И Зверев показал на ранцевый огнемёт РОКС-3, который лежал в углу палатки.
– Умеешь обращаться?
– Танкисты все умеют!
– Смотри, умелец, пуля попадёт, сгоришь, как… сам сейчас видел.
– Хрен редьки не слаще, – с вызовом ответил Родин.
Зверев не обратил внимания на дерзость:
– Постарайся, лейтенант, очень тебя прошу, поджарь их, гадов! Столько людей положили!
– Задачу понял, гражданин капитан! Только и артиллеристы пусть поточнее постараются.
– Не твои заботы, лейтенант! На последнем рубеже сделаем дымовую завесу. И этот момент надо максимально быстро использовать.
– Я понял, товарищ… гражданин капитан!
– Выполняй!
Он обнял Родина, хлопнул по плечу.
Иван нацепил ранцевый огнемёт за спину, два баллона и ружье, по весу определил, что заправленный.
В окопах его появление вызвало оживление.
– Это что у тебя за чемодан, Иван? – спросил мужичок с обвисшими усами. – Никак в отпуск собрался?
– Угадал, Петро, с переносным душевым комплексом. Только сначала на фрицах обмывку попробую.
Взводный Сыртланов был хмур, как туча: он испросил разрешения участвовать в штурме опорного пункта, но командир роты категорически отказал: не с кем воевать будет.
А у Сыртланова душа уже перекипела-выкипела, и каждый раз, когда его взвод вновь почти в полном составе уходил на небеса, он не мог смириться в бессилии, в бессилии оттого, что эта боевая задача могла быть выполнена с меньшими жертвами. Хотя бы на несколько бойцов, если бы он сам руководил на поле боя.
А Родину стало вдруг удивительно спокойно на душе, в этом умиротворении жизнь его уже ничего не стоила, на жертвенном алтаре его высшая миссия была – адским пламенем выжечь дотла этот почерневший, но продолжающий сеять смерь дот. Всего лишь один дот на бескрайних рубежах боев и сражений.
Уже все слова были сказаны, команды отданы, боеприпасы розданы, штыки примкнуты.
Тридцать пять бойцов Родина, его взвод, ждали сигнала к атаке. Пять-шесть из них были совсем пацаны из последнего набора, наверняка, драпанули с поля боя, а в основной массе были мужики средних лет, дезертиры, растратчики, рукоприкладчики, антисоветчики и пораженцы. И самым старшим, годков под сорок пять, был хохол Петро. Ему дали ручной пулемёт Дегтярёва.
– Что это вы, ребята, приуныли? – пройдя вдоль строя и, глянув каждому в глаза, сказал Иван.
– Не до веселья, – заметил один из бойцов в центре строя.
– А у меня есть чудо-оружие, задача только добраться с ним до амбразуры.
– Ага, самая малость, – сказал все тот же солдат.
– Возьмём хотя бы один дот, потом полегче будет.
Иван обнял всех бойцов взвода, сказав каждому: «Держись, братан!»
Тут появился Сыртланов с ППШ на груди, сказал, что следом за ними пойдёт подкрепление, пятнадцать человек, с двумя пулеметами Дегтярева. И, глянув на часы, приказал:
– Родин, вперёд!
Иван передвинул свой ППШ на грудь, поправил лямки ранцевого огнемета.
– Ну что ребята, покажем фрицам, как воевать умеем! Пешим по-танковому, за мной!!!
Как силы неземные подбросили Родина, и он вырос над бруствером, за ним неотлучной тенью – Саня Деревянко. Еще несколько мгновений – и первый взвод, покинув окопы, сначала мерной поступью, потом все ускоряя шаг, двинул в атаку. Следом на левом и правом фланге развернулись второй и третий взводы.
«Сейчас, сейчас начнут!» – подумал Родин.
Они уже вышли к рубежу первой крови: убитые штрафники, не разберешь, первой или второй атаки, из какого взвода, – всех уравняла, поставив свою точку смерть.
– Родин!!! – вдруг услышал Иван за своей спиной, обернулся, не удивился: это Сыртланов нагнал их и теперь шел вместе с ними в строю.
– Родин, командуй всем: залечь!
Иван молниеносно отреагировал:
– Взвод, всем залечь!
Так же мгновенно бойцы залегли. Команда из приятнейших в атаке: есть возможность передохнуть и поразмыслить, как атаковать дальше.
И вовремя: с секундным запозданием немцы открыли огонь из минометов и пулеметов. Щелкнули и несколько винтовочных выстрелов.
– Перебежками – вперед! – взял на себя командование Сыртланов.
И только бойцы ушли с рубежа, две мины упали точно на это место, подняв столбы пыли и дыма.
– Где эта чертова артиллерия, где прикрытие? – Сыртланов обернулся, будто от его испепеляющих слов что-то зависело.
И тут же в тылу громыхнуло, над головами бойцов с шелестящим звуком пролетел гаубичный снаряд. Это было везение, не частое дело на войне: прямое, с первого раза попадание на позицию миномета. И следом гаубицы по всему фронту немецких позиций прошлись чередой взрывов. Ни командир взвода, ни Иван не знали, что уничтожен вражеский миномет. И в эту недолгую паузу Родин не раздумывал:
– Взвод, за мной, в атаку!
У Сыртланова даже судороги прошли по лицу: разжалованный лейтенант перехватил инициативу! Но не отменять же приказ: штрафники пошли за ним, пригнувшись в три погибели, матеря тихо и во все горло фрицев, Ваньку-взводного и свою судьбину…
Именно в этот момент, волею высокого начальства, на командный пункт батальона, беспрепятственно преодолев все посты на дорогах, с грозным и внушительным предписанием на руках подъехал на «виллисе» офицер по особым поручениям заместителя командующего армией капитан Щёткин. Он сразу определил, какая из палаток штабная, сказал водителю остановиться и, выскочив из машины, оттеснил от входа постового:
– Я порученец зама командарма! Где командир роты?
Постовой со злостью ответил:
– Где и положено, на передовой!
– А ну, давай, солдат, проведи меня к нему!
– Не имею право пост бросать, будто не знаете, – сурово ответил постовой. – Вот прямо идите, в окопы и попадете. Не промахнетесь…
Щёткин чертыхнулся, «совсем обнаглели эти штрафники» и немедля направился в сторону, куда дал отмашку постовой. Через несколько минут он благополучно нарвался на наблюдательный пост, откуда его под конвоем проводили к Звереву.
Оглядев пришельца и прочитав предписание, Зверев не сразу понял его смысл. Такого в его фронтовой жизни еще не было: чтобы из штрафной роты, да с поля боя вытащить бойцов и подать, как в коробочке с завязочкой. Какой-то абсурд, бред пьяной кобылы.
– У нас бой уже четыре часа идет… Уже половина роты у меня полегло, капитан. А Родин и Деревянко сейчас там, в боевых порядках. Воюют, капитан!
– А нельзя ли оттуда их вытащить? Понимаете, товарищ капитан, это распоряжение зама командующего армией, – с нажимом в голосе сказал Щёткин.
– Ну и как ты предлагаешь их вытащить?
– Может, посыльного отправить?
Зверев впервые за это время усмехнулся:
– Можно! Вот ты и сходи за ними, заодно и подменишь Родина, возьмешь у него ранцевый огнемёт.
– Не забывайтесь, товарищ капитан! – вспыхнул порученец. – Невыполнение распоряжения зама командующего армией может вам дорого обойтись!
– Здесь командую я! После боя заберёшь обоих. А сейчас прошу покинуть КП, посторонним запрещено здесь находиться. В тыл, капитан, в тыл.
– Зря вы так, товарищ капитан. Мы оба люди военные, и каждый выполняет свой приказ, – уже другим тоном произнес Щёткин.
Порученец, конечно, уходить не стал, просто отошел в сторону по окопу. Да и чего мельтешить, чтоб схватить пулю от снайпера?
Зверев тут же о нем забыл, потому что наступало самое решающее время штурма. Командир батареи сдержал слово: все три позиции минометов противника были превращены в воронки от прямых попаданий осколочно-фугасных снарядов. И теперь окопавшийся первый взвод на втором рубеже, где тоже полегло немало ребят-штрафников, ждал сигнала к последнему рывку.
И все тот же дот стоял на пути, и из черной амбразуры время от времени пулеметчик посылал очереди, не давая штрафникам поднять головы.
Обороняли высоту 323,8 две роты батальона 107-го гренадерского полка рейнской 34-й пехотной дивизии генерал-майора Хохбаума. Тактически выгодное ее положение было как заноза в полосе наступления противника. И опорный пункт с тремя мощными железобетонными дотами делал эту высоту практически неприступной.
В доте на фронтальном направлении, в этой маленькой крепости с четырьмя амбразурами по периметру для круговой обороны успешно и не без удовольствия отбивали яростные и тупые атаки русских четверо гренадеров: пулеметчик, старший пулеметчик, унтер-офицер и лейтенант. Патронов хватало: MG-42 исправно пожирал пулемётную ленту, выкашивая цепи русской пехоты. Проблема была штатная: заменять ствол, когда он сильно перегревался от продолжительной стрельбы. Тридцать нормативных секунд – и пулемет вновь готов в бою.
А «иваны», видно, задумали перехитрить: дымовыми снарядами устроили завесу. Будто туманное облако опустилось на землю, и, словно призраки, появились в нем едва различимые фигурки пехотинцев.
Пулеметчик скорректировал огонь, и они исчезли: то ли погибли, то ли залегли.
– Продолжай, – приказал лейтенант, – если не хочешь, чтобы они выскочили у тебя под носом.
Пулеметчик кивнул и продолжил «мочить» в белый свет. Вскоре ствол вновь раскалился, что даже лейтенант заметил:
– Смотри, он стал красным, как флаг коммунистов!
– Сейчас заменю! – со смехом ответил пулеметчик.
Это были их последние слова. Из молочной пелены, будто молния из тучи, ударила огненная струя, мгновение – и бетонный мешок дота превратился в пылающий ад. И только жуткие крики, в которых не осталось ничего человеческого…
– Командир, я добавлю! – крикнул Деревянко, когда Родин оставшуюся часть баллона выпустил на окоп немецкой пехоты.
– Давай! – Иван сбросил пустые баллоны и перевел автомат в боевое положение.
А Саня ужом прополз к амбразуре, выдернув чеку, швырнул туда гранату, а потом, запалив бутылку с зажигательной смесью, бросил туда же:
– А это вам на посошок…
Вернувшись, Саня, довольный собой, доложил:
– Дожарил, командир! Это им за мою деревню…
Родин не ответил. Он уже зарядил в ракетницу сигнальный патрон, и в следующее мгновение зеленая ракета ушла в небо.