Он провидец, депутат Пьер Годфруа: все это уже произошло или происходит!
Когда мы снова увиделись через три года — Эйфелева башня, разодетая, словно елка, светилась на весь Париж цифрами «1990», — Годфруа снова поднял бокал «Депутатского»:
— Итак, «пала» и Берлинская стена… Пусть это будет тост за Европу!
«История есть выбор между коммуникациями и катастрофой», — сказал однажды лауреат Нобелевской премии, создатель международной организации по защите прав человека «Эмнисти интернэшнл» Шон Макбрайд. Мы когда-то с этой организацией, мягко говоря, не дружили. Она обличала нас, мы — ее. Я встретился с Макбрайдом как раз в тот момент, когда у нас дома только что было произнесено слово «перестройка».
— Да, — рассуждал он, — свою мысль об истории как выборе между коммуникациями и катастрофой я высказал когда-то очень давно, но с каждым годом убеждаюсь, что она становится все актуальней. Либо страны и люди научатся понимать друг друга, либо процесс исторического развития будет прерван ядерной катастрофой. Под коммуникациями, как видите, я понимаю не просто средства связи, а прежде всего способность к взаимопониманию, силу общественного мнения. Мне очень хотелось бы, чтобы начатая в Москве перестройка выбрала путь коммуникаций с миром.
Шон Макбрайд умер, но, думаю, он успел убедиться: да, мы сделали именно этот выбор. Предложенному им понятию «коммуникаций» оказались созвучны идеи, рожденные новым мышлением Москвы, прежде всего признание приоритета общечеловеческих ценностей.
Увы, мы сами долго были повинны в слабой обратной связи с внешним миром. Донельзя идеологизированная внешнеполитическая доктрина привела к тому, что из символа страны, разгромившей фашизм, освободившей Европу от его черных орд, мы, сами того не заметив, превратились в держателя узды — чего стоила одна лишь концепция «ограниченного суверенитета», навязанная нами странам Восточной Европы! Через двадцать один год после ввода войск Варшавского Договора в Прагу Москва, вместе с Берлином, Будапештом и Варшавой, принесла извинения чехословацкому народу. Догматизм и идеологическое мессианство, перенесение концепций классовой борьбы на сферу международных отношений, приверженность тезису о борьбе двух систем как доминирующей тенденции мирового развития — все это тяжкое наследие сталинизма давно оборачивалось против нас самих и вооружало наших недругов. Конфронтация считалась закономерностью. Сближение — опасностью.
Новое политическое мышление, предложенное Москвой в середине 80-х, за минувшие с той поры годы во многом преобразило мир. Осуществляется процесс ликвидации ракет средней и меньшей дальности Советского Союза и США. Создаются условия для разрешения фундаментальных политических противоречий по оси Запад — Восток, а это важнейшая предпосылка улучшения ситуации и на направлении Север — Юг. Оздоровление международных отношений, их демократизация были бы невозможны без коренных изменений во внутренней и внешней политике СССР, без взятого им курса на деидеологизацию межгосударственных отношений. Такова реальность современной истории, все значение которой постигнут, наверное, лишь наши внуки в третьем тысячелетии новой эры.
Да, эра действительно новая! Как ни много у нас своих внутренних проблем, мы чувствуем себя увереннее в мире, обретающем равновесие. И я закончу тем, с чего начал эту книгу, — беседой в Европейском парламенте, — чтобы теперь уже взглянуть не в прошлое, а в будущее.
— Величайшее достижение западноевропейской интеграции состоит в том, что за тридцать лет существования Европейского экономического сообщества и его политических институтов окончательно преодолены вековые конфликты наций, — сказал мне в Люксембурге генеральный секретарь Европейского парламента Джузеппе Винчи[65], — и уже создан стабильный демократический механизм, дающий надежду на то, что постепенно мы изживем и «малые» национальные конфликты.
— У нас в Европе еще около тридцати острых этнических конфликтов, — продолжил депутат Европарламента от Бельгии социалист Жозе Аппар. — Я думаю, однако, что лет через тридцать — пятьдесят они будут изжиты. Обычно столько времени и требуется, чтобы кардинально изменился образ мыслей людей. Но что еще дает мне уверенность говорить это? Посмотрите: где в Европе возникают региональные конфликты, столкновения на языковой почве? Там, где федерализацию, автономизацию подменяют слегка припудренной децентрализацией. При всем при том возможности федерально-автономной системы в рамках одной страны, конечно, ограничены по сравнению с возможностями сообщества. До 1979 года в Европарламент чисто механически делегировались депутаты из национальных парламентов. Заметной роли в жизни Европы он не играл. Зато с переходом к прямым всеобщим выборам картина резко изменилась: парламент в гораздо большей степени стал представлять граждан Европы. Но и это не конец…
А ведь он говорит, по существу, о том, как «римское» эго примирить с «эллинским». Никакими государственными циркулярами не вычертить ни «единой», ни «общей» Европы без живого сплетения интересов всех ее граждан от Атлантики до Урала. Движение к объединению Европы продолжается. И, глядя в даль истории, я вижу, как исчезают коричневые пятна с лица Европы и всей Земли.