Зачем добывать угля больше плана, если на перевозку этого угля не запланированы вагоны? Не запланирована электроэнергия для добычи. Да он никому и не нужен, этот уголь, потому что он вне плана! Его потребление не запланировано никаким заводом. И продать этот сверхдобытый уголь некому, потому что нет рынка.
Нет рынка! Это значит, что всё произведённое социалистической промышленностью не продавалось, а распределялось. Предприятия ничего не могли ни купить, ни продать по своему усмотрению. Им выделялись фонды (материалы, оборудование), и одно предприятие по плану обязано было поставить другому конкретному предприятию столько-то своей продукции. Всё! Лишнего взять неоткуда! И поставить кому-то другому тоже нельзя.
Однако, как ни смешно, все перевозки грузов с предприятия на предприятие сопровождались банковским переводом безналичных, то есть не существующих в реальности денег, от одного предприятия к другому. Несуществующих, потому что они представляли собой только записи в банковских бумагах, и их никак нельзя было ни обналичить, ни потратить на то, что не предусматривалось планом, то есть по сути это были не деньги, а чистая фикция – параллельное товарам движение пустой формальности. Это напоминало систему власти в социалистических странах. Фактически вся власть принадлежала коммунистической партии, точнее её головке – партократии. Эти люди сидели в райкомах и обкомах. Но для отвода глаз существовала параллельная, как бы «гражданская» власть – так называемые Советы народных депутатов, которые ничего не решали и были пустой декорацией. Ну, в точности как советские безналичные «деньги»!
Кроме безналичных в ходу были, конечно, и наличные деньги – бумажные рубли, которые ходили по рукам у людей, но эти две денежные системы (наличные и безналичные) почти не пересекались. Безналичные деньги практически нельзя было перевести в наличные. Более-менее на настоящие деньги настоящей экономики были похожи только бумажные социалистические рубли, но и они, строго говоря, деньгами не являлись. Потому что цены на продукты были запланированными и назначались чиновниками директивно. Оттого в социалистических странах всегда был вечный дефицит, то есть недостаток товаров из-за несоответствия количества товаров количеству напечатанных денег, а автоматически уравняться они не могли, так как не было рынка, цены ведь были фиксированными.
Получается, с одной стороны, магазины забиты неликвидом, то есть неходовым товаром, который никто не берёт, и цена на него не падает. С другой – того, что люди хотят купить, постоянно не хватает. При этом цену на это поднять нельзя, чтобы сбалансировать спрос и предложение. И поскольку денег было напечатано больше, чем было ходовых товаров (неходовые товары никто не покупал, а денег-то печатали на всю товарную массу), то приходилось выпускать ещё и «сверхденьги», то есть дополнительные разрешения на то, чтобы можно было на свои рубли приобрести товар. Эти «параллельные деньги» назывались талонами на покупку, они лимитировали количество покупаемого в одни руки, и их выдавали по месту жительства или на предприятиях. Человек предъявлял в магазине и талоны на покупку, и деньги.
Кроме этой запутанной системы из наличных денег, безналичных денег и талонов, были ещё специальные «деньги» в виде так называемых «чеков» – их давали тем, кто работал за границей, и отоварить чеки можно было только в специальных магазинах, куда простых людей не пускали – там по специальным ценам за чеки продавали капиталистические товары из-за границы. Это были самые обычные для капитализма товары, но они очень ценились социалистическими гражданами и в обычных рублях стоили крайне дорого. Например, американские джинсы в рублях стоили почти две месячные зарплаты инженера, а капиталистический видеомагнитофон – как социалистический автомобиль.
Настоящими деньгами социалистические рубли становились только на так называемом чёрном рынке. Чёрным рынком назывался рынок нелегальный… Официально некий товар должен был стоить в магазине, например, 2 рубля. Но в магазине этого товара не было. Зато он был у спекулянтов – за 5 рублей. Спекулянтов при этом преследовали и сажали в тюрьму, потому что они нарушали марксистские догматы – наживались. Таким образом, рынок, который марксисты-социалисты вытесняли при помощи плана, упорно выпирал повсюду нелегальными пузырями и компенсировал таким образом плановые уродства.
Единственным разрешённым рыночным исключением при социализме были так называемые колхозные рынки, где селяне могли продавать продукцию, выращенную в своём подсобном хозяйстве – мясо или овощи какие-нибудь. И вот там, в отличие от магазинов, мясо и другие продукты приличного качества всегда были. Но по огромной цене, которую полунищий социалистический человек позволить себе не мог. Рынки были символом дороговизны, там всё стоило в несколько раз дороже, чем в магазинах. Зато в магазинах товара либо не было, либо его надо было ловить, то есть ждать, когда товар «выбросят», и стоять длинную (порой многочасовую) очередь, чтобы купить каких-нибудь бананов или туалетную бумагу.
Именно легальные и нелегальные (преследуемые по закону) рыночные проявления хоть как-то сглаживали острые углы планового хозяйства и позволяли людям выживать в условиях серых социалистических будней.
Забавно, что любители социализма, когда напоминаешь им про дефицит и вечные социалистические очереди, возражают: как это не было в продаже мяса и колбасы, если на рынке всё всегда было?! То есть аргументом в защиту планового хозяйства они почему-то делают… рынок! И совершенно не понимают при этом всей шизофреничности своей позиции.
Расползание экономической ткани
Навьючивайте верблюда! Караван готов к отправлению, поэтому собирайтесь с духом. В этой главке нам предстоит длительный переход через экономические пустыни марксизма. Вы увидите много скелетов.
В общем, устраивайтесь между горбами поудобнее, и будем считать, что наш виртуальный верблюд – это такая машина времени, которая унесёт нас в нашу же страну, какой она была почти весь прошлый век. И путешествие это начнётся с интересного каверзного вопроса:
– Если живую ткань экономики мы лишим динамики в виде свободы ценообразования, что произойдёт?
А то же самое, что в организме, в котором остановлен метаболизм, то есть обмен веществ.
Омертвление.
Социальный организм может в этом случае даже шевелиться, создавая иллюзию живого – фабрики работать, поезда ходить, станки крутиться, – но это будет движение марионетки, которую искусственно дергают за ниточки из Госплана. Вроде бы кукла движется, но она неживая. И если с деревянной марионеткой при этом ничего не произойдет, то с некогда живой экономикой или живой плотью нашего тела всё будет гораздо печальнее – она начнёт гнить. Разлагаться. Разваливаться.
Социалистическая экономика – это зомби.
О вырождении социалистической продукции, как о частности, мы уже говорили. Поднимемся теперь чуть повыше и посмотрим на разложение всего хозяйства целиком. Но сначала ответим несгибаемым, как рельс, марксистам на их возможные возражения. А верующие в марксизм часто возражают против неэффективности планового хозяйства таким замысловатым образом:
– Ну, как же так! Вы утверждаете, что социализм нежизнеспособен, а он вон в России семьдесят лет просуществовал!
Ответим: существовал, пока его поддерживал капитализм.
Социализм может существовать только за счёт капитализма.
Потому что социализм – это история про распределение. А капитализм – история про производство. Пока кто-то производит то, что можно распределять, социализм существует. Но плохо.
Советскому социализму изнутри помогал существовать чёрный рынок, а снаружи – страны капитализма.
Кто строил заводы и фабрики молодому социалистическому государству по имени СССР? Американцы и немцы. Вся так называемая «сталинская индустрия» была либо создана иностранцами, либо представляла собой остатки царской, то есть капиталистической, промышленности. Чем же расплачивался социализм за то, что капиталисты строили у него индустрию? Царским золотом. Природными ресурсами в виде леса. А также зерном, которое отбирали у закрепощённых крестьян. И последний факт весьма показателен, между прочим!
Когда-то юный, только зарождавшийся в недрах феодального общества русский капитализм середины XIX века освободил крепостных крестьян из крепостного рабства. А вот пришедшее на смену молодому капитализму и задушившее его экспериментальное общество социализма вынуждено было вновь закрепощать крестьян, превратив их, по сути, в рабов, работающих забесплатно – как тогда говорили, «за палочки». Отнятое у крестьян зерно, которое те вынужденно отдавали государству, ничего не получая взамен, кроме марксистских проповедей, шло за границу в обмен на капиталистические станки. Иными словами, мы видим, что социализм, объявляя себя передовым и свободным общественным строем, на деле идёт не по пути прогресса, а по пути регресса, архаизации и несвободы, проваливаясь обратно к феодализму.
Пока было можно эксплуатировать безропотную крестьянскую массу, запрещая ей без разрешения покидать деревню и отнимая весь произведённый на колхозных полях урожай, социализм ещё кое-как существовал на принудительном труде сельских рабов. Но ведь и в городах кто-то должен был жить, чтобы корячиться на фабриках, которые построили капиталисты! Поэтому часть крестьян партийная номенклатура отпускала в города. И вот когда число жителей городов сравнялось с числом жителей деревни, система начала трещать и рушиться. Это случилось в начале 60-х годов прошлого века.
Крайне неэффективное сельское хозяйство социализма (неэффективное потому, что без всякой заинтересованности в личном труде) с низкой производительностью труда уже не могло обеспечить едой городское население, и потому именно в шестидесятые годы на улицах городов появились угрюмые хлебные очереди, в которых люди занимали место с ночи, а руководитель страны коммунист Хрущев недоумевал: