– Скажи мне, что не отпустишь меня, пока я тебя не поцелую, – едва слышно сказала Ольга.
– Не отпущу тебя, пока ты меня не поцелуешь.
Оля зажмурилась и простонала, пьянея, ощутив его обветренные губы.
Он опустил ее на землю, еще раз поцеловал на прощание.
– Мы не прощаемся, – сказал Иван.
– Мы только на чуточку расстанемся, – отозвалась Оля.
Иван вскочил на коня, в потертое кресло, пришпорил каблуками и твёрдой рукой направил поводья.
Ольга перекрестила его вслед, тихо произнесла:
– Вот и второй Всадник Апокалипсиса. И имя его Война…
Глава шестнадцатая
А в избе Сидорский по-хозяйски осмотрелся, понял, что вечеринка еще не закончилась и, увидев старшего по званию, произнес:
– Разрешите присутствовать, товарищ старший лейтенант?
Нет, явно оздоровительно подействовал свежий ночной воздух на Романа, он благодушно позволил:
– Заходи, сержант, тут у нас, правда, дамы – хозяйки. Глядишь, может, и станцевать удастся…
Чварков возился с пластинками, после танца с Таней он был на седьмом небе от счастья и с замиранием сердца мечтал еще раз ее пригласить; сама же она с интересом оценила нового гостя. Деревянко рассмеялся, еще ничего не зная.
– Доброго здоровья всем. Разрешите представиться: Кирилл Сидорский, командир башни в гвардейском экипаже лейтенанта Родина!
Татьяна назвала себя, офицеры предпочли не сообщать свои имена.
– Командира срочно вызвали в расположение роты, – продолжил Кирилл. – Тебе, Саня, тебе тоже надо рысью вслед за ним. Быстрым бегом, Саша…
Тут послышался топот копыт, быстро стихший. Деревянко, скиснув на глазах, встал, взял автомат и гармонь.
Скрипнула старой каргой дверь, вошла Ольга, в ее лице появилось что-то особенное: и полыхнувший румянец, и глаза, в которых, кажется, блеснули слезинки, и это маленькое чудо, когда всего лишь от легкого поцелуя девушка становится еще милее, красивее и нежней.
Сидорский четко повернулся, не щелкнув при этом каблуком (щелчок был для иных ситуаций).
– Я – Кирилл.
– Оля.
Она улыбнулась в ответ, грузный сержант развернулся не без изящества.
– Я прошу прощения, Оля и Таня, что нарушил вашу компанию и вечер, так сказать, отдыха. Но приказ…
– «Дан приказ ему на Запад, ей – в другую сторону», – перебила Татьяна. – Присаживайтесь к столу, Кирилл. Без чашки чая мы вас все равно не отпустим.
А Деревянко уже через минуту как подменили, и взгляд удалой, подмигнул сержанту, мол, браток, давай, не теряйся, используй шанс закадрить черноокую казачку.
– Девчонки, Таня, Оля, нет слов, спасибо огромное. Такой вечер, ну просто здорово…
– И тебе, Саша, спасибо, – сказала Оля. – Просто чудно все было…
– Ну да, меня еще Татьяна танцевать научила, – у порога сказал Саша. – Ну, до свидания. Бегу…
Татьяна неторопливо встала, прошла вслед за Сашей. Во дворе, когда дверь закрылась, она взяла его за руку.
– Погоди, не убегай, стрёмный ты наш. Все равно не догонишь.
Деревянко послушно остановился.
– Таня, обещаю, что слова выучу, мелодию подберу, и… грянем хором.
Она усмехнулась, отпустила его руку, откинула распущенные волосы, а в поволоке глаз, не скроешь, грустинка.
– Смешной ты и хороший. Совсем еще мальчишка…
Она погладила его по щеке. Саня нахмурился, вот не нравилось ему, когда его, боевого механика-водителя, называли мальчишкой.
– Ну, беги… – сказала она.
– Бегу… Быстрым бегом.
Татьяна проводила его взглядом, пока он не исчез в темноте, и ощутила вдруг, что ей тоже есть, кого ждать. И от этой мысли ей стало тепло и уютно на душе, как будто она обрела брата. У них в деревне с таким грозным и удалым названием, наверное, очень строгие нравы, – подумала Татьяна. – Поцеловал девушку, обязан жениться. И если так, что было бы, если б я первая его поцеловала и всерьез?! Санька, чистый, хороший, сердечный парнишка… А у меня одни поцелуйчики на уме… Татьяна засовестилась от таких мыслей, но какой-то бесенок уже подначивал, подбивал веселую, рисковую выдумщицу казачку Танюху пробудить хоть какие-то чувства у неуклюжего в делах сердечных Саньки Деревянко. И не хотела она себе признаться, что приревновала, позавидовала подруге, которая, подобно легкому инею, уже растаяла от своего лейтенанта и стремительно плыла в половодье по реке по имени Любовь. Забыты все уговоры и девичьи клятвы чуть ли не «на крови», забыты пересуды о несносных, приставучих мужиках, когда матушка природа полноправно берет свое.
Вздохнув и усмехнувшись, Таня вернулась в избу, подумав, что у них сегодня, как в театре, разгораются страсти, меняются действующие лица, музыка, и живая, и патефонная, кто обижен, кто обнадежен, кто весел, а кто грустит. И надо уже заканчивать, пришли к финалу, и кончен бал, и гасят свечи, недосказанные разговоры останутся в мыслях при каждом, Прохудейкин заберет свой вещмешок с тыловыми гостинчиками, а Чварков подхватит патефон.
Эту ситуацию сразу уловил Сидорский, поняв, что как гаснущую печурку надо подкормить дровишками, так и компанию надо встряхнуть, взбодрить, зажечь. С кружкой чая он подошел к патефону, понимая, что этот агрегат был только что в эпицентре смеха, плясок и веселья, попросил разрешения поставить какую-нибудь пластику. Чварков кивнул, Кирилл вытащил из стопки наугад «Неудавшееся свидание».
– Я только что сделал, уважаемые хозяюшки, девушки, царский подарок: подарил своему командиру белого коня! – произнес значительно Сидорский и с наигранной печалью добавил: – И, увы, сделал не царское дело: отправил музыканта, человека, можно сказать, тонкой натуры, с гармошкой наперевес на передовую.
– А я слышу, топот копыт, – заметил Чварков, – думаю, откуда тут лошади взялись…
– Как сказала моя тетя Проня, «за мой возраст могу сказать, шо, таки принца на белом коне уже не жду, но к цокоту копыт ещё прислушиваюсь».
Девушки переглянувшись, рассмеялись, Таня сказала:
– У твоей тети, видно, есть чувство юмора.
– Что есть, то есть… Глянет на тебя так, прищурится, а потом как выдаст… Лето, говорит, Кирюша, прошло, а ты белый, как сметана. И жирный, как сметана. Я вам точно скажу, что у нас, белорусов, самое тонкое чувство юмора. Только не каждый разглядит. Вот что все думают про белорусов? Ты, Оля, что скажешь? Что такие вот замедленные, долго думают. Так?
Оля пожала плечами:
– Никто так не думает!
Татьяна ответила за подругу:
– У нас, товарищ Кирилл, все, люди, все народы думают одно, как уничтожить фашистскую гадину.
– Правильно! Да, все народы воюют, – подтвердил Кирилл. – А вы знаете-таки, какие, к примеру, партизаны самые хитрые?
– Неужто белорусские? – не удержался от вальяжной реплики Прохудейкин.
– Угадали, товарищ старший лейтенант! А вы знаете, для чего белорусские партизаны смазывают рельсы солидолом? Не знаете. А вот, после этого фашистские эшелоны с продовольствием скользили и останавливались только во Владивостоке. Во как!
Тут уж все не удержались от смеха. Девчонки прыснули, Чварков заржал, Прохудейкин хмыкнул. Сидорский отхлебнул из кружки чаю и как ни в чем ни бывало продолжил:
– Только наши самые хитрые партизаны придумали способы, чтобы немцев в болота заманивать. Рассказать? Рассказываю. Вот фрицы наступают, да? А партизаны от них сразу скрываются в лес, а он как свой двор родной. Обуви ребятам не хватало, и они плели из лозы плетеные лапти, чтобы по болоту идти удобнее. А их подошва на грязи оставляет след, ну, точно как протектор шин мотоцикла. И вот эти егеря или каратели там заметили след, где прошли партизаны, обрадовались: «О, фантастиш, здесь русские на мотоциклах проехали!» И давай на своих мотоциклах догонять. Немцы, они ж тупые, мыслят прямолинейно, хоть там и Гегель у них диалектику придумал. Поперли вперед и заехали в болото, мотоцикл утонул, едва сами успели выскочить из трясины. А самое неверагоднае (у Кира в момент, когда энергия плескалась через край, иногда проскальзывали белорусские слова) потрясное, когда фрицы видели впереди уходящий в болотную даль след «русской боевой техники». И это было просто за пределами их соображалки. Они ж идиоты, не понимают, что наш народ непобедим. Не одно, так другое придумаем и всегда их перехитрим.
– И откуда же ты это знаешь? – спросила Татьяна. – Так складно рассказываешь, уж не сам там в лаптях по болоту ходил?
Прохудейкин усмехнулся, покачал головой.
– Ну, если уже пошли лапотные сказки, пора и честь знать.
Сидорский тут же пояснил:
– Истории эти две я слышал от одного моего земляка на фронте… А что до лаптей, товарищ старший лейтенант, я их носил в нашей деревне, оченно удобная обувка, скажу вам, гуталином мазать не надо, не скрипят, до и шнурочки есть, как на ботинках фирмы «нариман». Один, правда, недостаток есть…
– Какой? – спросил Чварков, чтоб поддержать разговор.
– Каблуком не щелкнешь.
– Смешные истории… – улыбнулась Оля. – В качестве приза вам полагается еще одна кружка чая!
Она встала и сама налила ему.
– Премного благодарен, Олечка. Но я смел надеяться на другой приз: пригласить на танец.
Татьяна покровительственно кивнула:
– Так в чем же дело, пригласите!
Сидорский посмотрел со значением на Чваркова, тот кивнул, отнюдь не жалко ему было поставить очередную пластинку для сержанта. Вновь послышался вальс «На сопках Маньчжурии».
Кирилл подошел к Татьяне, «зала» позволяла сделать всего четыре шага, но какие это были шаги! Степенность героя сражений и мощь боевой машины, ни тени волнений или сомнений, в глазах – огонь зарниц, почтительный поклон.
– Вы дазволице пригласить вас на танец, Татьяна?
(Опять на белорусском, волнуешься, Киря!)
– Позволяю…
И через мгновение они закружили в вальсе.
– Интересный язык белорусский, – сказала Таня. – Такой наивный, чистый, как детский.
– Как хорошо вы сказали! – просиял Кирилл. – И на самом деле такая душа у нашего народа: наивная, чистая и детская. Но обижать нас не надо… За нашу землю биться будем, до последнего… фашиста. И до Берлина дойдем!