— У меня записка к Пузану.
Качнув нарочито прилизанным к узкому лбу прямым пробором, подавальщик окликнул молодого еврея, притулившегося в темном углу.
— Изя, человек до Матки. Проводи.
Парень безропотно поставил на стойку кружку с квасом.
— Идем!
Мы вышли в переулок и тут же нырнули в проход между домами. Запетляли между ветхих, но высоких четырехэтажных домов, деревянных сараев и куч мусора по такому сложному маршруту, что я мгновенно потерялся. Где север, где юг, где Кремль, где Москва-река? В этом мире полутеней, облупленных фасадов, мрачных тоннелей, проходных дворов ощущение пространства совершенно искажалось. Казалось, я уже не в Москве, не в России, а непонятно где: трущобы — все на одно лицо. Вернее, абсолютно безликие. Живущие по собственным законам. И, конечно, никакой полиции…
Адская смесь запахов чуть не снесла меня с ног. Из прямоугольного проема, ведущего во внутренний двор, несло одновременно скисшей капустой, гнилым луком и жареной рыбой, мышиным дерьмом и котами, солдатскими портянками и нечистотами. В этом «бульоне» раскачалось белье на длинных веревках, протянутых между расположенных тремя ярусами друг напротив друга длинных балконов-галерей. Удивительно, но этот двор напоминал Одессу. Только Одессу тусклую. Одессу, лишенную солнца. Оно, словно вор, с трудом прокрадывалось в этот каменный колодец, но так и не смогло пробиться сквозь мокрые простыни, отразиться от обшарпанных потемневших стен. Здесь веяло безысходностью, а не южнопортовой черноморской бесшабашностью и весельем. Отсюда хотелось поскорее сбежать. Но выбора у меня не было.
Я вздохнул и двинулся за своим провожатым, не переставая недоумевать: ведь я находился буквально в двух шагах от кипящего центра столичной торговли в Гостиных рядах. От нарядной толпы. От сверкающих витрин. От Биржи с ее пройдошистыми, но представительными дельцами. В двух шагах от Кремля и Красной площади!
— Нам сюда, на галдарейку, — показал мой провожатый на лестницу, ведущую на второй ярус сплошного балкона.
Под ногами загремели ржавые ступени. Открытая длинная галерея-галдарейка сплошной полосой лепилась к стене дома непонятно на чем и заменяла собой внутренний коридор. На нее выходили двери из квартир и их слепые окна, в которые свет не мог проникнуть из-за нависающей точно такой же галереи следующего этажя. Похоже, владельцы здания экономили на всем. Возможно, даже на отделке: казалось, дом сразу так и был построен с потемневшей от сырости штукатуркой, кое-как размазанной по стенам.
Дорогу нам преградил здоровенный простоволосый детина в одной рубахе навыпуск на голое тело, залатанных штанах и истоптанных, позабывших о ваксе сапогах гармошкой. Мы померились взглядами. Ни ростом, ни комплекцией я не уступал, а придать себе вид опасного типа — это мне запросто. Громила сплюнул сквозь редкие зубы.
— Кто таков? Заблудился, барин?
— К Пузану, — ответил за меня провожатый.
— Смелый, да? — нагло улыбнулся мне в лицо детина и вытащил из кармана руку. На его кулаке блеснул кастет.
— К зубодеру сходи. У тебя изо рта воняет, — укорил я молодчика, ничуть не впечатлённый его вызывающим поведением.
До громилы дошло, что я его не боюсь.
— Заходи, коль охота. Но имею в виду: у нас вход рубль, выход — два.
— Два покойника? — уточнил я.
Страж двери — а кто еще? — рассмеялся и освободил мне дорогу. Я не спешил подставлять ему спину. Выразительно посмотрел на кастет.
— Не боись, — успокоил он меня, но руку с кастетом убрал в карман.
Я шагнул в полутемную комнату и сразу сдвинулся в бок от входа, чтобы не дать шанса огреть меня сзади. Но ничего страшного не случилась. Дверь закрылась почти бесшумно. Провожатый остался на галерее вместе со стражем.
Полутемную комнату перегораживал стол, заставленный тарелками с едой и бутылками с пивом. Не сказал бы, что по-бомжатски, но и не Версаль, ясно дело. Без расстеленной вместо скатерти газетки, но и без серебра с фарфором. Причем первый вариант тут был бы уместнее, чем второй. Больше соответствовал бы компании за столом всего из двух человек и ее немудреной закуси, вроде соленой рыбы и жареного гороха. Один любитель пенного — точная копия громилы, оставшегося за дверью. Второй худощавый, с мышиным туповатым лицом. От такого лопоухого типа не ждешь угрозы, но не трудно догадаться, что именно от него можно ожидать любой подлянки.
Я скосил глаза в сторону и крепко сжал зубы, чтобы не крякнуть от удивления. У окошка, пользуясь струящимся от него рассеянным светом, за колченогим столиком работал переломанный кособокий инвалид. Высунул язык от усердия, тихо сопел и наклеивал какой-то штемпель на бланк 5-тысячного векселя. Я эти векселя в банке час назад видел, спутать невозможно. Но что позабыла столь ценная бумага в этой трущобной норе⁈ Увидеть в этих оскрузлых грязных пальцах что-то дороже рваного рубля казалось немыслимым! Неужели это и есть нужный мне Пузан?
— Привет от доктора Плехова честной компании, — промямлил я, ни к кому не обращаясь.
— От Антонина Сергеевича? — неожиданно уточнил человек-грызун.
Неужели главвор — это он?
— У меня записка для господина Пузанкова, — пояснил я, вызвав смешки за столом.
— Господ тут не держим. Давай сюда, — главвор, неожиданное внешне поумнев, протянул руку за письмом.
Возражать не было никакого смысла. Отдал записку и приготовился ждать.
— Тебе, что ль, бирка нужна? — оторвав глаза от записки, спросил Пузан.
— Бирка?
Пузан рассмеялся и провел для меня короткий ликбез. «Бирка», «ксива», «глаз», «одеяло», «очки» — как только не называли блатные российский вид на жительство. «Линка», «линковые очки» — неподдельный паспорт на чужое имя, с подходящими к личности «покупателя» приметами. «Липовые очки» — поддельный паспорт. Оба вида давали возможность «прикрыться одеялом», то есть официально прописаться. Все эти сведения главвор вываливал на меня без малейшего стеснения. С шуточками-прибауточками. Метла у него была хорошо подвешена. И речь вполне себе правильная, без матюгов и глупых просторечий. И глазки такие умные-умные, добрые-добрые…
— Ты, уважаемый, так лихо мне все вывалил…
— А чего мне бояться? За рассказ на кичу не гребут.
— Мне-то не рассказ нужен, а документ. Сможете помочь? В деньгах не обижу.
— Другому на порог бы указал. Но ты другое дело. От Антонина Сергеевича пришел, а я его крепко уважаю. Дважды меня от смерти уберег. Долг платежом красен. Так какой тебе нужен паспорт — линковый или липовый?
— А оба можно?
— Оба? Зачем тебе?
— С одним попробую прожить, с другим постараюсь свою фамилию сохранить. Скоро смутные времена настанут. Вдруг подвернется вариант?
— Вариант… — задумчиво протянул Пузан и отвлекся.
В дальнем конце комнаты распахнулась занавеска, открыв проход в смежную комнату. Оттуда выпорхнула шустрая разбитная молодка. Подскочила к столу. Плюхнула на него тарелку с пирогами и, склонившись к уху хозяина, что-то зашептала.
Главвор нахмурился.
— Ты, это, парень, падай к столу. Пивка попей. Мне отлучиться надо.
Я покрутил головой. Нашел свободный табурет. Приставил его к столу. Уселся. По-хозяйски, без спроса прихватил бутылку, неловко ерзая, ибо нож Боуи чуть не порвал мне брюки.
Пузан, не заметив моих мучений, удовлетворенно кивнул и вышел из комнаты в сопровождении молодки. Из соседней комнаты донеслись тихие голоса.
— Пирога попробуй, — кивнул минут через пять на тарелку оставшийся за столом громила, когда пауза затянулась. — С требухой. Горячий еще.
— Потом попробует, — раздался напряженный голос Пузана, в котором сквозили чуть ли не угрожающие интонации.
Он стоял в дверном проеме, сжимая кулаки. Из-за его спины вылезла голова Беленцова.
«Бодрый⁈ Он что тут позабыл?» — напрягся я не на шутку.
— Я тебе не дядя Сарай! Вот ты и запоролся, звонарь! — зло выкрикнул человек-грызун, и его впечатляющие уши налились пунцовым цветом.
[1] Эта дуэль вошла в историю как «Бой на песчаной отмели».
Глава 7Сделка с совестью
«Запоролся, звонарь» — понятно без уточняющих вопросов. Вопрос лишь в том, в чем я, собственно, наложал? И кто такой «Дядя Сарай»?
Пузан, еще тот артист, переменился в одночасье. Куда только подевался собеседник с таким выражением на лице, что ему хотелось излить душу и доверить ключ от домашнего сейфа? Вроде только что культурно беседовали, а тут запел на блатной музыке, что твой тенор в итальянской опере. Срочно дайте переводчика! Иначе как мне разобрать фразы, вроде «загнали тебя в пузырек» или «лишь прикидываешься ветошным», которыми сыпал Пузан с перекошенным от злости лицом. Чем я не угодил ворам? Какого грача я спугнул? Почему обстановка так резко переменилась?
На крики Пузана тут же нарисовался второй громила. Залетел в комнату. Встал за моей спиной. В открытой двери на галдырейку застыл еврейчик Изя.
— Не пойму, Пузан, что за предъява? Говори нормально, я вашей фени не разумею.
— Ты нашему бурчу все карты спутал, как львенка поймать! — ткнул пальцем в Беленцова главвор. — И не прикидывайся, будто по фене не стучишь. Шнифера за версту видно. Из Варшавы приехал на гастроли? Для того и в банк ходил присмотреться?
— Львенок? Медведь был, признаю. Сынка царя зверей не трогал, — усмехнулся я, демонстрируя олимпийское спокойствие. — Не вор я. Ошибочка у вас вышла.
Мне сразу стало понятно одно: слишком я все же выделялся среди хроноаборигенов. Люди интеллигентные, вроде братьев Плеховых, хоть и отмечали странности в моем поведении, но пытались найти им простые объяснения. Но крученый-верченый главвор сразу просек, что со мной дело нечисто. Вот только ответ себе придумал опять же таки в своем, в воровском духе.
— Чего его слушать⁈ — рявкнул громила за моей спиной. — Ну ты, шляпа, думаешь, коньки петуховые напялил и за умного сойдешь?
Я взвился с табурета, как подброшенный. Левой рукой ухватил растерявшегося детину за шиворот, а правой вырвал из-за ремня измучивший мой афедрон горлорез. Резко дернул парня на себя, мгновенно сместившись ему за спину. Отступил к стене, прикрываясь его телом. Когда на нее оперся спиной, просунул нож ему между ног, острой кромкой вверх. Громила замер, не осмеливаясь пошевелиться. Видимо, углядел блестящий кончик ножа и мигом сообразил, что его бубенчикам цена копейка.