А губы ее шепчут: «Вы всего-навсего колода карт!» Вы всего-навсего инопланетяне, мутанты, ангелы, кентавры, сатиры, русалки, хоббиты, дриады, протеи, путти, золотые пауки, хохотуны, горлумы, бородатые улитки, сосуны, лизуны, пальцеобразные, хатифнатты, мумии, муми-тролли, японоподобные аморфы, живые флаги, прожорливые торты, автономные гениталии, похотливые столы, колобки, вертлявые статуи, пылевые и палевые столбы, урчащие радуги, гигантские киты, наделенные мордашками кривляк Чаплина и Гитлера, игривые колонны, самоскладывающиеся ширмы и веера, белые кролики, синие гусеницы, гимнасты, сексуальные гладиаторы, водоросли, роботы, херувимы, андроиды, водяные драконы, супремы, гигантские младенцы, трансформисты, соплевидные, ясножопые, вагиноликие, теневые, самостирающиеся, покемоны, ветроногие, мыслящие в сторону наслаждения осьминоги, танцующие грибы, йодистые дзен-мастера Йоды, хрустальные черепа, невидимки, оболтусы, зрячие дождевики, золотые дожди Юпитера, алмазные слоны, ароматные бабочки, бабуины, гибриды, планктоны, изгнанники из родных галактик, межгалактические туристы, чеширские коты, рыбы, демоны врат, дельфины, эльфы, белые ходоки, хомяки, англичане, дети, эквилибристы, архангелы, архиепископы черных дыр, киборги и сведенборги, хайдеггеры и шварценеггеры, косолапые астронавты, одрадеки, одалиски, винтоголовые, ластоглазые шапки, радиоактивные хиппи, монахи нездешних монастырей, серафимы, сияния, ландшафты, друиды, вакхи, серебристые нимфы, каменные гости, воины-освободители, балянусы, шаровые молнии, плесневые гиганты, отражения, феи, наяды, нереиды, суккубы, лапландцы, альрауны, дауны, амальдауны, узелки амальгамы… Вы всего лишь пузырьки в бокале холодного шампанского!
А нам надо работать, моя дорогая, потому что мы не аристократы и не пришельцы, мы простые дети труда. Нам надо работать даже на празднике жизни, даже на презентации либо на эксгибиции, нам надо смотреть в космический телескоп, в этого Большого Эксгибициониста, и пронзать взглядом миллионы миров, и искать, искать, искать в них тебя, пока наш хрупкий локоть больно сжимают пальцы Амальдауна, который опять щеголяет в костюме гриба – он кивает своей ядовитой бахромчатой шляпой, он шепчет своим сухим тяжеловесным шепотом: «Хватит ухлестываться шампанским, молодой человек. К тому же это не настоящее французское шампанское, а простая подделка, изготовленная толковыми рейнскими виноградарями. Пора нам заглянуть в любимые бездны. Я обещал вам растолковать суть моего термина «Пустая Аллея», который скоро появится во всех учебниках по астрофизике. Если воспринимать космос как театр, то Пустая Аллея – это оптический эффект: представьте себе, что раздвигается театральный занавес, а вместе с ним исчезает Сцена, исчезают актеры, прилипшие к тканям и складкам Занавеса, уходят вместе с Занавесом декорации и кулисы, и даже Закулисье уходит, и остается, открывается, настигает опустошенный путь, прямо ведущий к Цели, которую мы никогда бы не решились себе поставить. Далее следуют формулы и математические каскады, но наш фильм сшит по непритязательной канве немецкой романтической новеллы, поэтому какие уж тут формулы и математические каскады. Тем более вы сейчас вообще ничего толком понять не способны – ладно уж, просто взирайте в окуляр Большого Эксгибициониста: что вы там видите?»
Вижу желтый двухэтажный домик девятнадцатого века, где располагается школа перформанса Киры Видер. Вижу окружающий его парк в дожде. Вижу Ирму в окне лаборатории, Ирму в белом халате, склонившуюся над микроскопом. Вижу Бо-Бо Гуттенталя. Вижу его нательный серебряный могендовид на серебряной цепочке, свисающий со спинки стула. Могендовид крупным планом, а сквозь него видны мириады звезд. Вижу шарообразных языческих богов – Меркурий, Марс, Венера, Юпитер, Уран, Нептун. И, конечно же, Сатурн, опоясанный кольцом астероидов, словно девочка обручем! Вижу траектории планет, Млечные Пути, черные дыры и белых карликов, танцующих на полянах небытия. Слышу пение суперструн на эоловых арфах просторного и холодного рая. Вижу Стивена Хокинга, которому вы так страстно завидуете, хотя он всего лишь великий инвалид, описавший космос столь элегантным слогом, что он тоже предстал Великим Инвалидом. Про вас, Хакир, когда-нибудь снимут телесериал в духе «Игры престолов» под названием «Карлик против Инвалида». Он не приехал к нам сегодня, и сердце ваше наполнилось страданием, – вижу, как его механический престол, снабженный колесами, толкают по ледяной пустыне его зябнущие коллеги – они сейчас в Антарктиде, где так хорошо наблюдается звездное небо. Небо, любимое небо, покажи мне свою заветную вагинальную складочку, свой заповедный уголок, откуда явилась она… Покажи мне эллиптическую галактику эвкалиптов!
Кто там поднимается к городским стенам со стороны пустыни? Кто она, одетая в светлое летнее пальто? Кто она, с каплей розового стекла на шее? Кто она, скрывающая Вселенные в глубине своих пуговиц? Пробудись, северный ветер, приди и ты, ветер южный! Повей в саду моем – пусть наполнится ароматами. Приди же, невеста моя, оставь хребты ливанские, спустись ко мне с вершин Аманы, с вершин Сенира и Хермона, где логовище львов, где горный барс обитает. Вот она, возлюбленная моя, – взгляните, девы Иерусалима! Двум горлицам подобны глаза ее, глядящие из-за зеленоватых стекол. В сад я спустилась к зарослям орешника – посмотреть, зазеленела ли долина, пустила ли виноградная лоза побеги, зацвели ли деревья граната. Возлюбленный мой, отправимся бродить по полям, заночуем в селении. А поутру спустимся к виноградникам, посмотрим, пустила ли лоза побеги, зацвели ли деревья граната. О, пусть она целует меня поцелуями уст своих! Ибо ласки твои лучше вина! Хорош запах масел твоих! Елей разлитый – имя твое, оттого тебя девушки любят! Привел меня царь в покои свои – здравствуй, Чистый Свет! Ибо Ты дал душе моей веселие, и радуюсь я всем деяниям Твоим!
Ози вэ зимрат йа, вайа хэ ли шуа!
Господь – сила и песнь моя!
Космисту вдруг вспомнился рассказ о том, как погиб дед – отец отца. Когда-то в раннем детстве этот рассказ потряс его, но молниеносно забылся. А тут вдруг рассказ снова ожил вместе с лицом повествующего отца – сухопарого, седого, с орлиным носом, с воспаленными голубыми глазами, с паутинистым румянцем на сухих впалых щеках. Отец Космиста происходил из рода кукольников. Вроде бы еще в Средние века предки его ходили по немецким городам и селениям, влача на спинах тяжеловесный театрик. На площадях, в дни ярмарок, они разыгрывали простые кукольные представления для зевак. Этим же древним ремеслом, полученным по наследству, промышлял и отец отца. Маленький отец Космиста провел свои детские годы, странствуя из города в город со своим отцом, который чтил средневековую традицию пешего хода, хотя кукольный театрик за его плечами был нелегок. Но дед любил свое скитание и свое дело и, кроме того, питал особую страсть к соборам, и в каждом городе или городке, куда они приходили, первым делом посещал местный собор, подвергая его детальному осмотру. Каста кукольников пользовалась определенными цеховыми привилегиями, чтимыми со времен Средневековья, – к этим привилегиям относилась свобода от воинской повинности. Даже нацисты, придя к власти, не нарушили эту старую традицию – так и случилось, что дед Космиста во время войны не оказался в армии, а продолжал странствовать по Германии со своим театром и малолетним сыном.
Как-то раз они приблизились к маленькому городку. Городок лежал в глубине долины, как в центре зеленой чаши, окруженный со всех сторон холмами. Они смотрели на него с вершины одного из холмов – отсюда городок выглядел как горсть черепичных крыш, а в центре этого черепичного скопления громоздился готический собор. Дед Космиста поставил театрик в траву и сказал своему сыну: «Мы не будем давать здесь представление. Этот город слишком мал. Посиди здесь, на холме, и постереги театр. А я спущусь вниз ненадолго и осмотрю собор». Мальчик остался сидеть в зеленой траве возле театра. Он видел, как медленно и неуклонно уменьшалась фигурка отца, спускающегося к городу, но воздух был чист как стекло, и всё оставалось зримым. Он видел, как крошечный отец вошел в город, как он прошел по его главной улице, продолжая уменьшаться… И наконец, став совершенно микроскопическим, отец вошел в собор.
В этот момент небо над долиной наполнилось военными самолетами, и собор вместе с городом превратился в руины на глазах потрясенного немецкого мальчика.
Логика галлюцинации, которая играет воспоминаниями, как мячиками, заставила Космиста внезапно испытать терпкую любовь к своей родной стране, хотя обычно ему казалось, что он начисто лишен патриотических чувств. Но вдруг он пронзительно узрел эту сценку, увидел разрушающийся собор и подумал, что Германия довольно натерпелась в жестокой земной юдоли. Он решил подарить свою страну далекому космосу. Он так любил этот далекий космос, и ему казалось, что Родина будет там в безопасности. Только что он видел глазами своего отца, как дед совершил обратное рождение – уменьшился до точки, до сперматозоида, и всосался в Вагинальный Портал между двух готических башен, напоминающих поднятые к небу женские ноги. Сам же Космист, словно в ответ на это уменьшение, стал разрастаться до гигантских размеров, как разрастается Алиса, шепчущая: «Вы лишь колода карт!..» Гигантом он склонялся над Германией, собирая на драгоценное Блюдо ее города, соборы, автобаны, дворцы, фабрики… Он сворачивал реки в серебристые рулоны, он бережно переносил хрупкие замки вместе со скалами и рейнскими островами, он спасал унылые улицы, пропахшие кебабами, мусорные тупики, стеклянные офисные здания, где ровно светился неоновый свет будней. Он переместил на Блюдо соленый и злачный Гамбург, ветреный Киль, мистический Рюген, картофельный Любек и портовый Росток, унылый Дюссельдорф и затхлый Кельн с его собором, перерастающим в вокзал. И Мюнхен, где на улице лежали пьяные профессора. И Штутгарт, и темный и сплетенный Тевтобургский лес, где обрушились римские легионы, а в