За дверью нечеловеческий голос, напоминающий пронзительные верещания злого духа, вопил: «Откройте немедленно!! Открывай, сука!!! Открывай нахуй, кому сказала!! Я всё знаю! Знаю, что вы там делаете!»
После – снова удары всем телом о дверь. Этот голос никак не мог принадлежать Вике Кабаковой. Нас атаковало некое массивное чудовище, явно женского пола, но вот было ли это существо человеком или же демоном – этого мы не знали. За ту долю секунды, когда я лицезрел персону вторжения сквозь дверную щель, я смазанно зафиксировал лишь большое пухлое тело, снабженное гигантским аморфным лицом: распущенные длинные волосы, вылупленные светлые, полыхающие бредом глаза… Кто это? Почему она штурмует нашу дверь? Почему она назвалась тем именем, которое было идеальным паролем для того, чтобы эта дверь открылась?
Где-то с краю моего оледеневшего сознания мерцала чудовищная и неприемлемая мысль: а вдруг это действительно Вика Кабакова, с которой внезапно произошла некая кошмарная и необъяснимая трансформация? Эта мысль заставляла цепенеть от ужаса, хотя ничего реалистичного в таком предположении не было. Может ли прекрасный, родной и добрый человек в одночасье превратиться в безумного демона? Я не мог в это поверить. Вика не просто прекрасный и совершенно светлый человек, она также являет собой воплощение адекватности, некий триумф Светлого Разума… Кого угодно я мог представить себе погрузившимся в бред, но только не Вику. Не найти человека, более далекого от бреда, нежели она. Но ужас того мига породил мучительное сомнение даже в таких незыблемых истинах.
Между тем тактика нападающей стороны изменилась. Она стала имитировать наличие целой группы атакующих, отдавая захлебывающимся голосом приказания: «Ребята, ну давайте, тащите сюда… Сейчас мы высадим эту сраную дверь нахуй. Так, мужики, несите таран…» Никто ей не отвечал, не слышалось других голосов, так что сразу становилось понятно, что это имитация, психотический театр за дверью. «Сейчас мы их выкурим оттуда!..» Тем не менее и одной этой туши хватило бы, чтобы высадить дверь. Говорю же, это была очень старая и хлипкая дверь, и держалась она на соплях. Если бы мы не подпирали ее своими телами, эта дверь давно уже рухнула бы, освободив путь неведомому агрессору. А ведь говорили мне мудрые друзья: замени дверь. Поставь новую, лучше всего железную. В 90-е стремные годы все ставили себе железные двери. Не послушался, беспечный дурак.
Попросив Федота продолжать подпирать дверь, я позвонил своему отчиму, который (как помнят читатели) жил в другой секции того же дома. Игорь пришел почти сразу же, но, когда он вышел из лифта на моем пятом этаже, перед моей дверью уже никого не было. Агрессорша исчезла. Игорь увидел только меня и Федота, двух парней в несколько стеклянном состоянии. Выслушав наш сбивчивый рассказ об атаке, он взирал на нас с легким недоверием. Мир в тот момент казался зыбким и ненадежным, я готов был усомниться во всём – недоверие во взгляде Игоря заставило и меня помыслить о невозможном: не было ли это всё нашей одичалой галлюцинацией? Поверить в это я не мог, но после пережитого шока я уже ни в чем не чувствовал уверенности.
В сомнениях я спустился на лифте в вестибюль нашего дома. Стоило дверям лифта разъехаться передо мной, как я увидел консьержку, которая стояла прямо перед лифтом и смотрела на меня. Первая же фраза, которую она изрекла, хоть и не внесла ясности во всю эту ситуацию, но всё же заставила меня испытать колоссальное облегчение.
Она сказала: «Ее уже увезли».
Фу-у-у-у-у… (Я мысленно выдохнул.) Значит, мы все-таки не допрыгались до таких зашкаливающе материальных галлюцинаций. Всё это происходило в действительности.
Постепенно в вестибюль спустилось еще несколько жильцов. Картина происшедшего медленно вырисовывалась.
Оказалось, некая женщина с третьего этажа допилась до белой горячки. Шла она к этому довольно долго, о чем было известно консьержке, но неизвестно мне, потому что до того дня я ничего не знал об этой женщине с третьего этажа. Я не был с ней знаком.
В тот день ее алкогольное безумие достигло пика. Перед тем как атаковать мою дверь, она вышла из своей квартиры и спустилась вниз, где некоторое время донимала консьержку совершенно безумными разговорами о своем муже. На фоне алкогольного опьянения у нее развился бред ревности, ей казалось, что ее муж постоянно ей изменяет. Она пыталась выведать у консьержки, часто ли муж входил в подъезд в сопровождении гипотетических любовниц. Затем она решила вернуться к себе домой, но случилось так, что в лифте ее безумный палец перепутал кнопки: вместо кнопки третьего этажа она нажала кнопку пятого. В бреду она полагала, что звонит в дверь собственной квартиры. Но почему она назвалась именем Вики Кабаковой? Когда я приоткрыл дверь, а потом сразу же стал закрывать ее, ей показалось, что в щели она видела своего мужа. В ее воспаленном мозгу мгновенно нарисовалось, что муж в данный момент ебется с какой-то женщиной и поэтому не хочет пускать ее в квартиру. Ей показалось, что она застукала изменщика.
Соединение и разделение полов. 2010
Но всё же, почему она назвалась Викой Кабаковой? Всезнающая консьержка рассказала, что эта женщина много лет глючилась на Вику Кабакову, в ней видела она всё то, чего недоставало ей самой: Вика – блестящая светская дама, обаятельная и сексапильная интеллектуалка, жена знаменитого художника, вечно окруженная веселыми и восторженными друзьями… Такова была Вика, но не такова была Женщина с Третьего Этажа. Всё это породило в душе этой женщины влюбленность, смешанную с завистью. Видимо, на пике белой горячки она решила присвоить себе имя дамы, сделавшейся ее идеалом. Консьержки многое знают о жильцах своих домов.
Особое значение имеет то обстоятельство, что действующие лица данной истории жили в квартирах одинаковой планировки, расположенных друг над другом. Вика – на одиннадцатом, я – на пятом, анонимная женщина – на третьем. Мы все были нанизаны на единую вертикаль. Белогорячечный бред этой женщины резонировал с нашими кетаминовыми экзальтациями. Наше воспарение под музыку итальянского барокко создало шлейф или же эффект засасывающей воронки, зацепивший помутненное состояние этой женщины, и сила этого шлейфа оказалась достаточной для того, чтобы поднять ее грузное тело на два лишних этажа. Она очутилась на пятом вместо третьего, но волна всё же не смогла протащить ее до одиннадцатого, куда она, вероятно, так желала взобраться.
Этот эпизод вошел в историографию наших трипов под названием «О чем не говорил Конфуций». Так называется сборник рассказов китайского писателя Юань-Мэя, повествующих о проделках лис, о духах и оборотнях.
Глава тридцатаяПринцесса рейва
Примерно в то же время я познакомился с девушкой, воплощающей в себе принципы той красоты, которую я (после откровения в галерее Уффици) называл «боттичеллиевской» – впрочем, речь не о сходстве между живыми девушками и девичьими образами, встречающимися на полотнах мастеров Возрождения, скорее речь идет о некоем флюиде, о некой особенной рассеянности, а может быть, даже о растерянности – речь об удивленной красоте, которая несколько смущена собственной ускользающей тайной. При этом девочка была тусовщицей, ее хорошо знали во многих тогдашних танцевальных клубах, где она заслужила прозвище Принцесса рейва. Ходила она и по подиуму, хотя и не отличалась высоким ростом, позировала для различных журнальных фотографий и в целом обладала свойством мгновенно очаровывать многие чувствительные сердца, как мужские, так и девичьи. В какой-то момент в нее, кажется, были влюблены все инспектора МГ. Друзья долго не хотели знакомить меня с ней, предупреждая, что я могу влюбиться не на шутку, – так, в общем-то, и случилось. Я с недоверием относился к предупреждениям моих друзей, полагая, что я вряд ли способен влюбиться в девушку, в которую охапками влюбляются абсолютно все, но я не стал исключением, да и не было у меня никаких шансов стать исключением: стоило мне увидеть ее, как мне сразу же показалось, что я знал ее всегда. Она пришла ко мне в гости, и сразу же выяснилось, что наши жизни и души связаны множеством нитей: мы тусовались в одних и тех же местах, читали и любили одни и те же книги, встречали одних и тех же животных на тропах идентичных лесов, отлавливали сходные видения в часы, предназначенные для видений. Мы оба обожали «Алису в Стране Чудес», Венецию и Швейцарские Альпы, а также чтили вещества, прозрачные, словно вода родника, но не являющиеся водой. Ей было двадцать лет, а может быть, двадцать два.
Не прошло и часа с момента нашего знакомства, как мы уже лежали, обнявшись, в Комнатке за Перегородкой – мы целовались, сплетались, мы рисовали пальцами в воздухе затейливые вензеля, траектории венецианских каналов и силуэты альпийских вершин, – казалось, что мы забились в бархатный карман бытия, где не может случиться ничего плохого, ничего тяжеловесного, ничего необратимого. Перегородка, возле которой мы лежали, щедро и ненавязчиво преподносила нам букеты микроскопических цветов, ибо перегородка оклеена была обойной бумагой, которая местами пузырилась, волнилась, волновалась, а изображенные на этой обойной бумаге микроскопические и выцветшие цветы сами собой соединялись в огромные букеты, которые протягивали нам невидимые и деловито-гостеприимные существа, живущие в плоских и плотских пространствах обойной бумаги. Свет становился зеленоватым, словно мы погружались в илистый водоем, мечтая обнаружить на дне водянистые усадьбы, где кособокие лакеи в изумрудных ливреях склонялись с декоративных мостиков, вглядываясь в глубину развлекательных нор, откуда выглядывали белые лица сомов. Художник Сомов, изображавший усадебные соития, тоже, должно быть, стремился к подобному качеству изображения, когда превращал своих девушек и вельмож в черные силуэты, проступающие на изумрудно-золотом фоне. Но Сомов был гей, соответственно, образы юных распутниц восемнадцатого века оставались для него иконографической условностью; для меня же они были столь же необходимы, как представляется необходимым с точки зрения весенних дворов то состояние вечернего воздуха, которое наступает после быстрого проливного дождя.