– А вы любите театр? – неожиданно спросил незнакомец.
– Люблю. А что? – оторопел Упоров.
Собеседник широко улыбнулся:
– Ой, простите великодушно. Забыл представиться. Меня зовут Эдуард. Я – помощник режиссёра Львовского театра Советской Армии. Мы тут на гастролях. А вы, как я понял, тоже к армии имеете какое-то отношение…
– Как вы догадались? – растерялся Упоров.
Эдуард рассмеялся, обнажив ровные, ослепительно белые зубы, как сказал бы, если бы хватило фантазии, знаменитый писатель, «такие же белые, как снег на перевале»:
– Ну, это совсем нетрудно. Причёска, манеры… Потом, этот офицерский загар – кисти рук и шея. Такой загар бывает только у зэков и у офицеров. На заключённого вы совсем не похожи. Значит – офицер. Я ведь угадал?
Упоров кивнул.
– Но вы не сказали, как вас зовут…
– Василий, – представился Упоров.
– Какое замечательное у вас имя – Василий.
– Главное – редкое, – пробурчал Упоров, но обаяние Эдуарда обезоруживало.
Эдуард всё с тою же вкрадчивостью в голосе сказал:
– Собственно, я хотел пригласить вас, Василий, на спектакль нашего театра.
– Когда?
– Сегодня вечером. У нас идёт водевиль «Сватовство гусара». Вещица лёгкая, развлекающая.
– Водевиль – это хорошо… На водевиль, пожалуй, приду. Только не один, с товарищем.
Эдуард обрадовался:
– Конечно, приходите с вашим другом. Я буду ждать вас у служебного входа в театр в половине седьмого.
– А с актрисами познакомите? – неожиданно для себя самого выложил Упоров давнюю мечту завязать близкое знакомство с какой-нибудь служительницей Мельпомены.
Эдуард, окинув его понимающим взглядом, заверил:
– Конечно, конечно. После спектакля посидим, выпьем вина. Пригласим наших девушек. Они у нас просто загляденье. Так придёте?
– Придём.
Эдуард крепко пожал Упорову руку и, сославшись на репетицию, собрал свои пожитки и покинул пляж.
Упоров почесал затылок и пришёл к выводу, что неожиданное приглашение, сулящее, возможно, любовные приключения, в общем-то, приемлемо и внесёт хоть какое-то разнообразие в похожие один на другой дни пребывания у моря. Оставалось только уговорить Володю.
Тот долго сопротивлялся:
– Чё я не видал в этом театре?
– С актрисами познакомимся… С настоящими…
– Да на кой они мне… – отнекивался Володя. – К тому же ты знаешь, на турбазе режим. Не успеем со спектакля вернуться, корпус закроют, будем на улице куковать!
Упоров заверил:
– Не бойся, успеем, – и подмигнул: – А буфет, знаешь, в театре какой? И коньяк, и бутерброды с икрой! К тому же этот Эдик обещал «поляну» после спектакля накрыть…
Володя согласился.
Эдуард встретил их у служебного входа, проводил в директорскую ложу и, попросив задержаться после спектакля, удалился.
Водевиль оказался и вправду лёгким и непринуждённым. Молодые актрисы порхали по сцене, как бабочки. Все они были милы, ярко загримированы, в нарядных платьях прошлого века. Упоров старался угадать, кого именно приведёт Эдуард. В перерыве посетили буфет, приняли на грудь по сто граммов коньяку. И второе действие пролетело ещё стремительней.
После спектакля Эдуард влетел в ложу и с порога, рассеивая все сомнения Володи в серьёзности его обещания «накрыть поляну», вдохновенно пригласил:
– А теперь ко мне, друзья! Гостиница буквально в двух шагах от театра…
– А как же актрисы? – напомнил Упоров.
Эдуард улыбнулся:
– Актрисы придут позднее. Им же надо снять грим и переодеться.
В номере у Эдуарда был щедро накрыт стол. Две бутылки самого дорогого армянского коньяка, шпроты, бутерброды с ветчиной и копчёной колбасой, ваза с краснобокими яблоками и чёрным виноградом. Володя заметно повеселел, да и у самого Упорова глаза от таких дефицитных яств заблестели.
Эдуард жестом хлебосольного хозяина пригласил к столу. Выпили по одной, по второй, по третьей. И Эдуард вдруг заговорил по-немецки:
– Es blasen die blauen Husaren…
У Володи и Упорова вытянулись лица.
Эдуард, раскрасневшийся от выпитого, пояснил:
– Это Гейне. «Трубят голубые гусары, Верхом из ворот выходя…» – и обратился к Упорову: – Вы любите Гейне, Василий?
– Актрисы-то когда придут? – вопросом на вопрос отозвался Упоров.
– Скоро уже…
Они выпили снова. Открыли вторую бутылку. Эдуард ещё порывался что-то читать из Гейне. Да так напыщенно и театрально, что Володя вышел в коридор покурить.
– Где же актрисы? – поглядев на часы, стрелки которых показывали, что до закрытия корпуса им не успеть, тревожно спросил Упоров.
Эдуард странно посмотрел на него и мягким, вкрадчивым голосом произнёс:
– Какой у вас красивый профиль, Василий. Просто как у римского кесаря…
Упоров недоумённо вытаращился на него, как сказал бы знаменитый писатель, «по-бычьи ворохая глазами»:
– В чём загвоздка, Эдуард? Актрисы не придут?!
Эдуард протянул руку через стол и положил её на руку Упорова:
– А зачем нам актрисы, Вася?
– Как «зачем»? – вскинулся Упоров. – Ты же обещал!
Эдуард заговорил быстро и вкрадчиво, глядя прямо в глаза Упорову:
– Зачем нам актрисы, Вася… Оставайся со мной.
– А Володю куда? – не понял Упоров.
– Володя пойдёт на турбазу.
– А я как же?
– А ты останешься… Останешься и испытаешь такое, что тебе и не снилось. Никакие актрисы этого дать не смогут. А я дам. На всю жизнь запомнишь…
Упоров, конечно, знал по рассказам людей бывалых, что существуют такие мужчины, которые любят мужчин. Но сам никогда с ними не сталкивался. Он мгновенно вспотел. Резко выдернул руку из-под горячей руки Эдуарда. Вскочил и сделал шаг назад, роняя стул, на котором сидел. Вслед за ним вскочил и Эдуард.
В этот момент в номер вошёл Володя.
Упоров возопил:
– Вова, он же «голубой»!
– Чё! Кто «голубой»? – не понял Володя.
– Да этот вот! – Упоров ткнул пальцем в Эдуарда.
Володя рявкнул, как медведь:
– Щас мы его на свастику рвать будем! – и двинулся всей своей могучей тушей.
Эдуард проявил неожиданную ловкость. Опрокинув Володин стул, он метнулся на балкон, закрыл за собой дверь и втолкнул в ручку швабру, очевидно, припасённую для подобного развития событий.
Упоров, обгоняя Володю, рванул на себя дверь – она была закупорена наглухо. Он ударил по раме так, что затрепетали стекла. И тут Эдуард, свесившись с балкона вниз, заверещал:
– Милиция! Помогите, убивают, грабят!
Володя схватил стул, замахнулся, чтобы ударить по стеклу. Упоров, к которому вернулось здравомыслие, остановил:
– Уходим! Сейчас такой кипеж поднимется, не отмоемся потом…
Они быстро вышли из номера, захватив с собой в качестве трофея недопитый коньяк. Бегом спустились в вестибюль, мимо полусонного швейцара выскользнули на улицу и припустили в сторону турбазы.
– Жалко, что мы ему рожу не начистили! – на ходу комментировал ситуацию Упоров.
– Да ему не рожу, а седалище начистить надо! – потряс огромным кулаком Володя.
Они на ходу допили коньяк:
– Эх, театрал, ядрить тя в корень… – нудил Володя, – придётся ночевать на лавке. По корпусу-то дежурит Харибда…
Харибдой отдыхающие прозвали немолодую, вечно раздражённую и озлобленную на весь белый свет тётку, взявшую на турбазе на себя роль «полиции нравов»: никого после одиннадцати она в корпус не пускала, даже по приказу дежурного. В каждом опоздавшем мужчине видела злостного нарушителя семейных ценностей, в каждой задержавшейся женщине непременно – гулёну и вертихвостку.
– Отправляйтесь туда, откуда пришли! Нарушать режим тута никому не дозволено! Это вам не проходной двор, а военное учреждение! – голосом прокурора Вышинского вещала она опоздавшим из-за закрытых дверей. Спорить с ней и что-то доказывать было бесполезно.
Прогноз Володи сбылся на все сто. Эту ночь он и Упоров коротали на скамейке перед корпусом. Благо августовские ночи в Сухуми тёплые.
Слушая неумолчный стрёкот цикад, вдыхая терпкий аромат цветов, Володя сердито бубнил, глыбами вываливая слова:
– Завтра всё равно этого Эдика подловим и нюх ему натрём! Как токо посмел, сволочонок, такое советскому офицеру предложить?
– Как мы его сразу не раскусили? Всё про голубых гусаров читал… – соглашался Упоров. – Тоже мне, нашёлся поклонник Гейне… Кто его только в театр Советской Армии устроил? Надо в ГлавПУр написать!
– Не, давай без ГлавПУра. Поймаем гада и нос в губу вколотим, чтобы никого не соблазнял…
– Скажешь тоже, будто он меня соблазнил! – обиделся Упоров.
– Да ты чё? Я не о тебе… Ты у нас – мужик! А этот ещё пожалеет, что с нами связался…
Наутро двери корпуса открыли, и они завалились спать. Проспали до обеда. А когда пришли к театру, оказалось, что львовские артисты уже уехали. И «голубой гусар» вместе с ними…
С той поры и понял Упоров, что театр он не любит.
Однако лет через десять после этого случая он, неожиданно для себя самого, женился на актрисе. Знаменитый писатель сочинил бы, что актриса эта из того самого Львовского театра Советской Армии и играла в том самом водевиле, который посмотрел Упоров по приглашению поклонника Гейне.
Но уже не было ни Советской Армии, ни её Львовского театра. Да и сама Украина стала «незалежной», то есть независимой. И Инга – так звали новую жену Упорова – служила в небольшом драмтеатре в сибирском провинциальном городке.
Незадолго до свадьбы в доверительном разговоре Упоров рассказал ей историю своего знакомства с помощником режиссёра. Инга тут же призналась, что таких «неформалов» и у них в театре предостаточно. Упоров расхохотался, но вопрос поставил ребром: или семья, или этот вертеп. Именно так он с некоторых пор и называл театры.
Инга оказалась девушкой рассудительной и ответила ему так, что и знаменитый писатель безо всякого сомнения назвал бы её изящной и мерцающей…
Снегопад
Снег шёл несколько суток. Неправдоподобно большими влажными хлопьями он облепил Каменноостровский дворец, раскидистые вязы и дорожки парка, горбатый мост через чёрную незамерзающую Малую Невку. В этом снегу даже сбившиеся в стаю и тихо плывущие по течению дикие утки походили на плавучий белый остров.