– От АКМСа…
Кочнев остановился на краю площадки – здесь.
Офицеры увидели скрюченную кисть, которая, словно живая, притаилась сбоку от рыжего валуна. Палящее солнце сделало уже своё дело: от обрубка исходил тяжёлый запах, вокруг роились мухи.
Люлёк склонился над страшной находкой, финкой перевернул кисть. Между мертвыми пальцами оказалась зажатой какая-то бумага. Люлек осторожно подцепил и извлек её. Разгладил, прочитал вслух: «Вещевой аттестат. Выдан лейтенанту Иванову…» – резко бросил Кочневу, у которого, как у девушки, мелко подрагивали короткие белёсые ресницы:
– Старика – ко мне! Живо!
Когда угловатый солдат убежал, попенял Колкову:
– Рассопливился твой сапёр, тошно смотреть!
– Не обтёрся ещё: второй раз на выходе, – вступился за Кочнева Колков и перевёл разговор на другое: – Думаешь: врёт дед?
– Не знаю… Сам видишь: бой был здесь. И кисть, похоже, Иванова, того самого. Гранатой оторвало… И чего это он аттестат в руке держал? Вот она, житуха! Аттестат сдать вещевикам не успел… А сейчас он ему без надобности.
– Может, рано хоронишь?
– Может, и рано… – согласился Люлёк.
Старик, которого привели Кочнев и Телло, ничего нового не сообщил. На все вопросы капитана, которые старательно переводил таджик, отвечал одно и то же: бой был здесь, потом моджахеды ушли в горы и увели с собой «шурави»[12], – больше он ничего не знает.
Поняв, что большего не добиться, Люлёк поручил Телло охранять старика, а сам разбил отряд на две части: одна, во главе с Колковым, будет обследовать склон горы у подножия; другая, под командой капитана, продолжит поиски ближе к вершине. Встретиться договорились через час возле «Урагана».
…Экипаж машины нашёл Колков. Пробираясь по ложбине, поросшей чахлой травой, он обратил внимание, что земля в одном конце ложбины отличается по цвету. Такое бывает на месте установки мины…
Щупом стал сантиметр за сантиметром проверять подозрительное место. Щуп беспрепятственно уходил вглубь.
Вместе с Кочневым осторожно разгребли землю руками. Когда убрали верхний слой, в нос ударил знакомый сладковатый запах. Солдат отпрянул в сторону. Его вырвало. Дальше Колков работал один. Вскоре неглубокая могила была разрыта…
Сверху, оскалившись, лежал труп черноволосого солдата, под ним тело лейтенанта. С помощью подоспевших разведчиков Колков извлёк из ямы останки погибших и уложил их на плащ-палатку. Тело Иванова было изуродовано взрывом гранаты до неузнаваемости: вместо лица – бесформенное месиво, живот вспорот, правая рука без кисти. От обмундирования уцелели только обрывки защитной рубашки с измазанными кровью и землей лейтенантскими погонами. Водитель Ташмирзоев, напротив, без единой царапины. Если бы не пулевая пробоина в затылке, трудно было бы определить, от чего он погиб.
Тела отнесли к «Урагану» и стали ждать возвращения Люлька. Он появился точно в условленное время. Потный, раздосадованный бесполезным брожением по горам, капитан, осмотрев убитых, стал ещё мрачнее. Зло зыркнул на старика:
– Обмануть хотел «божий одуванчик»! Ну, пеняй на себя… – и уже Колкову: – Пора сниматься. Там, за перевалом, тропа. Я посмотрел, пройти можно до самой дороги. Дело мы сделали: ребят нашли… Ты говоришь, «Ураган» начинил надёжно?
– Нормально… Если от нашей ПТМ «духовский сувенир» сдетонирует, от установки ничего не останется. А что будем со стариком делать?
Люлёк помолчал, что-то обдумывая, потом крикнул переводчику:
– Золотце, деда сюда! – и когда те приблизились, приказал: – Вяжи его!
Солдат замялся, поглядывая на Колкова.
– Что ты задумал, Валера? – спросил старлей.
– Подстраховаться хочу, чтобы нас на обратном пути «бородатые» не продырявили…
– Как подстраховаться?
– Об этом пусть у тебя голова не болит… Старик – моя забота. А ты забирай команду и дуй на перевал. Мы с Телло вас догоним.
– А может, зря? Отпусти старика с миром. Ну, какой он «дух»? – попытался урезонить Колков.
Но Люлька уже «понесло».
– Послушай, Вадик! – ощерился он. – Кто здесь командует: я или ты? Я! Мне и решать, что зря, а что не зря! А ты – делай, что сказано!
Таким Люлька Колков ещё не видел. Он хотел ответить столь же резко, но только покачал головой.
Уже выйдя на тропу, Вадим оглянулся: Люлёк и таджик ремнями привязывали стоящего на коленях старика к дверце «Урагана». Лица аксакала не было видно, но Колкову показалось, что он молится…
…Люлёк и Телло догнали отряд на седловине перевала, когда Колков приказал сделать пятиминутный привал. Люлёк первым подошел к Вадиму и протянул руку:
– Прости, погорячился… Что-то нашло! Понимаешь: одно к одному…
– Понимаю, – сказал Колков, но руки не подал.
Люлёк продолжал:
– Деду я шанс дал, если дёргаться не будет…
Договорить он не успел. Внизу, там, где остался «Ураган», глухо, как новогодняя хлопушка, сработала ПТМ. Почти сразу, сливаясь с первым взрывом, раздался второй, более мощный. Люлёк отвёл глаза:
– Не послушался старик… Что ж, оно и к лучшему. Теперь можно смело докладывать, что «Ураган» уничтожен… Коли, Вадик, дырку для ордена – я сам буду твоего комбата просить, чтоб представил.
…Одолели перевал и спустились к дороге без происшествий. «Броня» – два БТРа лукояновской роты – ждала их в заданном квадрате. Старший бронегруппы – Закатаев обрадовался им, но улыбка сошла, как только увидел, какую ношу они несут.
Пока грузили тела погибших в десантное отделение, Люлёк связался с комдивом, доложил о результатах рейда. Выбрался из люка довольный, сообщил:
– «Батя» всем объявил благодарность. Возвращаемся на базу!
Назад ехали в сумерках. Люлёк с Закатаевым на первом БТРе, Колков – на втором. Ехать рядом с Люльком ему не хотелось…
Из головы у старшего лейтенанта все не шёл старик, казненный у «Урагана». Смерть старого афганца заставила по-иному увидеть, нет, не Люлька, а себя самого. Эта смерть ещё раз напомнила ему первый рейд и давний расстрел животных, такой же бессмысленный и жестокий.
Возможно, Люлёк и прав, не дав старику уйти к своим и тем самым обезопасив отход отряда. Возможно, всё содеянное можно назвать военной необходимостью. Назвать и забыть… Но почему он, Колков, не помешал убийству старика, не остановил Люлька? Неужели оттого, что год назад не решился удержать солдат, стрелявших в беззащитную скотину?..
Колков оглянулся на разведчиков, облепивших броню: кто напряженно вглядывался в темнеющие вокруг горы, кто пытался дремать, прицепившись к поручням брючным ремнём. Колков столкнулся взглядом с Телло. Таджик, сумрачный и нахохленный, как грач, тут же отвернулся. «Тоже переживает, – понял Вадим. – Интересно, что чувствует сейчас Люлёк?»
А Люлёк думал об отпуске, о доме. О том, что хорошо бы уже завтра улететь попутным вертолётом в Кабул…
Очевидно, замечтавшись, он произнёс слово «улететь» вслух, да так громко, что встрепенулся сидящий рядом замполит. Закатаеву всю дорогу не давал покоя один вопрос: как всё-таки очутился «Ураган» по ту сторону гор? И слово, сорвавшееся с уст Люлька, он отнёс к тому, что волновало его.
– Ты, правда, думаешь, что он по воздуху туда перелетел? – перекрикивая рёв движка, спросил он ротного.
– Кто перелетел? – не сразу «включился» Люлёк.
– Ну, «Ураган», этот… Просто мистика какая-то… Мы же вместе весь хребет излазили. Нигде ни прохода, ни перевала. Не могло же его туда ветром занести?
– Ветром-то, конечно, не могло. А вот мне рассказывали, что однажды в Панджшере «духи» танк в горы утащили. Обмотали верёвками, как египтяне глыбу, и вместе с экипажем подняли на скалу.
– И что потом?
– Финал один, – Люлёк кивнул в сторону десантного отделения, – только там и этого не осталось… Сбросили танк в пропасть. Груда металлолома – и всё.
Закатаев недоверчиво переспросил:
– А ты, командир, не заливаешь насчёт танка? Как можно такую махину в горы на верёвках?
Люлёк дёрнул плечом. Не веришь – твоё дело: за что купил, за то и продаю.
Долго ехали молча, а когда скалы, окружавшие дорогу, начали расступаться, открывая плато, похожее на копыто, Люлёк, словно продолжая прерванный разговор, сказал:
– Чужие мы здесь, чужие, комиссар. И людям, и скалам, и ветру даже… Оттого и понять многого не можем. И друг друга перестаём понимать.
Закатаев покосился: что-то непохоже на ротного? Никак голову напекло? А солнце здесь и впрямь – безжалостное. Того и гляди, крыша поедет…
На минном поле(Рассказ чокнутого)
«Моё лицо упало на пол…» – чьи это слова? Вроде бы Пастернака…
«И я, подняв его, заплакал!» – этот «шедевр» уж точно не его. Так говорит, подмигивая мне поочередно то левым, то правым глазом, мой лечащий врач Вольдемар Генрихович Попков – маленький, дёрганый, как паяц, человечек.
Попков, кажется, втайне от всех пописывает стишки и мечтает о мировой поэтической славе.
Но я-то ведь – не Пастернак и не Шизик (так окрестили Вольдемара Генриховича его подопечные), и стихи про упавшее на пол лицо писать не собираюсь. Хотя одно видение, навязчивое, как болезнь, заставляет меня снова и снова переживать былое.
Это видение – белое, застывшее лицо моего нечаянного дружка – Сашки Брусова, повернувшееся ко мне за секунду до взрыва. Лицо, которое мгновение спустя срывается вниз, словно гипсовая маска, и разлетается на множество кровавых осколков. И эти частички Сашкиного лица летят в меня, залепляют глаза, нос, рот. Не дают видеть, дышать, жить!
Если сумасшествие может начаться с поноса, то моё именно с него и началось.
И даже чуть раньше. В тот самый миг, когда на призывной комиссии чёрт дёрнул меня брякнуть тучному лысеющему майору – нашему райвоенкому, что я горю желанием выполнять интернациональный долг и оказать посильную помощь братскому народу дружественного Афганистана.