ции, тогда как без целевых трансферов перераспределения текущего времени было бы достаточно. Однако, поскольку эти трансферы делают недемократию более привлекательной для элит, они могут также вести и к репрессиям, тем самым блокируя мирные переходы к демократии.
11. ВЛАСТЬ ЭЛИТ В ДЕМОКРАТИИ
Теперь давайте вернемся к тому классу моделей, в котором мы рассматриваем различные типы демократий, дающие разный объем власти гражданам. Вспомним, что в довольно общей модели демократической политики политическая конкуренция между партиями в демократии максимизирует взвешенную сумму полезностей различных групп. В контексте двухгрупповой модели, это позволяет рассчитать равновесную ставку налога в демократии как функцию параметра %> который равен весу полезности элит. В главе IV мы использовали для этого обозначение т(х), когда т(х = 0) = тр и dx(x)/dx<0. То есть по мере уменьшения власти граждан в демократии уменьшается также и равновесная ставка налога, и доля дохода, которую демократия перераспределяет в пользу граждан. Из этого следует, что:
| d% |
dVp(D) п -— <0 и
dX
На выигрыши от революции и от репрессий для элит и граждан эта модификация проведения политики при демократии не влияет.
Для изучения некоторых следствий этой модели, вернемся к простой статической модели из раздела 6. Сначала отметим, что для элит баланс между репрессиями и обещанием перераспределения, когда p>|i\ в этой новой модели демократии не меняется. Поэтому можно сосредоточиться на изучении последствий введения % для к, того критического уровня издержек репрессий, при котором элитам безразличен выбор между репрессиями и демократией. Вспоминая, что критический порог издержек репрессий, ic(%), который в новой модели зависит от %, определяется так, чтобы
Vr(0|ic) = Vr(D),
получаем:
К(Х) = ~{SC(t(x)) - Х(Х)(5 - 0)), (VI.27)
*
что совпадает с (VI. 10), за исключением того, что равновесная ставка налога, получающаяся в результате политической конкуренции с варьирующейся политической властью, т(х)> становится наиболее предпочтительной для граждан со ставкой налога, т(%). Заметим, что:
^4(SC'(t(x))-(5-9))^<0 d% ev' d%
в силу того факта, что у элит большие доходы, чем у граждан, и что dx(x)/dx < 0. Таким образом, увеличение %, когда демократия становится менее мажоритарной, делает репрессии менее привлекательными для элит. Из этого следует, что способность увеличить власть элит в демократии часто делает возможным мирный переход к демократии, делая репрессии менее привлекательными для элит. Тем не менее увеличение % — это обоюдоострый меч, поскольку по мере возрастания власти элит в демократии, демократия делается менее выгодной для граждан. Только тот факт, что демократия увеличивает благополучие граждан, делает демократизацию доступным институциональным изменением во избежание революции. Когда % становится слишком высоким, демократия более не есть достоверное обязательство следовать политике в пользу граждан; во избежание революции у элит не остается выбора, как только прибегнуть к репрессиям. Резюмируя рассмотрение этого вопроса:
Теорема VI.4. В модели с варьирующей властью увеличение %, начиная с низких значений, делает демократию менее перераспределительной, репрессии менее привлекательными для элит. Это повышает вероятность демократизации. Однако, по мере того как % далее возрастает, выполнение (VI.7) становится менее вероятным как и то, что демократизация остановит революцию. Это побуждает элиты снова выбирать репрессии.
Многие интересные примеры говорят о важности теоремы VI.4. Например, неспособность элит успешно конкурировать в рамках демократической политики часто ведет к переворотам. Как это было рассмотрено в главе I, многие исследователи утверждают, что неспособность консерваторов конкурировать с радикалами в Аргентине, после реализации закона Саенза Пеньи, представляется одним из факторов переворота в 1930 г. Традиционные элиты хотели установить полную демократию, потому что отчасти полагали, что будут обладать большой властью при новых институтах. Последовавший за этим провал консерваторов показывает, что х было меньше, чем думали во время демократизации. Напротив, традиционные политические эдиты в Колумбии успешно манипулировали политическими институтами для сохранения своей власти, даже после полного предоставления избирательных прав мужчинам в 1936 г. В частности, структурировав избирательные нормы таким образом, что они препятствовали выходу на политическую арену третьих партий, в особенности социалистов, они смогли удержать диссидентские фракции в рамках партий и ограничить требования радикальных мер по перераспределению [Mazzuca, Robinson, 2004]. Как было отмечено ранее, иные факторы облегчили проведение этой стратегии в Колумбии, в особенности то, что распределение земли было более эгалитарным, чем в других странах Латинской Америки; поэтому имелся значительный средний класс, менее заинтересованный в перераспределении [Bergquist, 2002].
Пример Колумбии говорит о том, что, по крайней мере в некоторой степени, манипулирование институтами может делать % эндогенным. В поддержку этого, Саенз Пенья также пытался манипулировать избирательной системой, введя так называемый неполный список. В рамках этой системы кандидаты в конгресс избирались по трехмандатным округам; однако только два члена конгресса избирались от партии, получившей большинство голосов; третий же — от партии, занявшей второе место по числу отданных за нее голосов. П. Смит [Smith, 1978, р. 11] отмечает, что это «сильно дискриминировало малые партии, препятствовало формированию новых движений, благоприятствовало сложившимся интересам». Эта система была сконструирована для того, чтобы гарантировать треть мест радикалам в качестве уступки во избежание разрастания дальнейшего конфликта при расчете, что консерваторы обеспечат себе большинство в две трети.
Великолепным примером, по-видимому, успешной манипуляции демократией является конституция Пиночета 1989 г. Пиночет проиграл в ходе референдума, который, как он надеялся, продлил бы далее правление военных. Ему нужно было решить, проводить ли реальную демократизацию или вместо этого проигнорировать результаты голосования и оставаться у власти, применяя силу. В конце концов он решил, что демократия — лучший выбор, но на его предпочтения явно повлиял успех в «дизайне демократии». В частности, ему удалось вписать в избирательные нормы систематическую нечестную перекройку избирательных округов, которая давала избыточное представительство консервативным группам [Londregan, 2000]; в нашей модели это увеличивает % и делает репрессии менее привлекательными.
Другой потенциально важный пример взят у Роккана [Rokkan, 1970], который утверждал, что пропорциональное представительство было введено во многих странах Западной Европы во время массовой демократизации консерваторами, пытавшимися защитить свою власть. В рамках нашего подхода если Роккан прав, то эта перемена электоральных норм могла сыграть важную роль в сохранении демократии в таких странах, как Швеция, Бельгия и Норвегия (хотя Роккан не объясняет, почему эти изменения остались в качестве постоянного правила, когда власть взяли социалисты, как это произошло в Швеции и Норвегии; см.: [Mazzuca, Robinson, 2004]).
Результаты, полученные в этом разделе, также представляют в интересном свете утверждения литературы по сравнительной политологии о том, как политические элиты пытаются «управлять» переходами (см., например: [Linz, Stepan, 1996]). К примеру, часто утверждается, что, поскольку диктатура в Аргентине потерпела крах после Фолклендской войны в 1983 г., она была малоспособна повлиять на дизайн демократических институтов. Но в то же время, поскольку бразильская диктатура смогла организовать относительно упорядоченный переход к демократии в 1985 г., она смогла существенно повлиять также на форму политических институтов и результаты в зарождающейся демократии. Наша модель демонстрирует, что способность манипулировать демократией может вести к мирному переходу к демократии там, где иначе применились бы репрессии. Таким образом, то, что бразильские военные смогли контролировать процесс демократизации в 1980-е годы, на самом деле поспособствовало ей.
Чем объясняется то, что в некоторых странах элиты смогли установить ограниченную демократию, тогда как в других — нет? Чем объясняется то, что в некоторых обстоятельствах большинство не против ввести институты, ограничивающие их собственную власть?
Во-первых, во многих обстоятельствах соответствующие институты оказываются по существу предопределены исторически и их трудно изменить. По своей природе институты имеют тенденцию сохраняться во времени [Acemoglu et al„ 2001; 2002], и для понимания динамики режима, должны восприниматься как заданные. Интересным примером этому является тот факт, что все латиноамериканские страны имеют президентов. Относительно истоков президентской системы в Латинской Америке исследователи согласны, что когда эти страны стали независимыми, они взяли формы политических институтов Соединенных Штатов как образец республиканского устройства. Поэтому они усвоили президентские формы демократии, которые сохраняются во времени.
Во-вторых, дизайн институтов предполагает наличие как издержек, так и выигрышей, причем и те, и другие являются неопределенными.
Возьмем, к примеру, решение АНК включить гарантии для белых в южноафриканскую конституцию. Это ограничило власть АНК и, при прочих равных условиях, было нежелательно, с его точки зрения. Частью этих уступок было введение пропорционального представительства. Э. Рейнолдс отмечает:
...Одним из наименее спорных вопросов в ходе всего переговорного процесса было согласие почти всех ключевых игроков на применение системы пропорционального представительства (ПП) для избрания конституционной ассамблеи в 1994 г. Парламент «только для белых» унаследовал британскую систему одномандатных округов (ОО)... и долго считалось, что АНК будет стремиться сохранить эту систему... потому что они видели в этом электоральные преимущества [Reynolds, 1999, р. 183].