Никто ему не ответил. Карпатов крошил лепешку перед дыркой в полу, откуда черными бусинками глаз таращился голодный мышонок. В последние несколько дней между ними стали возникать доверительные отношения.
Подлез Глотов, уселся рядом, заговорил тихо, чтобы не слышали остальные:
– Неделю слушаем эту чертову волну, командир. Раньше в каждом выпуске про нас, а сейчас – через день, между спортом и погодой.
– К славе привык? – Карпатов покосился на него.
Мышонок почувствовал постороннего и поспешил спрятаться в нору.
– А слава, как сказал не помню кто, товар сомнительный. Стоит дорого, сохраняется плохо. Ничего, Саня, прорвемся. Миша говорил – а он получил информацию от консула, – что начинают мутить насчет выкупа.
– Да брось ты, Иваныч. – Глотов поморщился. – Я не Витька, ты мне информбюро с ликбезом не включай. Признайся честно, ты тоже считаешь, что нас бросили?
– Нет. – Карпатов решительно качнул головой. – Россия старается, я уверен. Только не получается у нее ни хрена. Ослабла наша страна, помыкают нами, за людей не держат. – Он криком оборвал разговор, когда перед носом пронесся теннисный мяч: – Серега, да хорош уже по мозгам стучать!
Серега замер, размахнулся и запустил мячик в стену со всей дури, так, что отвалился кусок штукатурки. Карпатов скрипнул зубами, но промолчал.
– Серый, ты и правда як «Спортлото», – вякнул Вакуленко.
Серега ловко поймал мячик, запустил им в хохла. Тот успел отпрянуть. Контакт между мячиком и Серегой установился, похоже, полный.
– Шо, больной, да? Тьфу на тебя, боксерская груша! – Вакуленко неловко извернулся, чтобы показать средний палец Сереге, уходящему во двор.
Но суставы гнулись плохо, вышло три пальца.
– Мать твою!.. – Он скривился от боли в шее. – Ох, как нарывает!
– Дай посмотрю. – Карпатов отложил лепешку.
– Не дам. – Вакуленко испуганно схватился за шею. – Мое!..
Состояние Вакуленко внушало опасения. Родинка у него была сорвана две недели назад, это место чесалось, нарывало. Оно бы обошлось, но в ранку, наверное, попала грязь. Начиналось заражение. Вакуленко крепился, но уже страдал.
Карпатов вышел во двор, сел на крыльцо. За приоткрытой калиткой виднелся зевающий охранник. Еще трое сидели на заборе, болтая ногами, и тоже зевали. Парочка на крыше. Эти что-то невнятно бубнили.
Посреди двора на виду у талибов выделывался Серега. Демонстративно не глядя в их сторону, не слушая ехидных выкриков, он совершал комплекс физических упражнений. Размялся, сделал приседания, упал на кулаки, отжался сорок раз. Уперся ногами в створ колодца, стал качать пресс. Совершил пробежку к забору, выкопал из груды металлолома чугунную крышку колодца, оттащил ее к импровизированной спортплощадке, лег на спину, пристроил на груди и начал отжимать на вытянутых руках. Серега явно работал на публику.
В другом углу двора Витька общался с переводчиком. У Миши было благодушное настроение. Карты, запрещенные Аллахом, пришлось убрать в связи с наличием открытой калитки и охраны, рассевшейся на заборе.
Витька донимал Мишу расспросами.
– Вот скажи, сколько можно жен иметь? Вот лично у тебя, Миханя, сколько жен?
– Один. – Миша почему-то отогнул именно мизинец.
– Одна, – поправил Витька. – Жена – она, так повелось, женского рода. А чего так слабо-то? Завел бы штук восемь, горя бы не знал.
– Дорого. – Переводчик покачал головой. – Деньги надо. Дом ей надо строить, калым платить, одевать, кормить, обувать.
Он хлопнул на колене зазевавшуюся осу. Из-под складок халата выскользнул нож с короткой рукояткой и блестящим лезвием. Миша этого не заметил, охрана на заборе и Витька тоже не увидели. Зато такое дело засекли Карпатов и Серега. Тот заинтересовался, отбросил колодезную крышку и начал делать вид, что завязывает шнурок на кроссовке.
– А у нас наоборот, – разглагольствовал Витька. – Жена калым платит. Приданое называется. Ну, скажем, сундук с драгоценностями. Или коттедж, который ей папаня построил. Или спортивный «ламборджини».
– Вы несчастная нация, – улыбаясь, объявил переводчик. – У вас женщина мужчину покупает, а потом делает с ним все, что ей надо. У вас женщины главнее мужчин. А у нас мужчины покупают женщин. И они принадлежат им.
Витька задумался.
– Зато у вас водку пить нельзя, – заявил он. – А у нас можно. Даже нужно.
– А зачем ее пить? – удивился Миша.
Столь абсурдная постановка вопроса развеселила даже малопьющего Витьку. Засмеялся и Серега, поменявший ноги и завязывающий шнурок на второй кроссовке. Совсем неподалеку грохнули артиллерийские разрывы.
– Ой, – сказал Миша, приседая и делая испуганное лицо.
Витьке даже показалось, что тот сейчас перекрестится. Охрана посыпалась с забора, загалдела на той стороне.
– Чего это у вас? – спросил Витька, пряча испуг. – Стройка или дискотека?
– Война!.. – Переводчик сделал круглые глаза, подхватил полы халата и помчался со двора.
Витька заметил нож, валяющийся в пыли, открыл было рот, но к нему уже подскочил Серега, приложил палец к губам, подобрал оружие, сунул в карман и покосился по сторонам. Ни на заборе, ни на крыше никого – охрану сдуло при первых разрывах. Калитку талибы закрыли на засов.
Злорадно ухмыляясь, Серега зашагал в дом. По пути он вызывающе зыркнул на Карпатова.
Канонада не смолкала, превращалась в монотонный гул, напоминающий железную дорогу, на которой постоянно что-то стучит. Взять мятежный Кандагар у бойцов Масуда не хватало сил.
Ближе к вечеру объявился начальник тюрьмы Махмуд в сопровождении Миши и целого выводка молчаливых абреков. Во дворе опять извращался Серега, используя все, что было под рукой. Он поднимал камень, заводил его к лопаткам, тренируя верхний плечевой пояс, отжимался на каждой руке попеременно. Вереница вооруженных субъектов проследовала мимо него, втянулась в дом.
Пленники заблаговременно зафиксировали появление чужаков, спрятали в половую щель с трудом отремонтированный приемник, убрали вещи с прохода, чтобы у гостей не возникло соблазна по ним потоптаться. Летчики встали к стене – за исключением Вакуленко, которому становилось все хуже. Он лежал весь синий, водил по сторонам мутными глазами.
Особых ужасов не последовало. Махмуд осмотрел помещение, сунулся в санузел, которому арестанты титаническими усилиями не давали превратиться в рассадник зловония, потряс решетку на заднем окне. Прицепиться было не к чему. Да и домой пора, к красавице жене и семерым на лавке. Он махнул рукой своим парням, мол, пора на выход.
Карпатов поманил переводчика и начал что-то шептать ему на ухо, кивая на больного Вакуленко. Миша озадаченно слушал, скептически почесывал переносицу. Потом он неохотно подошел к Махмуду и что-то ему сказал. Тот неприязненно посмотрел на Карпатова, подошел к Вакуленко, глянул в его пустые глаза. Начальник тюрьмы подумал, вальяжно кивнул и бросил какую-то короткую фразу.
– Господин начальник говорит, что он согласен, – быстро перевел Миша. – Скоро придет врач. Он посмотрит вашего больного.
– Издали! – заявил Глотов и усмехнулся.
– Спасибо, – сказал Карпатов. – Мы очень вам признательны.
– Поклониться забыл, командир! – процедил Серега.
Врач пришел в сопровождении вездесущего Миши. С виду и не скажешь, что доктор: пожилой узколицый афганец с плохо растущей, но никогда не сбриваемой бородой, в стеганой куртке, с типичным советским ободранным портфелем из кожзаменителя. Глаза у него были недобрые, с горчичными белками. У пилотов сразу возникло сомнение в том, что он когда-то давал клятву Гиппократа.
Лицо Вакуленко блестело, пятна пота расплывались по одежде. Он тяжело и часто дышал.
– Лежи-лежи, это доктор Айболит, – сказал Карпатов, склонившись над ним. – Ты как, Ромка?
– Не шибко, товарищ командир, – прошептал Вакуленко. – Не чую ничего, холодно трохи.
– Ты чего, Рома? – пискнул Витька. – Какой холодно, ты мокрый весь!
– А вот для попугая сорок два градуса – нормальная температура, – не в строку бухнул Глотов.
Врач невозмутимо, но явно гордясь своим высоким положением, раскладывал на коврике, поднесенном ему Мишей, инструменты: пожилой скальпель, лопаточки, пинцет, заковыристые хирургические ножницы, явно стыренные из советского полевого госпиталя. Большинство из них не имело никакого отношения к профилю данного светила, хотя и служило предметом гордости. Разложив инструменты, афганец подобрался к Вакуленко, потрогал нарыв не очень чистым пальцем, поставил больному ртутный градусник.
– Мулла сказал, сначала Аллаха просить надо, – вкрадчиво проговорил Миша.
«Начинается», – подумал Карпатов.
– Так пусть просит, – бухнул Витька. – Разве мы против?
– Нет. – Переводчик многозначительно покачал головой. – Вы должны просить. Все вы.
Миша бережно извлек из складок одеяния и протянул Витьке томик с золотистым переплетом и витиеватым орнаментом на обложке. Тот должен был принять решение, испугался, сглотнул и посмотрел на командира, лицо которого вдруг стало приобретать непостижимое каменное выражение, обернулся к Глотову и Сереге. Те угрюмо молчали, убрав на всякий случай руки за спины. Врач украдкой улыбался, вытирая бархатной тряпочкой скальпель. В дверь просовывались любознательные физиономии. Витька наигранно ухмыльнулся, но это не помогло. Определяться следовало именно ему, причем быстро.
– Коран, – нетерпеливо повторил Миша. – Учить надо. Вот здесь.
– Вот прямо здесь?.. – Витька начал покрываться пунцовыми пятнами.
– Возьми, – сказал Миша и улыбнулся. – Учи.
Витька дернулся, хотел взять книгу, опять передумал, соорудил страдальческую гримасу.
Потом он решился, мотнул головой и заявил:
– Нет, ты чего? Я ж крещеный. Как я могу?
Бородатый тип сунулся в дверной проем и что-то крикнул переводчику, явно подзуживая его. Миша вздрогнул, тоже сделался пятнистым, сунул Витьке томик.
– Возьми, кому сказать!
– Да не буду я брать! – взвизгнул Витька. – Иди ты лесом!