Одолжив у Антонины Никитичны рубль, отправился на извозчике в беспокойную квартирку на Тверской. Швейцар подтвердил, что хозяин дома. Видно было, что он порывался что-то у меня спросить — и я догадывался, о чем, — но не решился. И я воздержался от лишних вопросов.
Поднялся наверх. Прислушался у двери. В квартире было тихо. Осторожно позвонил в дверной звонок. Потом еще и еще. В конце концов, дверь открыл всклоченный Беленцов в неглиже.
— Командор! — воскликнул он, умудрившись вложить в свой возглас и радость, и смущение. И тут же доложился. — А медведя-то ночью увезли!
— Ну вот те на! — притворно расстроился я. — С кем же мне теперь пивка хлебнуть⁈
Бодрый заерзал в дверном проеме и, не найдя достойного ответа, позвал хозяина:
— Ростислав! Ростислав!
Выскочивший в переднюю Мудров от радости взвыл и бросился мне на шею.
— Где мои деньги? — спросил я строгим командирским голосом, увертываясь от слюнявых поцелуев и жидких обнимашек.
— Ой!
— Что — ой, ёксель-моксель⁈
— Отдали! Зоотехникам, — уточнил бенефициара Робкий. — Пришлось сделать крупное пожертвование. На укрепление бетонного рва вокруг клетки.
Я помрачнел. С одной стороны, медведь с возу — Васе легче. А с другой — почему за мой счет⁈ Я тут кто — самый богатенький Буратино?
— Эх, вы! А еще революционерами себя называли. И дали денег на тюрьму для друга. Моих денег! А я с ним пил… — подпустил я в голос трагических ноток.
Мудров причину моего недовольства раскусил. Неужели после трехдневного общения хоть капельку поумнел?
— Вы, Командор, не беспокойтесь. Немедленно отправимся в банк, и я вам выдам все полторы тысячи рублей до последней копеечки.
— Тогда чего стоим, кого ждем? — подобрел я и поразился сумме своего выигрыша. — Где твой банк-то хоть находится?
— На Ильинке. Рыбный переулок.
— Я не москвич. Поясни толком, куда нам ехать?
— Китай-город.
— Зарядье рядом?
— В двух шагах от банка. Варварку только перейти.
— Отлично! Собирайся! Сразу и двинем, чего сиськи мять?
Мудров засмеялся, Бодрый его поддержал. И набился в компанию.
— Мне тоже в ту степь. Айда вместе!
… Банк Московского купеческого общества взаимного кредита притаился на втором этаже Нового Гостиного двора. Именно — притаился, ибо находился он за зданием Биржевого зала в небольшом переулке, похожем на ущелье. С оживленных Ильинки и Варварки, по которым плелись пролетки и шлялась чистая публика, его и не разглядеть. Лишь длинная вывеска над арочными окнами между двумя портиками подсказала, где разместился финансовый рай. Да и то она попалась на глаза, лишь когда мы с Мудровым, распрощавшись с Бодрым на Карунинской площади между красивыми зданиями Троицкого и Иосифо-Волоколамского подворий, нырнули в Рыбный переулок. Банк явно стремился избежать публичности. Деньги любят тишину — это как раз про подобное заведение.
И все же я не мог не признать, что банкиры устроились неплохо. И Биржа, и знаменитый «Троицкий» трактир с огромным самоваром в окне, и оба здания Гостиного двора — Старого и Нового. Все под рукой: и распродажи, и торговые склады, и пожрать, и деньгами разжиться на основе «взаимного кредита».
«Придумали же словечко! Взаимное! Ха, ха! Я тоже хочу повзаимствовать».
«Заимствовать» не пришлось, ибо Мудров рассчитался сполна. Я попросил тысячу двумя пятисотками, а остаток вразнобой. Пока кассир подтаскивал деньги, втихаря полюбопытствовал, как в банке насчет охраны в революционные-то годы. И поразился. На улице никакой охраны, четверка жандармов дремлет на стульях, и никаких следов электрической сигнализации, ревунов и т.п. Не сейфы с мощными штурвалами, а несгораемые шкафы — некоторые с распахнутыми створками в прямой видимости клиентов — с деньгами и стопками векселей разного номинала, акций и других ценных бумаг. Никаких решеток внутри, бронированных дверей и стальных лотков для выдачи кэша. И, конечно, никаких стекол, способных выдержать пулю.
«Да, ребята, вам бы „11 друзей Оушена“ показать или гангстерские саги. Страна непуганых банкиров, да и только. Интересно, налеты на банки уже случались в Российской империи?»
Задавать подобные вопросы Мудрову я поостерегся, хотя было крайне любопытно.
… Мы вышли из банка вместе.
Я взглянул направо. На Карунинской площади, которую Бодрый при расставании обозвал Биржевой, прогуливался одинокий городовой. Несколько извозчиков дремали на облучках. Нахальные воробьи прыгали по брусчатке и искали рассыпанное зерно.
— Командор, неужели в таком виде и с деньгами в кармане отправитесь в Зарядье?
— А что с ним не так?
— Это же бывшее гетто. А нынче настоящие трущобы. И народ там живет соответствующий.
Я кивнул. Нечто подобное я подозревал, хотя и не знал, что все так запущено. Трущобы вполне соответствовали профессии нужного мне человека.
— Ты сказал гетто…
— Да, там евреи раньше жили. Потом их почти всех выселили. Лет 15 назад.
— Как найти Кривой переулок?
— Вам налево до Варварки, потом снова налево. А там посматривайте на правые повороты в зарядьевские переулки. Кривой ни с чем не спутаете. Все-таки пойдете? — Робкий оживился. — Новое приключение? А меня с собой возьмете?
— Не в этот раз, Ростислав.
— Может, тогда зайдем в трактир на площади. Там лучшая в Москве икра. Хлопнем по рюмашке.
— Не сегодня, увы. Здесь есть где-нибудь поблизости оружейный магазин?
— Оружейный? — переспросил Мудров. — Есть! Как раз на углу Варварки и Рыбного. В Старой Гостинке. Ох, чую, снова будет весело!
— Не в этот раз, Робкий, не в этот раз, — повторил я задумчиво и двинулся в одиночестве налево, как и подобает настоящим мужчинам.
Оружейный магазин нашелся там, где напророчил Мудров. Прямо с порога меня ждал большой облом — объявление, что в связи с распоряжением генерал-губернатора в Москве действуют ограничения на ношение огнестрельного оружия и без специального разрешения частным лицам не продается. Пустой зал всем своим видом показывал пагубность для оружейной торговли подобных запретов. Скучающие приказчики при моем появлении тут же вскинулись с надеждой, которая тут же потухла, когда я честно признался в отсутствии бумаги из полиции.
«Что же делать? — затосковал я. — Идти на встречу к ворам с пустыми руками — верх глупости».
Да, человек, к которому меня направил Плехов, был авторитетным вором Зарядья и имел немалый вес в Москве в узких кругах. «Главвора», как я окрестил неизвестного пока мне уголовника, звали Пузаном. Столь обидная кличка, объяснил мне Антонин Сергеевич, произошла не от склонности к обжорству, а от смешной фамилии Пузанков. Чем он промышлял, доктор не знал, но разумно предположил, что связей у «авторитета» хватит, чтобы решить мою проблему.
Уголовники для меня не проблема. Не могу сказать, что их уважаю или, тем паче, восхищаюсь, но принимаю как неизбежное зло. Работа у них такая. Паскудная, мерзкая, но работа. Я и сам не ангел, если разобраться. Мокрушников, насильников не приемлю. А чистые воры? Можно и наступить на горло своему самолюбию. Не переломлюсь. Только подстрахуюсь.
Мой взор приковала витрина с охотничьими ножами. Вернее один нож, но зато какой! С ножнами из теснённой кожи, чем-то он напоминал мне ту переделку, которой мне резанул горло Дорохов, только намного идеальнее. Длинное лезвие в четверть метра с изгибом и верхней частью обуха типа «щучка». Ширина клинка, почти как у сабли. Настоящий тесак. Гарда, как я люблю. Таким ножом можно запросто колоть, рубить, резать.
— Заинтересовались ножом Боуи? — тут же подлетел приказчик. — Это легенда Дикого Запада! Длина клинка девять с половиной дюймов, рукояти — почти шесть…
— Американский?
Я вздрогнул. Снова знак! Америка, Америка, кругом одна Америка…
— Да! Этот нож стал знаменитым после того, как в 1827 году случилась невероятная дуэль. Полковник Боуи — тогда он был лишь известным первопроходцем, — имея только этот нож, в одиночку расправился с несколькими противниками, несмотря на то, что в него неизвестно сколько раз выстрелили, ударили шпагой и огрели пистолетом по голове. Как он выжил, никто не понял. Зато подробности дуэли облетели все газеты[1]. И все захотели себе такой клинок…
Пока приказчик разливался соловьем, я, уже все для себя решив, пытался сообразить, куда мне пристроить этот горлорез. Вешать на пояс в ножнах — не лучший вариант. Оставалось одно: запихнуть сзади за пояс брюк и надеяться, что рукоятка меня не выдаст, спрятанная под пиджаком. Был бы на мне костюм-визитка с его длинными фалдами… Увы, чего нет, того нет.
И еще… Нужно зашить две пятисотки в воротник пиджака. Не стоит дразнить гусей, то бишь уголовную братию.
— У вас найдется в магазине походный набор с иголкой и ниткой? — уточнил я у продавца, заранее зная ответ. — И место, где с ними можно поколдовать?
… Мудров не обманул: Кривой переулок и в самом деле был кривым, как турецкий клыч. И таким же опасным. Я свернул с Варварки и стал спускаться вниз в сторону Москва-реки. И сразу почувствовал себя тут лишним. Моя соломенная шляпа смотрелась вызывающе в этом царстве картузов, фуражек и кепок. Как и костюм, путь и недорогой, но все же бастард голубых кровей среди поддевок, тужурок и простых косовороток. Народ тут обитал простой и дерзкий. Я прошел мимо начинающейся драки двух оборванцев в лаптях в окружении толпы босяков. Видимо, тут обитали рабочие, прибывшие на московские стройки. И жулики. Куда же без них. Перехватив несколько оценивающих пристальных взглядов, я ускорился и вскоре прибыл на место. В лавку-«обжорку», торговавшую щами за три копейки, кашей за две и «бульонкой» — странным блюдом из обрезков вчерашнего мяса, запеченных в горшке с перцем и лавровым листом — за 10. У входа толпились старьевщики с толкучки на Старой площади.
Я нырнул внутрь. Встретился взглядом с подавальщиком за стойкой в цветастой рубашке-косоворотке. Мой вид у него вопросов не вызвал. Как и мое сообщение, сказанное полушепотом: