При капиталистическом товарном производстве рабочая сила сама является товаром, стоимость которого, как и всякого товара, понижается по мере роста производительности труда. Следовательно, чем больше производительность труда, тем меньшую относительную долю в его выгодах получает рабочий в виде цены рабочей силы. По мере же того как капиталистический способ производства становится преобладающим, все большая масса населения превращается в наемных рабочих и лишается, следовательно, возможности пользоваться плодами повышенной производительности своего труда.
Все эти противоречия неизбежно порождают конфликты между классом капиталистов и классом рабочих – конфликты, которые пробуждают классовое самосознание рабочих, толкают их к политической деятельности и вызывают возникновение рабочих партий во всех капиталистических странах. Но все эти обстоятельства порождают также и всевозможные страдания – и не только у рабочего класса, – страдания, которые делают невыносимым существующее положение вещей для все более широких кругов, и не принадлежащих к классу наемных рабочих.
Так все толкает к разрешению противоречия, воплощенного в капиталистическом способе производства, – противоречия между общественным характером труда и отжившей формой присвоения средств производства и продуктов.
Только два пути мыслимы для разрешения этого противоречия. Оба они имеют целью согласовать между собой способ производства и способ присвоения. Один путь – уничтожение общественного характера труда, возврат к простому товарному производству, замена крупного производства ремеслом и мелким крестьянским хозяйством. Другой путь стремится приспособить не способ производства к способу присвоения, а способ присвоения к способу производства. Этот путь ведет к общественной собственности на средства производства и продукты.
В настоящее время многие стараются повернуть ход развития на первый путь. Они исходят из ошибочного взгляда, будто способ производства можно установить по произволу при помощи юридических предписаний. Буржуазная вульгарная экономия, прислужница капитала, осуждает эти попытки там, где она еще не дошла до окончательного упадка.
Сама она, однако, пытается идти подобным же путем. Чтобы доказать полную гармонию между господствующим способом производства и господствующим способом присвоения, она в своих изображениях экономической действительности оставляет в стороне своеобразные и существенные черты современного способа производства и рисует его так, словно бы оно было простым товарным производством. Стоит только прочесть популярные работы вульгарных экономистов. В них товары и теперь обмениваются, как у диких народов. Охотники и рыбаки, свободно пользующиеся лесами и морями, изображаются в качестве наемных рабочих, а лук и стрелы, лодка и рыбачья сеть изображаются в качестве капитала[23].
Этот тип экономистов Маркс подверг в «Капитале» уничтожающей критике, но его работа не ограничивается разоблачением всей пошлости и фальши вульгарной экономии.
Маркса часто называют духом отрицания, который только критиковал и разрушал, но не был в состоянии создать ничего положительного.
Однако уже один очерк процесса капиталистического производства, который дал нам Маркс, показывает, что он на самом деле создал новую экономическую и историческую систему. Критика предшественников составляет только обоснование этой системы.
Нельзя преодолеть старого, не поднявшись самому на новую и более высокую точку зрения. Нельзя критиковать, не приобретя более глубокого познания. Нельзя разрушить какую-либо научную систему, не создав предварительно другой, более всеохватывающей и превосходной системы.
Маркс первый раскрыл фетишистский характер товара. Он первый показал, что капитал – не вещь, а отношение, опосредствованное вещами, он показал, что капитал является исторической категорией. Он первый исследовал законы движения и развития капитала. Он же первый показал, что цели современного социального движения представляют собой естественный и необходимый результат из предыдущего исторического развития, а не образуются произвольно в головах людей в виде требований какой-то «вечной справедливости».
С той точки зрения, на какую поднимает нас Маркс, мы не только видим, что все попытки вульгарных экономистов лживо изобразить современные отношения как патриархальные и простые столь же тщетны, как и попытки превратить патриархальные отношения в современные. Мы видим также, что единственный путь, который остается для дальнейшего развития общества, – это приведение формы присвоения в соответствие со способом производства, переход средств производства в собственность всего общества, полное превращение производства из частного в общественное. А вместе с этим начинается новая эпоха человеческой истории.
Место анархического товарного производства занимает планомерная и сознательная организация общественного производства. Господству продукта над производителем наступает конец. Человек, ставший во все большей степени господином над силами природы, тогда станет также господином общественного развития. «И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в значительной и все возрастающей степени и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы» (Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, 1953, стр. 267).
Комментарии
1 Традиция начинать анализ экономических отношений с первобытного общества так же стара, как и сама политическая экономия. Адам Смит в «Исследовании о природе и причинах богатства народов» часто обращается к образу жизни неких «первобытных народов», и на этом гипотетическом примере он выводит свою знаменитую формулу о возникшем спонтанно бартере, «склонности к обмену». Проблема в том, что для буржуазной политической экономии свойственно движение от абстрактного к конкретному: отдельный исторический феномен рассматривается как характерная черта всей человеческой цивилизации (например, обмен). Маркс очень едко высмеивает такие логические ходы: «Первобытного рыбака и первобытного охотника он [Рикардо] заставляет сразу, в качестве владельцев товаров, обменивать рыбу и дичь… При этом он впадает в тот анахронизм, что первобытный рыбак и первобытный охотник пользуются при учете своих орудий труда таблицами… действовавшими на лондонской бирже в 1817 году» [Маркс К. К критике политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. Т. X II. Ч. 13. С. 47]. Каутский здесь идет обратным путем, следуя настоящей марксистской традиции восхождения от конкретного к абстрактному («конкретное мышление» по Гегелю): он ссылается на антропологическое исследование быта конкретной группы, близкой к «первобытному» образу жизни.
2 Юрий Семенов указывает: «При жизни Маркса не было опубликовано ни одной его работы, в которой этот термин [первобытный коммунизм] использовался бы. Энгельс впервые употребил его в 1884 г. в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства»» [Семенов Ю. О первобытном коммунизме, марксизме и сущности человека // Этнографическое обозрение. 1992. № 3]. Вероятно, концепция первобытного коммунизма относится к поздней попытке выстроить линеарную стадиальную модель истории на основе марксистского учения. Во второй половине XX века антропологи Маршал Салинс и Ричард Боршей Ли выдвинули гипотезу «общества первобытного изобилия» [Sahlins, Marshall (2017). Stone Age Economics. Routledge; Lee, Richard B. (1979). The Kung San: Men, Women and Work in a Foraging Society. Cambridge and New York: Cambridge University Press]. На основе анализа реальных эмпирических данных о жизни различных африканских племен они показали, что в этих обществах, предположительно, близких к первобытным, наблюдается изобилие ресурсов и относительно небольшой объем затрат времени на труд. Указанные работы критиковали за то, что они не учитывали домашний и поддерживающий труд (интересно, что сегодняшняя экономическая критика со стороны феминизма занимает похожую позицию), а также высокую смертность.
3 Каутский следует идее, которую Маркс, по-видимому, почерпнул из «Лекций по истории философии» Гегеля: фетиш в первобытных верованиях создает видимость объективности (у Маркса в применении к товарному фетишизму – «призрачная объективность»), которая на деле представляет собой «индивидуальный произвол, доводящий себя до самосозерцания, этот произвол и продолжает господствовать над создаваемым им образом» [Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. М., 1993. С. 138−139].
4 Каутский предвосхищает интеллектуальное движение (иногда его не вполне справедливо называют «постмарксизмом») прочтения Маркса через понятия идеологии и товарного фетишизма (среди значимых последователей этого движения можно отметить, например, А. Зон-Ретеля, С. Жижека, М. Постоуна и др.).
5 У Маркса в упоминаемом Каутским разделе, посвященном товарному фетишизму в «Капитале»: «Они не сознают этого, но они это делают».
6 Современное реформистское социал-демократическое движение практически полностью строится на этой предпосылке, критикуемой Каутским. Кратко этот тезис можно сформулировать следующим образом: «левым следует добиваться политической власти, чтобы использовать государственный аппарат для более справедливого передела создаваемой капитализмом стоимости»
7 Каутский вплотную приблизился к идее, что теория стоимости Маркса не является экономическим учением (в том смысле, в котором экономику понимают сегодня теоретики «экономикс», то есть буржуазной политэкономии). Однако Каутский для своего труда выбрал именно такое название – «Экономическое учение Маркса».
8 Нужно иметь в виду, что выражение «общественное свойство» не обозначает имманентно присущую товарам характеристику, хотя такое впечатление и может возникнуть от сравнения Каутским понятий тяжести и стоимости. В отличие от тяжести, стоимость возникает в результате конкретно-исторических общественных отношений и поэтому является не столько «свойством» самих товаров, сколько структурной особенностью системы, на основе которой товары занимают определенные положения в огромном социальном уравнении стоимостей. Изменение общественных отношений ведет и к изменению стоимости – чего не происходит с тяжестью.