ия они не подали вида, что знают это. Они всегда изображали просто знакомых и обращались друг к другу на «вы». Есть нечто глубоко чешское в этой истории. Мне кажется, в России такое не могло бы состояться – люди в наших краях не отличаются сдержанностью. С одной стороны, это хорошо. А с другой, сдержанность – знак стойкости. А мы ребята-распадята, какая уж там стойкость нахуй? В суровых условиях бываем стойкими, а в несуровых – не особо. Избалованные мы ребята, капризные. При этом никто нас не баловал – это мы сами избаловали себя так хитроумно и упорно, как не смогли бы избаловать нас никакие, даже самые безрассудные родители.
Томаш жил тогда в маленьком домике на окраине Праги. Будучи нашим ровесником, он уже обладал двумя не совсем маленькими детьми. В этом домике мы пили вино, курили советские папиросы «Казбек» (я всегда привозил из Москвы несколько пачек). Томаш ставил нам виниловые пластинки с записью речей Сталина. До этого я никогда не слышал, как звучит сталинский голос. Этот голос оказался неожиданно слабым, почти юношеским. Сталин говорит с сильным акцентом, но это странный акцент, мало похожий на грузинский.
Никогда не забуду Пасху 1991 года. Томаш повел нас в подвальную русскую церковь на улице Рузвельта. Во время немецкой оккупации белые эмигранты создали эту церковь: она действует до сих пор. Психоделичнейшее место: заходишь в подъезд обычного многоквартирного дома, спускаешься в подвал, а там – церковь. Горят свечи, стоит иконостас, священник служит пасхальную всенощную.
Христос воскресе из мертвых
Смертию смерть поправ
И сущим во гробех живот даровав…
Христос воскресе! А вокруг домов на улице Рузвельта плывет весенний плотный туман, он ползет над травами Стромовского парка огромными многослойными ползучими пирогами.
Туман в те годы сопутствовал нам – туман как знак блаженства, как знак радости. Мы пошли после церкви гулять в Стромовку, в огромный пражский парк, ночной, безлюдный, засаженный экзотическими деревьями. Мы смеялись в тумане, да и как не смеяться, ведь Христос воскрес! Он дарит жизнь всем умершим – моей маме, моим бабушкам Эсфири Эммануиловне и Софье Борисовне (Эс Бэ), моему дедушке доктору Моисею Павловичу, дарит жизнь Илюше Медкову, коту Иосифу, Жэке Кемеровскому, Владику Монро, Саше Холоденко-Свету, Антоше Носику, Коле Шептулину, Федоту. Толстые экзотические деревья в тумане. Секвойи, баобабы, эвкалипты. Мы вышли к брюссельскому павильону над Влтавой, к изящному и бессмысленному микродворцу, где когда-то в детстве мы в шутку дрались с Антошей Носиком, катались по кафельному полу, лягались ногами и ржали как безумные оторвыши. Внизу под обрывом Влтава катила свои плоские волны, почти невидимая, настолько густ был туман. Черные башни Праги где-то внизу щетинились, ерошились, цепенели. А мы как всегда орали советские песни и весело ссали во тьме на увлажненную туманом траву.
Глава шестнадцатаяВенский рассвет
Следующий большой проект вслед за уже описанной выставкой в галерее Крингс-Эрнста осуществился в Вене, еще одном важнейшем городе германского мира. Предшествовала этому ознакомительная поездка. Надо было туда приехать, чтобы познакомиться с галеристкой, которая предложила нам сотрудничество, посмотреть пространство. Туда я отправился вместе с Икой. Мы выехали из Дюссельдорфа в вышеописанном сером мерседесе.
Состояние было космическое. В мою задачу входило постоянно говорить, потому что Ика утверждал, что его может накрыть сон за рулем. Говорить постоянно в этом состоянии оказалось непросто. Но я не первый раз бывал в такой ситуации – в положении человека, сидящего рядом с водителем автомобиля, мчащегося в ночи. В таких ситуациях надо молоть языком любой текст.
Периодически мы останавливались у «Макдоналдсов», Ика заявлял, что ему надо обязательно съесть гамбургер и выпить кока-колу, а также сходить в туалет. Это был день какого-то мусульманского праздника, и все «Макдоналдсы» были наполнены мусульманами, которые совершали намаз. Войдя в туалет, можно было увидеть невероятную толпу, и приходилось долго ждать, потому что мусульмане по очереди подходили и мыли ноги в раковине – намаз надо совершать с мытыми ногами. Атмосфера была очень храмовая, и, конечно, у нас, пока мы ехали от одного «Макдоналдса» к другому, стал развиваться дискурс «Макдоналдса» как межконфессионального храма.
Сквозь ночные пространства Германии, затем Австрии, сквозь горы, серпантин и прочие совершенно запредельные явления мы к рассвету достигли столицы бывшей Австро-Венгерской империи. Было ощущение какого-то миража от этого города. Он казался нам в рассветных лучах прозрачным тортом, приглюченным во сне: невероятно пышная архитектура в призрачном освещении, очень мало людей. Мы сами находились в таком хрустальном состоянии невесомости, что лично я совершенно забыл, зачем я прибыл в этот город и что в нем надо делать. Но Ика, всегда уверенный в том, что следует делать, сказал, что нам надо немедленно размутить и съесть ЛСД, прямо сейчас. Я был изумлен этим предложением, но ничего не возразил. Вместо этого спросил, есть ли у него здесь какие-то знакомые, у которых в этот рассветный час он рассчитывает раздобыть препарат. На что он сказал, что у него таких знакомых нет, но он сейчас сосредоточится и сообщит точно, что надо предпринять для того, чтобы это осуществилось. Прикрыв свои темноватые веки, он на некоторое время застыл. После чего он открыл их и уверенно сказал, что мы должны немедленно отправиться в театральное кафе, там мы познакомимся с двумя девушками, и они дадут нам ЛСД. Этот план показался мне стопроцентной галлюцинацией и бредом, поскольку я не понимал, как это так, в столь ранний час, какое-то театральное кафе? И почему именно в театральном кафе в это время мы можем познакомиться с двумя девушками? Почему они нам дадут ЛСД и почему именно в театральном кафе?
Тем не менее мы подошли к Венскому театру и вошли в театральное кафе, которое, как ни странно, было открыто. Видимо, оно просто еще не успело закрыться. В этом совершенно пустом кафе мы увидели двух молодых и пригожих девушек (одна в синем платье, другая в зеленом), которые сидели и пили кофе. Девушки были на вид совершенно не такого разлива, у которых можно с полпинка намутить ЛСД: юные театралки, очень аккуратно одетые, причесанные, с маленькими сумочками, притуленными на коленях, к тому же полностью погруженные в общение друг с другом, весело щебечущие. На мой взгляд профана, не было ни малейшего шанса не только получить от них ЛСД, но даже просто с ними затусовать. Но Ика уверенно к ним приблизился и заговорил. Они очень охотно поддержали беседу, Ика с ними говорил по-немецки, я по-английски. Беседа как-то лилась и переливалась с кочки на кочку. Она была вполне милой и даже местами остроумной, но при этом ничто ни в характере этой беседы, ни в поведении девушек не указывало на то, что они вдруг могут нам предоставить искомое. Присутствовало нечто сугубо фарфоровое в этих девушках, как бы две куколки из мейсенского фарфора. В какой-то момент Ика очень уверенно взял одну из них за фарфоровый локоток и куда-то отвел. После этого они вернулись практически молниеносно, и тут же Ика сказал мне: «Пошли». Коротко попрощавшись с девушками, мы вышли на улицу. Ика сообщил, что всё нормально, всё есть. Мы сели в машину и тут же съели.
Я помню, что это был сорт под названием «Ом». Очень сильнодействующая оказалась структура, трип продолжался почти три дня. Все время мнилось, что вроде бы трип закончился, но он снова начинался: бесконечная серия флешбэков. Я далеко не всё запомнил из того, что происходило с нами в процессе этого удивительного трипа, но трип был очень судьбоносным и определяющим.
Мне запомнился момент, когда мы оказались в баре «Наутилус». Не помню, сколько часов к тому моменту прошло, но это уже явно было не утро. Сидя в этом баре, мы стали употреблять текилу и джин с тоником, даже съели мескалинового червяка, который плавал в бутылке с текилой. Подействовал червяк или нет, сказать затрудняюсь, потому что мы и так находились в предельном галлюцинозе, на фоне которого было трудно вычленить дополнительные воздействия. Во всяком случае, нас стал дико разбирать хохот, и мы поняли, что источником этого хохота является не столько червяк, сколько джин с тоником, который почему-то, ложась на наше состояние, порождал безудержную смешливость. Смешливость порождалась и тем, что нам стало казаться, будто мы находимся в подводной лодке. В баре были окна в форме иллюминаторов. Мы видели за стеклами иллюминаторов гигантские толщи океанической влаги. Поэтому мы стали как-то тормозить в этом баре, мы не понимали, как же выйти, у нас ведь не было скафандров. От этой мысли мы все больше и больше хохотали, уже ведя себя явно неприлично. Какие-то компетентные лица в форме официантов стали говорить нам, что пора покинуть заведение, потому что оно собиралось закрываться. Нам пришлось все-таки выйти, мы увидели там целый затопленный город, раскинувшийся на морском дне. В этом городе, несмотря на полную затопленность, ездят какие-то машины по улицам и даже вроде бы ходят люди. Всё это нам показалось настолько мучительно смешным, что мы не выдержали и упали прямо на асфальт посередине улицы. Мы долго там лежали, извиваясь от смеха, вокруг нас ездили машины, а нам всё казалось, что небо, куда мы смотрели, – это вода, океанская толща.
Инсталляция МГ «Янтарная комната». 1992
В какой-то момент Ику потянуло в общество своих соотечественников, а соотечественники – это очень специфическая прослойка чехов, живущих в Вене. Сначала мы попали в поразительный клуб, где собирались представители этой прослойки, а потом поехали в гости к неким порнорокерам. Это была команда рока, состоящая из женщин и мужчин, которые во время своих концертов неизменно раздевались и занимались сексом на сцене, что являлось частью их порнороковской программы. Надо сказать, что венские чехи меня просто потрясли своей нуарностью. Они очень сильно отличались от пражских и чешских чехов в сторону какого-то мрачка, дикой, совершенно разнузданной богемности с налетом инфернализма. Меня это немного пугало, но одновременно и смешило. В общем, это было что-то очень экстремальное. Закончилось всё тем, что я оказался все-таки в галерее, где мне предстояло потом какое-то время жить: там имелось гостевое пространство. Это была галерея Гриты Инзам, где нам предстояло сделать выставку.