицеров отпустили, июньское солнце добавило свой градус по Цельсию, а Иван привычно расправил складки под ремнем на гимнастерке и движением плеч как крылья раскрыл, он увидел ее. Она шла рядом с подружкой, видно, тоже телеграфисткой, они что-то оживлённо и доверительно обсуждали. Они даже внешне походили, только вторая была повыше ростом, волосы светлее и глаза не такие лучистые.
И когда девушки поравнялись с ним, Иван, почувствовав непередаваемое притяжение, чуть поклонившись, подчеркнуто вежливо поздоровался.
– Здравствуйте!
Они, не останавливаясь, ответили «здравствуйте», а Ольга обернулась, уже с улыбкой добавила:
– А-а, это вы!
Подружка понимающе усмехнулась: фантастически добытый с минного поля букет в коллективе не остался незамеченным. Она интуитивно поняла: ах, вот он этот таинственный романтик. Принц на железном коне! Взмахнув ресницами, взглядом оценила Родина и оставила Ольгу с красавцем лейтенантом.
– Да, тот самый Иван-болван!
Рот до ушей не оставлял никаких шансов на строгий лад.
– Ваня, вы, видно, отчаянный парень, – покачала Ольга головой, – но зачем же так глупо было рисковать жизнью?
Иван сделал виноватый вид.
– И как теперь мне вымолить прощение?
– Ради бога, не говорите трехстопным ямбом…
– Я c детства читал только хорошую поэзию… Видно, отпечаталось.
Ольга глянула, чтоб увидеть отпечаток на лице, но ничего не нашла, Ваня по-прежнему сиял, но уже со смущенной улыбкой.
И он вдруг вспомнил, что у него в командирской сумке томится томик стихов Сергея Есенина, который прихватил из московской квартиры. Уже порядком потрепанный, полузапрещенный, «упаднический», недостойный чтения настоящего комсомольца.
– Я тоже люблю хорошие стихи… – сказала она и пошла по тропинке к палаткам штаба.
Иван шагнул следом и уже вполне естественно не отставал.
– А Сергея Есенина?
– Конечно… У него такие грустные стихи, но когда начинаешь перечитывать, сколько в них глубины, и видишь перед собой будто живую картину.
И Ольга, замедлив шаг, задумчиво прочла:
Звездочки ясные, звезды высокие!