Должно быть, вместо того чтобы заставить себя выбрать какое-либо из этого вороха предположений, я и затеял писание данного неряшливого труда, который тщеславно именую в разговорах с друзьями пышным и смехотворным словом «мемуары». Ясное дело, никакие это не мемуары, а некое всего лишь паническое нагромождение фрагментов, среди которых мне наиболее милы включенные в эту кучу осколки давнишних повествовательных поползновений.
Одно дело – наслаждаться собственными воспоминаниями, но совсем иное дело – записывать их с целью, как говорили в старину, «представить на суд публики». Последнее вызывает у меня внутреннее сопротивление, доходящее иногда до тошноты, и вовсе не потому, что мне есть что скрывать (у меня нет тайн, кроме вымышленных), а исключительно потому, что я глубоко убежден: вовсе не публике надлежит судить о тех событиях, что случались в изгибах и складках загадочной ткани, которую иногда называют реальностью. Будь на то моя воля, я предоставил бы вниманию публики исключительно воображаемые события – для этого и существуют романы, и следует возблагодарить небо и письменные принадлежности за их милосердное существование!
Появление данной книги есть акт низкопоклонства в отношении документального жанра, и я презираю себя за это, хотя данное повествование может считаться документальным лишь отчасти. Поначалу я хотел было швырнуть Германию как не вполне любимое мною существо в пасть документального жанра, но впоследствии выяснилось, что я всё же весьма небезразличен к этому нелюбимому, но величественному существу, к тому же к Германии приклеилось множество всего иного – об этом остается только сожалеть.
Автор этих псевдомемуаров подобен человеку, схватившему за щеки бобра и внимательно вглядывающемуся в изумленно-гневные глаза обитателя запруд. Или же он (то есть я) подобен человеку, трясущему молодой и здоровой куницей в надежде, что из ее злобно ощеренной пасти посыплются золотые пиастры.
Не стану отрицать, что меня подстрекнули к письменным воспоминаниям корыстные соображения. Не то чтобы я надеялся заработать на публикации и продаже данной книги – на это я, к большому сожалению, не надеюсь, ведь я смею считать себя пусть и не вполне практичным, но всё же отчасти трезвомыслящим гражданином древнего города Яффо, в котором Наполеон совершил одно из своих наиболее отвратительных преступлений – преступление против санитарно-гигиенических норм (а эти нормы в жарких краях издревле являются источником бесчисленных сакральных установлений). Взяв крепость Яффо штурмом, Наполеон распорядился ради устрашения местного населения не убирать трупы павших во время битвы воинов и оставил их гнить под солнцем, что послужило причиной эпидемии, унесшей жизни большей части населения тогдашнего Леванта. С тех пор все народы, населяющие Палестину, почитают Наполеона одним из самых мерзких грибов, когда-либо вздымавших свою черную груздеобразную шляпку над мхами истории.
Подобное брезгливое отношение к Наполеону, распространенное среди людей Ближнего Востока, заставляет и меня воздерживаться от самообольщений и свято блюсти санитарную мысль, поэтому ничто не сможет убедить меня в том, что эти страницы принесут мне прямолинейную прибыль. Однако в моем распоряжении остается робкая, но въедливая надежда затронуть своими воспоминаниями некие сентиментальные струны в сознании любителей картин и рисунков, и это, возможно, сделает их щедрее в деле приобретения моих живописных и графических произведений. Надежда, впрочем, вполне пустая и эфемерная. В наши разбитные времена любители изобразительного искусства неохотно читают книги (этот факт показался бы крайне странным двадцать лет тому назад).
С другой стороны, обожатели литературного текста обычно не располагают ни средствами, ни должным фанатизмом, который смог бы подтолкнуть их к покупке дорогостоящих предметов искусства. Все эти соображения я назвал бы квазипрагматичными, ведь жизнь (слава Богу!) не дидакт, и, конечно же, она ничему меня не научила. А если всё же допустить, что это не совсем так, то следует признать, что жизнь научила меня особенно ценить людей кокетливых, легкомысленных и сексуально озабоченных. Пока живут на свете особи и особы, наделенные этими особыми свойствами, до тех пор существует изумрудно-коралловая тайна, которую я в данных записках постарался окружить бастионом почтительных умолчаний. Всё это, конечно же, по сути посвящается моим обожаемым родителям, а также моим роскошным и впечатляющим друзьям, а еще в большей степени – моим возлюбленным, чьи нежные девичьи руки столько раз защищали мою душу и тело от унылого ненастья, а больше всего – Ксюшеньке, прекрасной деве, облаченной в розовые одеяния, чей розовый флаг развевается над башней моего сознания. Таковы подлинные посвящения, но они скромно скрыты от глаз неведомого мне читателя. Официально же я собираюсь посвятить эту книгу немецкому языку, которого я не знаю. Поэтому закончу данную книгу, с вашего разрешения, горным швейцарским словечком Grüess Lach.
Но прежде чем пригласить вас на горную прогулку, осмелюсь предложить вам десерт. На десерт, ясное дело, фильм! Кинопоказ! Фильм о Берлине! Этот роман начался, можно сказать, в Берлине. Пусть он там и закончится.
Глава сорок пятаяЭксгибиционист
Show me your love!
На одной из центральных улиц огромного европейского города сдавалась большая квартира. Превосходная, кстати, квартира – в роскошном доме, выстроенном в начале двадцатого века, с гигантскими окнами, смотревшими в тенистый двор, где по утрам влажно шелестели старые и прекрасные деревья.
Квартира с четырьмя просторными комнатами, вся белоснежная, если не считать полов, покрытых благородным дубовым паркетом. С длинным коридором, пролагающим свой путь от прихожей до кухни. Короче, очень пристойная квартира.
Так случилось, что по небрежности квартирного агента два человека, пришедшие осмотреть квартиру, оказались в ней одновременно. Люди эти прежде никогда не встречались, но было в них нечто вроде бы общее: оба осмотрели великолепную квартиру с некоторой рассеянностью, не вдаваясь в детали, хотя квартирный агент пытался увлечь их воображение роскошью стиральных и посудомоечных агрегатов, а также другими элементами благоустройства, которые пришедших, кажется, не особо интересовали. Оба казались погруженными в свои мысли.
Расставшись с квартирным агентом, они задержались на бульваре, чтобы выкурить по легкой сигарете. Лица у обоих были сдержанно-замкнутые, но вежливые. Обменявшись впечатлениями о квартире, они сошлись на том, что она вполне их устраивает, но цена кусается. Тут же решили, что будут снимать эту квартиру пополам, поскольку тут просторно, а длинный скрипучий коридор, куда выходят двери всех комнат, создает изолирующий эффект.
Скоропалительное решение со стороны двух совершенно незнакомых людей, но они почуяли друг в друге нелюдимов, глубоко погруженных в какие-то свои занятия. Не то чтобы они друг другу понравились, но обоим стало сразу же ясно, что они смогут почти не замечать друг друга, живя в этой квартире. Так и случилось.
Первые пару недель они нечасто видели друг друга, а при редких встречах на кухне обменивались лишь ничего не значащими фразами. Один из них был ученым, занимающимся проблемами далекого космоса, поэтому впредь станем называть его Космистом.
Привилегированным объектом в его части квартиры сразу же сделался огромный экран, на котором Космист постоянно созерцал великолепные съемки отдаленных миров. Квазары, пламенные звезды, эллиптические галактики…
Как-то раз, решившись проявить вежливость и радушие, Космист пригласил своего соседа на пару бокалов вина в сопровождении визуальной экскурсии в далекий космос. Увлекшись любимой темой, он довольно интересно комментировал подобранные им фильмы о космосе. Сосед внимательно слушал, пригубливая вино. Он остался доволен тем, как прошел вечер.
Через несколько дней сосед пригласил Космиста в свою часть квартиры – видимо, в качестве ответного реверанса. Здесь тоже имелся огромный экран.
– Мне хотелось бы совершить по отношению к вам ответную любезность и кое-что показать из моих собственных съемок, – начал сосед, указывая на симметричные бокалы с вином. – Вот только не знаю, не смутит ли вас мое хобби. Вряд ли кто-либо в наше время сочтет предосудительным ваше страстное увлечение космическими исследованиями. Это дело уважаемое, хотя когда-то людей вроде вас жгли на кострах. Мое увлечение выглядит несколько более сомнительным в глазах общества, поэтому я о нем, как правило, помалкиваю. Но вы человек широких взглядов, ибо что может быть шире взгляда, дерзко проникающего в иные вселенные? Моя вселенная, пожалуй, немного отличается от вашей. Видите ли, я эксгибиционист. Давно уже я пребываю в сладком плену этого сексуального извращения и всё не могу избавиться от этого плена, да, честно говоря, и не стремлюсь к избавлению. Мне нравится быть тем, кем я являюсь. Люблю парки и сады, прилегающие к женским учебным заведениям. Мне нравятся глаза студенток, насыщенные и одновременно утомленные постижением знаний. Мне всего лишь хочется добавить к их знаниям еще одно – незначительное, необязательное, мимолетное, факультативное. Знание о моем половом органе. Член как член, не маленький и не гигантский, встающий и опадающий, как масса других подобных отростков. Однако он произрастает из моего тела и тянется к женщинам. Вот только он не стремится к проникновению в глубины женской плоти. Моему пареньку достаточно девичьего взгляда – к большему он не тянется. Всего лишь взгляд. Взгляд, застигнутый врасплох. Взгляд, овеянный очарованием неожиданности, а уж внезапность – закон нашего жанра.
Я знаю, что мое извращение занимает достойное место в ряду других эротических девиаций и субверсий, и соответствующие специалисты – психологи, сексологи, психиатры, – должно быть, написали исчерпывающие труды на эту тему, но я этих трудов не читал. На деле же это занятие довольно рискованное. Требуется высшая осторожность и острая интуиция. Непросто сочетать желание показывать член незнакомым девушкам с намерением оставаться приличным членом общества. В этом платяном шкафу висит целая коллекция длинных плащей – это, так сказать, рабочая одежда людей моего склада. Кроме того, использую парики, очки и накладные бороды, чтобы не быть узнанным. Я ведь работаю в банке, имею дело с чужими деньгами и дорожу своей репутацией. Всё это не ново, но, я надеюсь, мне удалось дополнить классическую картину своего увлечения одной инновацией. Вот уже некоторое время, прежде чем идти на дело, я укрепляю одну или две камеры на своем теле. Камеры снабжены светочувствительными датчиками: когда я распахиваю свой плащ, они сразу начинают снимать.