Интересный пример в этом контексте — связи между элитой и обеими традиционными правящими партиями в Колумбии. На протяжении XX в. Либеральной и Консервативной партиям удавалось успешно предотвращать вход на политическую арену левых партий, манипулируя электоральными институтами, особенно формами пропорционального представительства. В отсутствие левой партии вопросы масштабного перераспределения не входили в политическую повестку дня в Колумбии. Интересен факт — Колумбия является одной из наиболее консолидированных демократий в Латинской Америке, хотя часто раздаются сетования о том, что система не представляет интересов большинства.
Другим примером связи между политическими инстиГутами и демократической консолидацией является утверждение, что президентские демократии, вероятно, более нестабильны, чем парламентские, и более подвержены переворотам [Linz, 1978; 1994]. Эта идея имеет смысл в рамках нашей модели, поскольку в легислатуре сдержки и противовесы, а также лоббирование могут позволить элитам блокировать предложения радикальных мер, а прямо избираемый президент с большей вероятностью будет представлять предпочтения большинства и, следовательно, будет большим популистом. Поэтому президентские системы могут больше угрожать интересам элит и тем самым провоцировать больше переворотов.
Парадоксальным образом такое вйдение может также объяснить, почему консолидация демократии в Чили смогла проходить гладко после систематической нечестной нарезки избирательных округов, осуществлявшейся в избирательном законодательстве генерала Пиночета. Такая манипуляция давала недостаточное представительство городам в пользу более консервативных сельских местностей, тем самым уменьшая политическое могущество левых. Следствием была менее редистрибутивная, но более стабильная демократия. Турция и Таиланд представляют другие примеры того, как конституции, написанные военными или по их заказу, вероятно, помогли демократической консолидации. Хаггард и Кауфман отмечают:
...По иронии истории, большая безопасность для вооруженных сил в первые годы транзита, вероятно, уменьшила угрозу для гражданских властей в Чили, Турции и Корее [Haggard, Kaufman, 1995, р. 110].
Однако в то время как усиление власти элит при демократии может способствовать ее укреплению, наделение их слишком большой властью может подорвать демократию. В рамках нашей концептуальной структуры демократия возникает из конфликта между элитами и лишенными права голоса группами большинства, готовыми принять демократию, а не что-либо более радикальное, потому что она дает им больше политической власти, чем недемократия. Если элиты при демократии имеют слишком много власти, демократия мало чем улучшит благополучие большинства. В этом случае демократия не является решением социального конфликта, и результатом будет либо революция, либо сохранение элиты у власти при помощи репрессий.
6.5. Роль межгруппового неравенства
6.5.1. Демократизация
Наша концептуальная структура дает прогнозы относительно влияния межгруппового неравенства — неравенства ме>рду группами — на установление и консолидацию демократии. Для удобства мы будем кратко именовать это неравенством, имея в виду межгрупповое неравенство. Однако эти предсказания относительно межгруппового неравенства могут не переходить в утверждения о стандарте измерения неравенства и распределения доходов (например, доля труда, или коэффициент Джини). Это особенно верно, когда политический конфликт проходит не между бедными и богатыми, но йо другим разделительным линиям, допустим, между этническими или религиозными группами.
При прочих равных условиях межгрупповое неравенство делает революцию более привлекательной для граждан: благодаря революции они получают шанс на участие во всех доходах экономики (минус то, что уничтожено в ходе революции), в то время как при недемократии им до-
стается только небольшая доля этих ресурсов. Поскольку эффективная угроза революции это та искра, которая разжигает процесс демократизации, большее межгрупповое неравенство должно ассоциироваться с большей вероятностью демократизации.
Есть также и другая причина того, почему межгрупповое неравенство может способствовать демократизации. Вспомним, что демократизация происходит как убедительная приверженность будущему перераспределению, когда обещаний перераспределения недостаточно для того, чтобы предотвратить угрозу революции. Чем сильнее угроза революции, тем более вероятно, что таких обещаний будет недостаточно и что элита будет вынуждена создать демократию. Поскольку большее межгрупповое неравенство способствует усилению угрозы революции, оно делает демократизацию более вероятной и в этом случае.
Такое рассмотрение роли межгруппового неравенства является, однако, односторонним. Оно выдвигает на первый план то, как большее неравенство усиливает угрозу революции и тем самым требования демократии со стороны граждан. Однако межгрупповое неравенство может также влиять и на ту антипатию, которую элиты испытывают к демократии. Чтобы убедиться, почему это так, рассмотрим стандартную модель редистрибутивного налогообложения (см.: [Meltzer, Richard, 1981]). Отметим, что при увеличении разрыва между элитами и гражданами (т.е. при возрастании межгруппового неравенства) бремя, возлагаемое на элиты даже при постоянной ставке налога, возрастает. Это происходит потому, что с большим неравенством большая доля всех налоговых сборов будет взиматься с элит, которые теперь располагают большей долей ресурсов экономики. Поэтому большее межгрупповое неравенство обычно увеличивает бремя демократии для элит, даже если ставка налога остается постоянной или меняется незначительно. Более того, согласно многим подходам, большее межгрупповое неравенство должно увеличивать ставку налога, способствуя такому эффекту. Если это так, то у нас есть еще одно основание утверждать, что бремя демократии для элит увеличивается. С большим неравенством увеличиваются блага от перераспределения, побуждая граждан предпочесть более высокие уровни налогообложения5. Поэтому в целом представляется убедительным, что цена перераспределительного налогообложения и демократической политики для элит и, следовательно, их антипатия к демократии в общем
’’ Как это будет рассматриваться в главе IV, имеются теоретические и эмпирические аргументы, объясняющие, почему взаимосвязь между неравенством и перераспределением может быть более сложной (например, большее неравенство может позволить элитам эффективнее лоббировать против перераспределения при демократии). Тем не менее обычно с большим межгрупповым неравенством демократия налагает большее бремя на элиты, чем недемократия.
бз
и целом должны быть выше в обществе, где разница в доходах между элитами и гражданами больше.
Как это влияет на связь межгруппового неравенства с переходом к демократии? Самым важным следствием здесь является то, что при увеличении неравенства и удорожании демократии для элит становятся более привлекательными репрессии. Следовательно, большее межгрупповое неравенство может также препятствовать демократизации.
Объединив два этих сюжета, мы обнаруживаем, что имеется не-■ монотонная (т.е. в форме перевернутой буквы U) зависимость между межгрупповым неравенством и вероятностью перехода к демократии. В обществах с наибольшим равенством революция и общественные беспорядки недостаточно привлекательны для граждан; недемократическим системам либо не бросают вызов, либо любые вызовы могут быть встречены временными мерами, такими как некоторое ограниченное перераспределение. Другими словами, в таких достаточно равных обществах граждане уже получают выгоду от продуктивных ресурсов экономики или даже от процесса экономического роста, так что они не предъявляют дальнейших существенных требований. Вероятно, в этом причина позднего прихода демократии в некоторые эгалитарные и быстро растущие экономики, такие как Южная Корея и Тайвань, и еще неполного ее прихода в Сингапур. Резким контрастом этому является то, что в странах с наибольшим неравенством (например, Южной Африке до 1994 г.) граждане имеют большие основания для недовольства и часто пытаются подняться против власти недемократии. Однако тогда элитам есть много что терять при отказе от системы, заботящейся об их интересах, и переходе к той, которая наложит на них большое бремя редистрибуции. Таким образом, вместо демократии общество с существенным неравенством, вероятно, придет к репрессивной недемократии, и, возможно, если репрессии будут недостаточны, даже переживет революцию. Этот механизм может также объяснить живучесть недемократических режимов в латиноамериканских странах с большим неравенством, таких как Сальвадор или Парагвай. Таким образом, это объяснение говорит о том, что наибольшие шансы для появления демократии у общества со средним уровнем неравенства. В них граждане не удовлетворены полностью существующей системой и элиты не настолько враждебны демократии, чтобы прибегнуть к репрессиям для ее предотвращения. Именно такую ситуацию мы обнаруживаем в Великобритании и Аргентине в конце XIX — начале XX в.
6.5.2. Консолидация
Неравенство также оказывает критически важное влияние на предрасположенность демократии к консолидации. Поскольку основная угроза
со стороны демократии исходит от ее редистрибутивной природы, чем больше перераспределение от элит, тем более вероятно, что они посчитают более выгодным для себя осуществить антидемократический переворот. Поэтому большее неравенство, вероятно, дестабилизирует демократию, поскольку, как было замечено выше, бремя демократии увеличивается для элит с усилением разрыва в доходах между ними и гражданами.
Этот результат сравнительной статики в отношении неравенства предлагает потенциальное объяснение того, почему демократии было сложнее консолидироваться в Латинской Америке, чем в Западной Европе. Латиноамериканские общества значительно более неравные и, следовательно, больше страдают от конфликтов по поводу распределения между элитами и гражданами. Наша концептуальная структура предсказывает, что в обществах с высоким неравенством демократические м