а никогда не будет продана и куплена до конца. На дне своего позора эта страна внезапно восстанет и возвратится к жизни, стряхнув с себя страшный сон капитализма. Старики и дети, те, кто несет в себе память о прошлом и зерна будущего, должны объединиться, чтобы пробудить нашу страну от безрадостного, липкого, лживого сна. Постепенно, сквозь старинный печальный мотив песни, всё отчетливее проступает мотив «Вихрей враждебных» или «Вставай, страна огромная». С этой песней старики и подростки выходят из мест своего вынужденного и добровольного пребывания. Затопив собой улицы, они образуют колоссальное шествие. Удивительным образом смешавшись, бедно одетые старики и модная молодежь образуют поток, представляющий собой нечто среднее между рейв-парадом и политической демонстрацией пенсионеров. На их пути разрушаются банки, рестораны, полицейские кордоны и прочие атрибуты капиталистической системы. Движимые силой Песни, все идут к Тайной Лаборатории.
Действие снова переносится внутрь Лаборатории. Силы зла парализованы и напуганы растущей силой Песни. Они начинают метаться по залу, подгоняя действия Хроноса, который производит огромное количество черных, превращающих в стариков, часов. Но уже поздно. В окна они видят огромные массы детей и стариков, которые со всех сторон приближаются к Лаборатории. Песня проникает во все щели и окна. Силы зла начинают спешно дезертировать. Кукушка впрыгивает в Избушку, и они превращаются в скромные ходики, висящие на стене. Герой Нашего Времени превращается в униформу, висящую на плечиках. Силовик сбрасывает свои руки, как ящерица – хвост, превратившись в скромного человека, читающего в кресле газету. Руки одиноко и бессмысленно поднимают в углу гири. Бандит Матрешка превращается в обычную поцарапанную матрешку, стоящую на телевизоре. Ёлка от испуга превращается в пальму в кадке.
Эталон остается один. От злобы он белеет, и лицо его превращается в мраморное лицо Аполлона. А стрелки в его глазах-часах начинают вертеться с бешеной скоростью. Он хватает Хронос и начинает метать в толпу, окружившую дом, черные часы. Если надеть эти часы, то превращаешься в старика. Но никто не надевает эти часы. Они хрустят под ногами революционной толпы (кадры в стиле Эйзенштейна). Раздавленные часы превращаются в черные ручейки, напоминающие нефть, со стрелками и римскими цифрами, струящимися в них. На стенах тайной лаборатории проступает множество светящихся циферблатов. Они, как прожекторы, испускают лучи, скрещивающиеся в центре лаборатории. В скрещении этих лучей возникает прекрасная инопланетянка (Агузарова), но не в образе девочки или старушки, а в образе прекрасной инопланетянки. Ее синие глаза встречаются с глазами-циферблатами Эталона. Она перебрасывает его в нижний сектор песочных часов, а наши герои, напротив, оказываются на свободе, лежащими на полу в море денег в бессознательном состоянии. Вокруг их тел деньги скукоживаются и превращаются последовательно сначала в палую листву, в снег, в лепестки цветов. Звучат аранжированные фрагменты из «Времен года» Вивальди. Параллельно мы видим, как песок засыпает Эталона, который окончательно превратился в мраморного Аполлона, стрелки в его глазах беспорядочно замирают. Первым из наших героев приходит в себя Ученый. И мы видим таймер, показывающий, что до Хроновзрыва, который превратит всех в стариков, осталось меньше минуты. В последний момент он нажимает кнопку на Хроносе, и цифры на таймере начинают с бешеной скоростью бежать в обратном направлении. Мы видим, что арабские цифры превратились в неизвестные знаки. В этот момент от Хроноса центробежными кругами начинает распространяться розовый свет. Инопланетянка поет песню о свободном времени.
Время не подчиняется никакой власти, непознаваемо, неведомо, таинственно, непостижимо. Время – это неизвестное. Время скрывает в себе множество сюрпризов и тайн. Параллельно звучанию этой возвышенной песни показано, как старикам возвращается молодость. Молодые остаются молодыми. Безбрежная толпа превращается в море коллажных, вписанных друг в друга фигур. Бывшие старики и старухи превращаются в юношей и девушек в одежде 30–50-х, с лицами, осиянными счастьем фильмов тех лет. Некоторые превращаются в детей. Современная молодежь сохраняет свой бешено-радостный панковско-рэперский образ. Превращение города (Москвы) в волнах нежного розового света, кругами расходящегося от Хроноса. Мы видим улицы, забитые автомобилями (московские пробки), – вдруг все автомобили исчезают, превращаются в самокаты, велосипеды и ролики, а также в птиц, собак и кошек. Мы видим стариков на фоне новых, сверкающих буржуйских зданий: трансформация – старики становятся молодыми, а вместо новых зданий, наоборот, возникают старинные дома, особняки и зеленые сады. Мы видим, как везде исчезает реклама: на наших глазах испаряются билборды, вывески и т. п. Москва превращается в прекрасный город, утопающий в цветущих садах, где все люди молоды, а дома, наоборот, старинные, где нет машин и рекламы, где воздух чист и поют птицы. Наши герои тоже превращаются: мальчики и девочки возвращаются в свои молодые тела, а старики возвращаются в Свои Молодые Тела.
Они радостно обнимаются и приветствуют друг друга. Молодые парни учат бывших стариков рэперским приветствиям. Звучит массовая, радостная песня о Празднике. Время было. Время есть. Но времени больше не будет. Будет Праздник. Танец всех персонажей в духе Полное Счастье и Ликование. В последнем кадре мы видим циферблаты. Из них на зрителя вылетают пули. Звучит тихая и задумчивая песня о соколе и окуне («Выше того, выше того моя радость…»).
Титры. Конец фильма.
Глава тридцать девятаяЛондон. Как встретиться с ангелом?
В 2001 году в Лондоне прошла выставка под названием «Как встретиться с ангелом?». Это была наша совместная выставка с Ильей Кабаковым, и состоялась она в галерее Спровьери. Это уже второй Спровьери в нашем повествовании. Никколо Спровьери – племянник того самого барона Паоло Спровьери, который столь гостеприимно принимал нас в Тоскане в середине 90-х. К 2001 году барон Паоло уже умер. Всё его наследство, включая баронский титул, досталось его племяннику Никколо по той диагональной схеме наследования, которая принята в благородных семьях Италии. Никколо, продолжая дело своего дяди, открыл галерею, но уже не в Италии, а в Лондоне. Первой выставкой его галереи в Лондоне была наша выставка с Ильей Кабаковым How to meet an angel. По этому поводу я и прибыл вместе с Элли в столицу Британской империи, где нас встретил всегда очень живой Никколо, и мы были поселены в отель Regent Palace на Picadilly Circus – гигантское мамонтообразное строение, которое само по себе настолько воплощает дух Лондона, что можно даже и не выходить из этого отеля, уже достаточно проживания там, чтобы полностью ощутить город, где ты оказался. Погодка была классическая: мелкая морось, начало осени, частые псевдодожди – так можно обозначить эффект, когда вроде бы дождя нет, но ты всё равно оказываешься с влажным лицом, влажными руками, потому что потоки влаги вкрадчиво и подспудно орошают растерянного странника.
Странное впечатление произвело на меня попадание в этот город. В эпоху детства и раннего отрочества Лондон мощно притягивал мои мысли. Я уже описал крушение англоманского фантазма при столкновении с британским современным искусством. Мой визит в Лондон окончательно добил и разрушил тот грандиозный лондонский фантазм, который питал мое воображение в период моей ранней юности. При этом нельзя сказать, что Лондон меня разочаровал. Лондон показался мне очень красивым, очень величественным, очень имперским. Более того, я совершенно четко почувствовал, что это и есть столица мира: никакой не Нью-Йорк, не Лос-Анджелес, не Париж, не Рим, не Москва и не Иерусалим, а именно вот он – центр современного человечества. Именно здесь проходит центрирующий нерв мира на данный момент. Удивительным образом это не вызвало во мне энтузиазма, хотя я этого энтузиазма от себя ожидал. Вообще-то я дикий централист и очень люблю всё центральное и центростремительное. В каждом городе, куда я попадаю, я всегда обожаю главную площадь, главный собор, главный дворец, желаю увидеть центральную статую, колонну, центральный мост, самую чтимую святыню, самую обожаемую максимальным количеством людей картину и так далее. Если там имеется священное дерево, или камень, или метеорит, играющий роль центрирующего объекта, я неизменно первым делом стремлюсь именно туда и именно с этим объектом прямолинейно взаимодействую, уподобляясь стереотипному туристу или самому неизысканному паломнику. Этот принцип меня обычно не подводит. Например, в Милане собор Дуомо – это вполне достаточное место для того, чтобы при желании забыть об остальном городе и полностью сосредоточиться на этом главном соборе. В Иерусалиме, конечно же, главным объектом является Западная Стена – Стена Плача. Всё четко. Как заявлено, так и есть.
Поэтому централизм, свойственный Лондону, ощущение, что это центр мира, должно было бы меня вдохновить и приятно возбудить. Но внезапно я понял, что это центр того мира, который мне не особо интересен. То есть современного мира. Видимо, я преувеличиваю: этот современный мир меня всё же интересует в какой-то степени. Но этот город не вставляет как-то. Меня, во всяком случае, совершенно не вставило. Видя эти группировки людей возле пабов, оживленно беседующие, пьющие пиво и другие напитки, наблюдая некоторую необузданность англичан, их одновременно раскованность и в то же время глубокую скованность, видя эти улицы, выдержанные в изысканных цветовых сочетаниях, наблюдая за гигантскими серыми белками, важно прогуливающимися по травам Гайд-парка, наблюдая за всей этой реальностью, такой чрезвычайно убедительной, выпуклой, впечатляющей, эстетизированной, я не испытывал вштыр. Эффект был противоположный, чем от Венеции. Я ожидал, что Венеция вызовет у меня разочарование, просто потому, что она предварялась завышенными ожиданиями. Пруст пишет: Венеция обязана разочаровать, но никогда не разочаровывает. Это miracle: ты получаешь именно то, что должен получить. Как в меню написано «Кисель из черники (вкусный)». Ты думаешь: раз написали «Кисель из черники (вкусный)», то, наверное, это будет компот из крыжовника, да еще к тому же невкусный. Каково же твое изумление, когда наливают кисель из черники, вкусный. Ты понимаешь: всё действительно так, как написали. Написали «кисель», написали «из черники» и написали «вкусный», и всё это так и есть.