а многих разнообразных фирм, и многое здесь не координируется централизованно или сознательно, но скорее организуется невидимой рукой рынка, так же как и видимой рукой закрепившихся на рынке фирм. Более того, большинство этих экономических отношений основано на имплицитном доверии. На простейшем уровне наниматель знает, что рабочие придут на следующий день, а рабочие знают, что, когда они придут, для них будет работа и им заплатят. Что более важно, каждая фирма доверяет своим поставщикам в том, что они обеспечат ее материалами, необходимыми для производства, и своим покупателям и фирмам далее в производственной цепочке, что они приобретут эти продукты. Что еще более важно, имеется имплицитное доверие качеству предлагаемых товаров и услуг. Наниматели верят, что рабочие не просто придут, но также приложат должные усилия, а поставщики не просто поставят любые случайные материалы, но материалы достаточного для производства качества. Наконец, покупатели доверяют тому, что они будут приобретать продукцию относительно высокого качества, а не вещи, непривлекательные в плане потребления. Любая неожиданная вспышка насилия, любые беспорядки при трансформации политической системы, любая ситуация усиливающая уже существующие в обществе конфликты также подрывает экономическую структуру, отношения доверия, то сотрудничество, которое является сутью капиталистического производства. Рассматривая связанный с этим вопрос, Даль отмечает
...огромные ограничения, издержки и неэффективность насилия и принуждения при управлении развитым обществом, где необходимы стимулы и сложное поведение, которыми нельзя манипулировать при помощи угроз насилия [Dahl, 1971, р. 79].
Аналогичные идеи имеются и в литературе о политике военных. Например, С. Файнер утверждает, что военные правительства не могут управлять сложными индустриальными обществами, потому что издержки были бы слишком высоки. Он пишет, что
.. .по мере того как экономика развивается, все более и более расширяется разделение труда, распространяются вторичные и затем третичные услуги и общество требует существования профессиональной бюрократии, технических специалистов... армия теряет способность управлять, опираясь только на собственные ресурсы [Finer, 1976, р. 17].
Эти идеи говорят о том, почему репрессии и перевороты дорогостоящи. Данная аргументация подчеркивает распад сложных экономических отношений, важных для капиталистического производства. Хотя те же отношения присутствуют и в аграрном производстве, там они явно менее важны. Вопросы качества имеют не такое первостепенное значение, когда речь идет о сельскохозяйственной продукции по сравнению с промышленным производством. В менее развитой и менее индустриализованной экономике меньше сложных отношений в сетях покупателей и поставщиков и меньше полагаются на инвестиции в умения и капитал, специфический для данных отношений. Эти соображения естественным образом позволяют говорить о том, что репрессии и перевороты становятся более дорогостоящими в тех экономиках, где технологии производства требуют интенсивных вложений капитала, и физического, и человеческого, а не земли.
Так же важно и то, что структура экономики может влиять на формы политического конфликта и перераспределительные последствия демократии для элит. Например, землевладельцы могут больше потерять в демократии, чем промышленники. Вспомним, что весь наш подход основан на предположении о том, что граждане в демократии обладают политической властью для принятия выгодных им государственных решений. Один из факторов, могущих ограничивать такую способность граждан, заключается в том, что элиты могут иметь диспропорциональную по отношению к их численности власть (например, благодаря лоббированию или контролю над партиями, как это анализируется в приложении к главе IV, с. 467 наст. изд.). Но есть и настолько же важный экономический фактор, ограничивающий то, что могут делать граждане, который мы в главе IV называли «кривой Лаффера». Легче всего рассмотреть это в контексте распределения доходов. Если налоги очень велики, это подавляет экономическую активность и так глубоко искажает экономику, что от производимого мало что остается. Поэтому демократия испытывает естественные ограничения при введении высоких налогов и пытается обеспечить, чтобы эти налоги не исказили распределение ресурсов слишком сильно и не стимулировали элиты вывести их активы из экономической деятельности, тем самым сокращая налоговые поступления. Но есть существенное различие в том, насколько эти соображения применимы к капиталу и земле. Высокий уровень налога на землю в крайнем случае стимулирует землевладельцев оставить земли в запустении, но они мало что еще могут сделать. Напротив, предложение физического капитала более эластично, или более мобильно: обложите капитал по более высокой ставке и будет мало накопления, обладатели капитала инвестируют свои деньги в необлагаемые налогом секторы или вывезут его за границу, где он не будет облагаться налогом (возможность, которую мы детально обсуждаем в главе X). Предложение человеческого капитала, вероятно, самое эластичное, потому что он бесполезен, если люди не прилагают усилия, чего они не будут готовы делать, если налоги станут слишком высоки. Из этого следует, что демократия естественным образом облагает более высоким налогом землевладельцев, чем обладателей физического или человеческого капитала, в попытке максимизировать перераспределение, не создавая слишком много искажений. Сходным образом демократия во многих неэгалитарных обществах сначала обращается к перераспределению активов и, поскольку землю намного легче (и, вероятно, с меньшими искажениями) перераспределять, чем физический капитал, земельная реформа есть способ отреагировать на наибольшие несправедливости. Человеческий капитал, конечно, невозможно перераспределять. Опять-таки, землевладельцам грозят большие потери от демократии, чем капиталистам или промышленникам.
Эти идеи предполагают, что те элиты, которые имеют существенные вложения в землю, обычно более склонны применять силу для сохранения недемократических режимов или обеспечения обратного перехода к таким режимам от демократии, чем те элиты, у которых есть вложения в физический или человеческий капитал. Возможно, это так потому, что репрессии и перевороты менее дорогостоящи в таком обществе и поэтому издержки противостояния демократии или ее подрыва ниже в сравнении с выгодой от таких действий (которая заключается в предотвращении перераспределительного налогооблажения в пользу граждан и против элит). Возможно также, что выгоды недопущения демократии больше для землевладельцев потому, что они ожидают налогообложения их доходов по более высокой ставке или даже перераспределения их активов в ходе земельных реформ.
Последнее соображение может заключаться в том, что землевладельцы обычно богаче, чем промышленники или обладатели человеческого капитала, особенно в относительно бедных странах, находящихся на грани перехода к демократии или на соответствующем пороге экономического и политического развития, когда они могут быть демократическими, но по-прежнему не консолидировали свои демократии. Таким образом, в категориях анализа, проведенного в главе VIII, землевладельцы соответствуют богатым, а промышленники и люди с высоким уровнем человеческого капитала — среднему классу. Землевладельцы больше теряют от налогообложения потому, что они богаче; следовательно, при прочих равных условиях, они больше настроены в пользу действий по предотвращению демократии. Отметив такую аналогию, мы обращаемся в этой главе к последствиям экономической структуры, считая при этом уровень неравенства заданным, чтобы более четко сосредоточиться на описанных выше механизмах.
Мы завершаем эту главу применением рассмотренных в ней идей для понимания связи между экономическим и политическим развитием.
2. СТРУКТУРА ЭКОНОМИКИ И РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ДОХОДОВ Мы явным образом вводим экономическую структуру, которая позволяет эндогенизировать распределение доходов и обсудить политические последствия различной наделенности»факторами производства, и хотим, чтобы эта структура включала труд (как источник дохода для граждан), физический капитал и землю. Для простоты в большей части проводимого анализа абстрагируемся от человеческого капитала и возвращаемся к его обсуждению в разделе 10. Мы рассматриваем полностью конкурентную экономику с единственным товаром конечного потребления, производимым согласно агрегированной производственной функции:
Y = F(K, L, N),
где К — совокупный наличный капитал; L — общая площадь возделываемых земель; N — рабочая сила; Y — совокупный продукт, т.е. физическое количество потребляемых благ того, что люди должны потребить. Все факторы производства полностью задействованы и мы исходим из допущения о том, что производственная функция F обладает свойством постоянной отдачи на масштаб производства, так что, когда все три фактора удваиваются, совокупная продукция тоже удваивается. Постоянная отдача на масштаб важна, потому что в таком случае вся выручка от производства распространяется в виде дохода на факторы производства — капитал, землю и труд. Полностью конкурентные рынки предполагают, что доход на все эти факторы равен их предельной производительности. Если считать институты неизменными, неравенство возникает ввиду различий в относительной дефицитности и предельной производительности данных факторов.
Микроэкономическое основание для предлагаемой концепции проще всего получить, предположив, что агрегированная производственная функция имеет форму Кобба — Дугласа:
Y-{К +oL)eNl~e, (IX.1)
где 0 <6 <1 и о>0. В дальнейшем станет ясно, что выбор 1-0 как степени, в которую возводится N, сделан намеренно, чтобы обеспечить сопоставимость данной модели с теми, что использовались ранее.
Два свойства неявно присутствуют в этой функции. Во-первых, имеется ограниченная взаимозаменяемость между трудом и другими факторами производства (точнее, эластичность взаимозаменяемости между трудом и другими факторами производства равна в точности 1). Во-вторых, имеется намного более высокий уровень взаимозаменяемости между капиталом и землей. Оба эти допущения правдоподобны. Например, ими подразумевается, что доля труда в национальном доходе постоянна, когда доход растет в результате накопления капитала, в то время как доля земли падает и доля капитала растет. Это в общем и целом согласуется с эмпирическими данными.