кла его – он светился и дрожал, как и всё здесь.
– Oh you… Hi, we are at the farm for exotic birds right now… – выкрикивала девочка-эльф в телефон, пытаясь перекричать шквал музыки. Но тут же связь прервалась, и девушка отчего-то бросила мобильник вниз с железной лестницы – он упал в песок и еще пытался мерцать и верещать, пока на него не наступила чья-то босая нога.
Девушка наконец скрылась в ракете, где уже навоняла стая птиц, и через минуту вышла оттуда, чтобы жадно вдохнуть открытый воздух, наполненный запахами йода, соли и сладковатого дискотечного дыма. Казалось, она на грани обморока, но я взирал на свою подругу изумленными глазами: она поменяла одежду. Теперь на ней было нечто длинное и мешковатое – видимо, она извлекла это одеяние из рюкзачка. Я не сразу осознал, что это за одежда, и только затем понял: грубая бурая ряса францисканского ордена, подпоясанная корабельным канатом. Юная монахиня со светящимся браслетом на руке вышла из вонючей ракеты слегка заплетающейся походкой – у нее закружилась голова от смрада…
Загадочность, естественным образом присущая эльфийке (беспечной и уверенной в себе лучнице из лесов Эльсинора), сменилась загадочностью юродивой: она приблизила к моему лицу свою нежно-лопоухую голову, окруженную нимбом из светлых и легких волос. Всего лишь минута в космическом корабле, предназначенном для нужд испражнения, и она изменилась полностью: губы казались теперь искусанными, зрачки – болезненно-расширенными, а взгляд словно бы искал что-то за спинами людей.
Тревожно и изумленно всматриваясь куда-то, францисканка приблизила губы к моему уху, и я расслышал ее шепот, то ли растерянный, то ли растерзанный:
– Боги, я не слышу вас!
Я хотел было что-то сказать, я хотел схватить ее за руку (мне казалось, она вот-вот упадет), но не сделал этого, потому что увидел, как в зеркальных зрачках францисканки восходит гигантское оранжевое солнце. Я резко обернулся: в эпицентре Радости надувался огромный оранжевый воздушный шар.
В этот миг небо расцвело салютом, и состояние встревоженной невменяемости овладело всеми. Что может быть эксцентричнее салюта при всём его простодушии? Сердца людей словно бы зафутболили в небо, а вслед за их улетающими сердцами неслись их лучезарные крики. Что можно сказать? Можно только молитвенно и пьяно повторять сакральную фразу:
MAD SKY IS BRILLIANT
И вот уже гигантский светящийся апельсин величественно воспарил над рейвом – президентский воздушный шар.
Все запрокинули лица. В тысячах зрачков взошло оранжевое солнце. Пляшущие и застывающие, достигающие просветления на танцполах и достигающие помрачения в барах, лежащие в песке и целующиеся в плетеных корзинчатых избушках, предназначенных для секса, – все взирали вверх с верноподданным обожанием. Волна нешуточного экстаза прокатилась по территории праздника. Все словно бы оказались на границе немыслимого счастья, и уже занесена была массовая нога, чтобы сделать шаг и перенести всех в незыблемо счастливые угодья. Но этому шагу не суждено было состояться.
Глава сорок перваяЗвук Солнца
Моя жизнь с русалкой началась в Амстердаме. Всем известно (благодаря старому американскому юношескому роману «Серебряные коньки»), что Голландия – это страна, отвоеванная у моря. В современном Амстердаме эта деятельность по захвату территорий у моря продолжается. Не так давно осушили близ города новый участок, отодвинули море и построили там новый жилой район Алмере. Райончик, состоящий из одинаковых строений, получился столь безрадостный, настолько суицидальный, что мэрия Амстердама решила оживить его каким-нибудь более или менее грандиозным сооружением из области современного искусства. Был объявлен конкурс среди художников, и мне предложили в нем поучаствовать. Так я оказался в Амстердаме в тот год. Я предложил амстердамскому правительству воздвигнуть в Алмере огромный маяк под названием «Лимон». Половинка лимона с отчасти снятой кожурой, что тянется за лимонным телом как своего рода хвост, закручивающийся в спираль, – неотъемлемый элемент прославленных голландских натюрмортов. Можно считать, что лимон в данной иконографии сделался, наряду с тюльпаном, одним из символов Голландии. Исходя из этих соображений, я предложил отцам города построить маяк в виде гигантской половинки лимона, которая создавала бы ярко-желтое оптимистическое присутствие в сером и плоско-унылом ландшафте Алмере. Ну и, конечно, предполагалась затейливая полоска наполовину снятой кожуры, сворачивающаяся в спираль. Своим срезом половинка лимона должна была смотреть в сторону Северного моря, и этот срез являл собой янтарно-желтый витраж из толстых стекол (воспроизводящий структуру лимонного среза), а сквозь этот витраж должен был хуярить в морскую даль сноп яркого маячного света.
Вместе с чиновниками из мэрии Амстердама я бродил по Алмере, ежась от холодного морского ветра, прикидывая, где строить «Лимон» и сколько это может стоить. Чиновникам понравился этот проект, но в итоге экономные амстердамеры сочли его чересчур дорогостоящим и от строительства «Лимона» отказались.
Жаль. Я очень рассчитывал получить лимон за этот «Лимон». Нам нужен был лимон для съемок фильма, который мы задумали вместе с Русалкой. Но лимона у нас не было. И мы уехали в Крым. Несуществующий маяк освещал наш путь.
Итак, настало время рассказать о фильме «Звук Солнца», которому я и Наташа Норд отдали почти два с половиной года нашей жизни. Это был особенный и восхитительный период жизни. Началось всё с прекрасного лучезарного весеннего дня в Крыму, когда к нам приехала Елена Уокер из Лондона и по моей просьбе привезла камеру Panasonic. Я специально выбрал именно эту камеру в каталоге: мне нужна была спортивная камера-пистолет. Здесь я делаю ссылку на главу под названием «Пистолет, девушка, чайник, луч», где пишу о значении пистолета в руке человека. Именно такой символический пистолет я и обрел в лице этой восхитительной камеры. Кроме пистолетной формы мне также требовалось, чтобы камера снимала четкое черно-белое изображение, причем сразу же, чтобы не было нужды потом переводить изображение в черно-белый формат. Я склонен был придавать особое, почти фетишистское значение отчетливости теней, яркости бесцветного света, а также глубине и сочности бесцветной тьмы в том черно-белом космосе, который мы собирали по крупицам, как страстные коллекционеры.
Эта камера-пистолет очень удобна в обращении. Таких камер за период съемок фильма прошло несколько. Первая была цвета металлик, темно-рыжая, с медным отливом, как волосы ирландки. Потом она была утеряна, на смену ей прибыла точно такая же камера, но уже темно-синего цвета, которая фигурировала в нашем сленге под именем Баклажан. А потом прибыла такая же точно белоснежная, которая называлась Снежок. Три поколения камер: Ирландка, Баклажан, Снежок. В первый день, когда Ирландка оказалась в наших руках, начались съемки фильма. Начались они со сцены на ялтинской канатке. Старая ялтинская канатная дорога, которую я всегда очень любил, идет довольно низко над землей, медленно поднимаясь в гору над Ялтой. Эта старая канатка воспета в стихах моей мамы. Мама когда-то, в 80-е годы, жила в ялтинском Доме творчества писателей и актеров и там написала цикл стихов, который называется «Жалобы в Ялте». В том числе прекрасное стихотворение, посвященное этой подвесной дороге:
Две старушки в воздухе, в воздухе плывут,
В воздухе, покачиваясь, волнуясь тяжело…
Вот в тяжелом драпе, как окутан сном,
Едет дядька в шляпе в воздухе сквозном.
В 90-е годы эта канатка привозила прямо к подножью гигантской статуи Зевса, которая царствовала над Ялтой. Статуя Зевса была киношного происхождения. Гигантский киношный Зевс доминировал над Ялтой. Его построили для съемок какого-то фильма, а потом просто оставили, и он много лет там стоял и сделался достопримечательностью Ялты. В начале нулевых (видимо, по требованию РПЦ) его убрали. Крепнущее православное сознание нашло несколько странным, что над городом вроде бы православным царит эта гигантская статуя языческого бога, да еще не какая-нибудь там древняя, а чистая бутафория, которая была при этом так по-советски прочно и кондово изготовлена, что могла бы простоять еще много веков и постепенно стать древней. О происхождении этой статуи не следует забывать: это был бог кинопроцесса. Доминирование фигуры киношного Зевса над Ялтой знаменовало собой тот факт, что Крым – это советский Голливуд. Светозарная кинореальность эфемерно и повсеместно проступала сквозь таврические ландшафты.
Маяк «Лимон». 2011
Местные жители не всегда хорошо осведомлены об истории Крыма, особенно о давних витках этой истории. Они редко помнят предания и сказки народов, которые населяют или населяли Крым. Зато их сознание полно киномифами. Когда местные обитатели показывают различные лакомые места любознательным приезжим, значительная часть историй, которые они при этом рассказывают, – это истории о съемках фильмов. Они, например, говорят: вот долина, где снимался «Всадник без головы». По этому гребню горы скакала знаменитая обезглавленная фигура, а с этого обрыва упал полковник Кассий Колхаун. Часто они не считают нужным упоминать о том, что всё это относится к реальности фильмов. Кинособытия для них более реальны, чем исторические обстоятельства.
Советский Голливуд. В чем отличие его от российского постсоветского кино, которое несет на себе печать провинциальности? Что такое провинциальное кино? Провинциальное кино – это кино, которое рассказывает только о своей стране, о местных проблемах этой страны, в то время как советское кино создавало все виды фильмов про все страны: снимались советские американские вестерны, снимались советские английские детективы. Всё у нас было свое. У нас был свой, лучший в мире Шерлок Холмс. Можно говорить об английской линии советского кинематографа, можно говорить об американской линии советского кинематографа. Роскошная, обширная немецкая линия. Можно даже сказать, что Советский Союз воссоздал кинематограф Третьего рейха, обрушенного самим же Советским Союзом. Вместо фашистского кино возникло антифашистское советское кино. В каком-то смысле оно продолжило линию кино Третьего рейха, воссоздав те лакуны и те нехватки, которые в этом фашистском кино имелись. Например, в фашистском кино мы не найдем образ идеального эсэсовца. Этот образ был создан советским кинематографом: это Макс Отто фон Штирлиц, он же Максим Максимович Исаев. Он идеальный офицер СС, идеальный ариец, характер нордический, выдержанный, а то, что на самом деле он русский человек, это ничему не мешает. Советский кинематограф во всё привносил просветленный шизоидный элемент – элемент раздвоенности. Признак советского мира – тотальная двойственность. Была еще линия древнегреческого кинематографа. Западноевропейская тема снималась в Прибалтике или в братских европейских странах. Америка, Древняя Греция и другие экзотические страны – всё это снималось в Крыму или на Кавказе.