Все чаще и чаще за последние годы приходит вот такое чувство бессилия, раздражения и неприязни к разболтанной ребятне. Восемнадцать лет учит она, Анна Петровна, младшие классы, но никогда еще не было так трудно.
— Ну и дети пошли, черт знает, что за дети! — то и дело слышишь в учительской.
— И заметьте, — поддерживает кто-нибудь из учительниц, — год от года все хуже и хуже.
Анне Петровне самой все большую и большую усталость приносит каждый урок. И она знает, в чем причина. Причина в семье. Говорил же Макаренко, что воспитывать надо до пяти лет, после пяти приходится перевоспитывать… Сумела же она, Анна Петровна, воспитать своих детей как следует, и теперь одна радость: ни от учителей, ни от вожатых слова плохого не слышала. И Анне Петровне неодолимо захотелось повидать своих, сейчас же, сию минуту. Она знала, что, побыв с ними, поворчав на них за мелкие их грешки, да просто поглядев на них, успокоится.
Славик и Света, сразу же освобожденные вожатой от математической игры, подошли. Анна Петровна увела их в беседку, где было прохладнее; Света уселась к матери на колени и руку закинула ей за шею.
— Ну, как вы тут? — спросила Анна Петровна, вороша Славику выцветшую на солнце челочку.
— Мам, — сказал Славик, глядя на нее серыми отцовскими глазами, — возьми меня в свой отряд. Возьми, пожалуйста. У вас так интересно, все говорят… Возьми, а?
— И меня, мамочка! — заныла Света. — Меня тоже. — И зашептала: — Наша баба-яга совсем спятила…
— Что, что ты сказала?
— Правильно она сказала, — упрямо и как-то незнакомо насупился Славик. — Орет и орет…
— Это вы откуда набрались таких выражений? Это еще что за «баба-яга»? Это что еще за «спятила»? Это что за «орет»? — И Анна Петровна, не сдерживаясь, обрушила на головы своих чад все то раздражение, что накопилось за последние дни.
Света, округлив глаза, не мигая смотрела на мать, Славик стоял хмурый и чертил носком сандалии дугу на земле.
Выговорившись, Анна Петровна отрезала:
— Чтоб я больше не слышала подобных разговоров, подобных слов! Иначе отправлю в город к отцу.
— А мы и сами со Светкой решили, — надув губы, сказал Славик. — Не возьмешь в свой отряд, сбежим.
— Ты что, ремня захотел? — чуть не задохнулась Анна Петровна.
— Ну, мамочка, — зашептала Света, испугавшись за брата, — ну, не сбежим, не сбежим… мы просто так решили сказать, что сбежим…
От детей Анна Петровна ушла с головной болью.
В палате было душно.
Анна Петровна присела на кровать и прислонилась лбом к никелированной спинке.
«Завтра же надо покончить с этим, завтра же! А если упрется, то пойду к начальнику, пусть забирает этого обормота от меня! В противном случае, скажу, отказываюсь работать…»
Но тут Анна Петровна подумала, что убирать вожатого с отряда или из лагеря — это же без педсовета не обойдется. А если педсовет, надо будет что-то говорить. А что она скажет? Чем он там с ними занимается в лесу?
Поднялась, вышла на террасу, где в углу были свалены кучей уродливые корни, сучки, чурки, пни. Шкаф набит бумагами с каким-то схемами. Посмотрела одну такую схему. «Геологов собирается из пионеров делать, что ли?.. А может, завтра сходить с ними?.. Чтобы знать? Чтобы иметь аргументы?.. Да, пожалуй, иного выхода нет».
Глава 14
На следующий день третий отряд пошел в лес не только с вожатым, но и с педагогом.
К заранее намеченному месту прибыли также отряды Тани Рублевой, Ирины и Зои, прибыли для проведения туристической эстафеты.
Выстроив отряды на поляне в виде каре, Иван, увешанный компасами, свистками и веревками, вышел на середину, разъяснил условия соревнований и распорядился начать эстафету.
Командам, по шесть человек каждая, давался старт, они срывались с места и, осыпая ногами глину, вызывая целые лавины, скакали по береговому обрыву вниз, к воде. Там, на узкой песчаной полоске лежали пустые рюкзаки, в которые надо было правильно и быстро уложить походные вещи. Укладывали и бежали к ручью, к переправе. По бревнышку надлежало перебраться самим и перенести на тот берег якобы пострадавшего товарища. Потом — быстрей, быстрей опять к заливу, к лодке, что стоит неподалеку от берега на мелководье.
Взобравшись в лодку, шестерка гребла к обрывистому мысу, а, причалив, начинала карабкаться по круче. (Тем временем лодка возвращалась за следующей группой). Наверху судьи вручали командам компасы и талоны с координатами места, где должна быть установлена палатка. И вот — кто быстрее, точнее, правильнее…
Анна Петровна, стоя на краю обрыва среди орущей, свистящей и подбадривающей публики, ахнула, когда неуклюжий Сева Цвелев, прозванный Бочей, грохнулся в ручей вместе с «пострадавшим» Геной Мухановым. Ахнула и уже после этого, сама того не замечая, «заболела». Ее наэлектризовала толпа болельщиков, которые орали: «Быстрей!», плевались с досады, хохотали и стонали. А команды неслись по маршруту, ничего не слыша и не видя, кроме препятствий на своем пути.
Вот шестеро бросились к лодке все сразу к одному борту — лодка зачерпнула. Вот они, мокрые, в лодке. Неразбериха. Вот, наконец, догадались: двое на весла, один за руль, остальные чем попало — воду за борт. Гребут, гребут, гребут. Выскакивают, лезут по отвесному склону, цепляясь за корни сосен, срываются, сшибают собой задних. Глина налипла на мокрые штаны и рубахи, но мальчишки лезут, лезут, лезут.
— Быстрей же, быстрей! — верещит рядом с Анной Петровной Люся Иванова.
«Хиленькая», так зовут Люсю ребята. В лагере Люся на особом режиме, ей противопоказаны всякие перегрузки. Теперь же Люся приседает, подпрыгивает на своих ножках-карандашиках, хватает Анну Петровну за руку, жалуется:
— Ну, почему меня не взяли? Я бы сейчас, эх! — и вдруг кричит Севе Цвелеву, который задерживает команду: — Ну, разве так надо, Боча? Балда-а!
Щеки у Люси пылают, обычно тоскливые и неживые глаза блестят.
«Откуда что взялось!» — только успела подумать Анна Петровна, как толпа болельщиков повалила к последнему заключительному этапу эстафеты. Увлекаемая Люсей, поспешила туда и Анна Петровна.
А там мальчишки из отряда Ирины Дмитриевны только что установили палатку, причем под дном палатки оказалось два здоровенных пня.
— Ну, а теперь ложитесь в нее! — сердилась Ирина. — Ложитесь, ложитесь. Потом поделитесь впечатлениями…
Неудачники скребли в затылках, оправдывались, разумеется под хохот и издевательские реплики болельщиков, что-де компас указал на эти пни…
Затем все двинулись к месту соревнований по стрельбе. Здесь распоряжалась Таня Рублева.
— Огонь! — кричала она.
И шесть красных оперенных стрел, выпущенных из тугих черемуховых луков, летели в большие яркие мишени, подвешенные между сосен.
Азарт соревнования нарастал, все меньше и меньше оставалось стрелков. Таня Рублева и подоспевшие к ней на помощь Иван, Ирина и Зоенька с трудом оттеснили болельщиков за линию огня.
Наконец стрелков, идущих без промахов, осталось всего двое: мальчишка по имени Чингис из Таниного отряда и Боря Анохин — из третьего. Чингис спокойно брал длинную прямую стрелу, вскидывал перед собой лук, и красная стрела, как луч из узкого черного глаза, нацеливалась точно в мишень. Затем он плавно опускал тетиву, и стрелы одна за другой пороли картон в самом центре у цифры десять.
— Давай, Чингис! — кричали болельщики. — Так их, Чингиска! Есть! Снова десяточка!
Боре же они кричали: «Куда тебе, враль! Стрелок нашелся! Сдавайся!»
Боря Анохин внимательно и сердито следил за движениями соперника. Он не глядел на мишень, как все другие стрелки, он глядел на Чингиску в то время, когда тот стрелял. Боря не слушал что орали дураки болельщики, он вцепился глазами в Чингиску и мысленно проделывал за ним все движения, даже глаза сужал, как он, даже зубы скалил так же. Боря Анохин решил победить. Ему надо было победить. Его не взяли в эстафетную команду. Он, видите ли, маленький, у него ноги короткие… Ну, что ж, он покажет сейчас…
«Посмотрим, Иван Ильич, посмотрим!»
А еще Борю разозлили болельщики, хотя он их и старался не слушать.
«Дурачье, — думал Боря. — Орут: враль, враль! А ведь сами же слушают, рты поразевают! Виноват я, что ли? Раз получается не то, что думаю. Начну рассказывать все как было, а потом само собой… Но ведь слушают! Так чё орать: враль, враль? »
Чингисова стрела вонзилась в мишень, и, мгновение спустя, Борина стрела, как тень, сделала то же самое. Шум растет. Стрелы одна за другой: Чингис, Боря, Чингис, Боря, «Огонь!», «Огонь!».
И вот два пучка красных стрел торчат в десятке. Чингис опустил лук, Боря опустил тетиву, послав последнюю стрелу.
Никто ничего не понял. Ринулись к мишеням. Чингис сработал чисто: все десять стрел в десятке. А у Бори — девять. Что за черт? Где же десятая? И вдруг ахнула толпа. Одна стрела торчала в другой.
Что тут началось! Борю схватили, стали подбрасывать в воздух, потом кричали: «Молодец!», «Ну и выдал фокус!». А он, оглушенный внезапно свалившейся на голову славой, все пытался рассказать, что ничего удивительного, что как-то он вогнал целых… десять стрел одна в одну!..
Под звуки горна судьи вручили Боре приз: лук и колчан, украшенный серебряной чеканкой (станиолевой бумагой).
Не успели утихнуть страсти вокруг неслыханного случая, как Иван с мотком капроновой веревки полез на высокую сосну. И толпа хлынула к сосне.
Анна Петровна, поостыв от эстафеты и дуэли лучников, снова осуждающе смотрела на своего помощника. «Неужели, — думала она, — человек не понимает, что это не педагогично, что это мальчишество — завоевывать авторитет таким путем? Сегодня лазит с ними по деревьям, завтра они начнут похлопывать по плечу и называть Ванькой… И отряд развалится от такого панибратства, не отряд будет, а банда…»
Привязав один конец веревки к вершине сосны, Иван спустился вниз и, поднявшись на другую сосну, привязал к ней другой конец веревки. Затем зацепился за веревку каким-то крючком и, оттолкнувшись от ствола, прыгнул в пространство между вершинами. Рывок! Как струнка, дернулась вер