В более общем плане, литература по сравнительному развитию стран Северной и Южной Америки основывается на идее о том, что первоначальные условия в испанских и португальских колониях привели к экономическим институтам, созданным для того, чтобы извлекать доходы из труда коренного населения и контролировать колониальные элиты [Lockhart, Schwartz, 1983; Coajsworth, 1993; Engerman, Sokoloff, 1997; Acemoglu et al., 2001; 2002; 2004]. Эти институты, такие как принудительный труд, отсутствие хорошо определенных прав собственности или равенства перед законом и крайне меркантилисткая политика, сохранялись долгое время. Представляется, что они были главной причиной неспособности латиноамериканских стран осуществить индустриализацию в XIX в. Они также помогают объяснить, почему неравенство стало таким высоким. Тем самым в долгосрочном плане расхождение в экономическом развитии между странами Северной и Южной Америки, по крайней мере отчасти, объясняется сохранением различных экономических институтов, происхождение которых связано с различными начальными условиями в колониях (например, плотностью коренного населения).
Эта аргументация говорит о том, что те или иные комплексы экономических институтов сохраняются в течение длительного времени. Действительно, если бы институты не сохранялись, они вряд ли могли бы структурировать социальную, экономическую и политическую жизнь так, как они это делают. Они также указывают на то, что далеко не все институты (и в том числе большинство экономических) можно свободно изменить вслед за сменой политического режима. Несмотря на интересные примеры корреляций между демократизациями, переворотами и изменениями экономических институтов, которые мы рассматриваем в этом разделе, это первая причина того, что мы не проанализировали их детально. Здесь ситуация подобна той, что рассматривалась в главе VI, когда речь шла о политических институтах. Будучи однажды созданными, институты — и политические, и экономические — имеют сильную тенденцию сохраняться (относительно механизмов такой устойчивости см.: [Acemoglu et al., 2001]). В любом обществе те институты, что существуют в текущий момент, являются результатом сложных исторических процессов. На определенном уровне в Гватемале и Великобритании произошли важные изменения экономических институтов во время демократизации; на другом уровне наблюдались значительные, исторически определенные различия в экономических институтах. Это означает, что, предлагая объяснения тому, что демократизация осуществилась быстрее в Великобритании, чем в Гватемале, полезно трактовать эти различия экономических институтов параметрически. В конечном итоге, однако, хотелось бы разработать теорию, объясняющую совместную эволюцию экономических и политических институтов. Такая теория выходит за пределы этой книги, но это увлекательная область будущих исследований (набросок такой теории см.: [Acemoglu et al., 2004]). И наконец, соотношение между экономическими институтами и политическими режимами, которые их поддерживают, дает иное связующее звено между неравенством и политическим развитием. Например, общества с экономическими институтами, благоприятствующими узкой элите, могут оставаться недемократическими, продолжать поддерживать такие экономические институты и тем самым порождать высокий уровень неравенства, тогда как другие общества могут переходить к демократии и избирать более эгалитарные экономические институты.
10. ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ КАПИТАЛ
Моделями этой главы было продемонстрировано, что в капиталоемком обществе (имеется в виду физический капитал), репрессии и перевороты становятся более дорогостоящими, а демократия менее радикальной и угрожающей (интересам элиты). Вследствие этого такие общества должны легче демократизироваться и быть более склонными к консолидации своих демократий. В течение последнего полувека земля и даже физический капитал стали менее важны, а человеческий капитал и технологии — более важны. Действительно, К. Голдин [Goldin, 2001] называет XX в. «веком человеческого капитала». Поэтому в данном разделе мы продолжим анализ, проводимый в этой главе, сосредоточив внимание на том, что происходит с демократией, когда в экономике начинает доминировать человеческий капитал.
Человеческий капитал — умения, знания и образование, воплощенное в индивидах — естественным образом включается в эти механизмы. Во-первых, бремя репрессий или переворотов часто ложится на людей, которых убивают во время конфликтов. Нанести вред человеку или убить его легче, чем привести в негодность машину или участок земли. Поэтому можно ожидать, что человеческий капитал несет наибольшие потери от репрессий, насилия и переворотов. Во-вторых, человеческий капитал, конечно, невозможно перераспределять. Более того, даже доход, порождаемый человеческим капиталом, дорого облагать налогом, потому что в отличие от выработки машины человеческий капитал порождает продукт только тогда, когда индивиды прилагают усилия. Усилия трудно отслеживать, поэтому для властей трудно заставить людей применять их человеческий капитал, и они (усилия) легко подрываются высокими ставками налога на доходы. Таким образом, демократия в обществе, где в производственных фондах доминирует человеческий капитал в отличие от физического капитала или земли, вероятно, будет перераспределять намного меньше.
Это прямо указывает на то, что здесь просто применить анализ, аналогичный проведенному ранее, с h = Н/К как капиталоемкостью общества в плане человеческого капитала вместо k - K/L, капиталоемкости общества в плане физического капитала. Большая «человеческая капиталоемкость» элит делает их менее склонными применять силу против демократии, более того, она сокращает бремя демократии, поскольку человеческий капитал труднее облагать налогами, чем физический капитал или землю. Оба эти канала воздействия имеют следствием то, что по мере того как человеческий капитал становится более важным, повышается вероятность возникновения и консолидации демократии.
Вдобавок к этому, когда человеческий капитал становится важнее, можно полагать, что средний класс (как в анализе, проведенном в главе VIII) становится богаче и более многочисленным, что имеет тенденцию увеличивать вероятность демократии.
Таким образом, наш анализ говорит о том, что имеется несколько важных взаимосвязей человеческого капитала с демократией, и дает полезные пути для понимания эмпирических связей, показанных в главе III: особенно на рис. III.7 и III.8 (см. с. 84, 85 наст. изд.).
11. ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ ОТНОСИТЕЛЬНО ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
Взаимосвязь демократии и физического и человеческого капиталов, а также относительной значимости земли и производственного капитала, которую мы исследовали в этой главе, позволяет сделать некоторые предположения относительно связи между экономическим и политическим развитием. Хотя современные теории экономического роста иногда акцентируют, что в процессе просто происходит повышение уровня доходов общества, экономическое развитие есть нечто большее. В ходе экономического развития существенным образом меняются производственные отношения: и рабочие, и фирмы мигрируют из сельских местностей в города; физический и, позднее, человеческий капитал и технологии становятся более важны; трансформируется вся структура экономики. Эти темы разрабатывались ранними теоретиками экономического развития, например, X. Зингером, П. Розенштейн-Роданом, Р. Нурксе, А. Льюисом, Г. Мюрдалем и, особенно, С. Кузнецом [Singer, 1949; Rosenstein-Rodan, 1949; Nurkse, 1953; Lewis, 1954; Myrdal, 1957; Kuznets, 1966]. До некоторой степени они были формализованы К. Мёрфи, Э. Шлеифером и Р. Вишны; К. Мацуямой; Д. Асемоглу и Ф. Зилиботти [Murphy et al., 1989; Matsuyama, 1992; Acemoglu, Zilibotte, 1997; 1999].
Таким образом, экономическое развитие и рост доходов на душу населения сопровождаются изменениями в структуре экономики, связанными с понятием капиталоемкости, которое мы использовали в этой главе. Такое видение позволяет говорит о том, что с развитием экономики капитал становится важнее земли, промышленность важнее сельского хозяйства, и, как предполагает наше политическое моделирование, оппозиция и угроза демократии ослабевают. Можно ожидать, что страны с более высоким доходом на душу населения будут также более капиталоемкими и что это порождает эмпирическую зависимость между доходом на душу населения и демократией.
Такая зависимость, впервые зафиксированная С. Липсетом [Lipset, 1959], является одним из самых важных «фактов» в политической экономии. Как было показано в главе III, такая устойчивая корреляция обнаруживается в данных межстрановых сравнений. Однако до сих пор отсутствует реальное теоретическое объяснение этого эмпирического факта. Липсет проследил истоки этого объяснения вплоть до Аристотеля, и утверждал, подобно Аристотелю, что «только в богатом обществе, в котором относительно мало граждан живет в настоящей бедности, может сложиться ситуация, при которой масса населения может разумно участвовать в политике и развить способность к самоограничению, необходимому для того, чтобы не поддаваться призывам безответственных демагогов» [Ibid., р. 75]. Согласно этой точке зрения, связь между доходами и демократией отражает тот факт, что только в относительно богатых странах граждане достаточно «зрелы» и хорошо информированы, для того чтобы жить более сложной жизнью, ассоциируемой с демократией. Более современные исследователи сосредоточивали внимание на тестировании устойчивости этой связи, а не на ее объяснении.
Модели, разрабатывавшиеся в этой книге ранее, конструировались так, чтобы сознательно избежать какого-то ответа на этот вопрос. Дело в том, что они создавались для того, чтобы давать результаты, не меняющиеся в зависимости от уровня доходов на душу населения (например, нормализуя издержки налогообложения). Однако результаты, полученные в этой главе, могут предоставить убедительные микроэкономические основания для связи между экономическим и политическим развитием. Они говорят о том, что, по мере того как экономика развивается, накапливаются факторы производства и возрастает доход на душу населения, именно изменения в структуре экономики в направлении более капиталоемких активов ведут к демократии и ее консолидации.