В это волшебное пространство пришел Пауль Йоллес в компании своих рыжеволосых и прекрасных дочки и сына, очень веснушчатых. Это типаж, который можно встретить в Швейцарии, еще чаще таких людей можно встретить в Ирландии, но они там, как правило, ниже ростом. В Швейцарии этот рыжий веснушчатый тип бывает высокорослым. Вдруг этот господин и проницательный ценитель искусства спросил: а вот этот мальчик тоже что-то рисует? В ответ на это были извлечены на поверхность и показаны мои рисунки. Вдруг господин Йоллес, бывший государственный секретарь, проявил желание приобрести несколько рисунков. Он приобрел пять, или шесть, или семь рисунков и заплатил за них. Я чистосердечно пытался подарить ему эти рисунки, поскольку я всегда охотно дарил свои работы. Мне не приходило в голову относиться к ним как к объектам продажи. На это Пауль Йоллес с очень обаятельной и в то же время саркастической улыбкой, которая в целом ему была свойственна, сказал, что сегодня происходит качественный скачок, трансформация, мол, «ты в этот момент становишься профессиональным художником, продающим свои работы, и именно я хочу быть человеком, который инициирует этот процесс». Я прекрасно помню фразу, которая заканчивала эту тираду: «Когда будешь писать свои мемуары, не забудь об этом рассказать». Дорогой Пауль, мне очень жаль, что Вы уже ушли в другой мир, но я не забыл Ваше пожелание. Действительно, спасибо большое, Вы инициировали меня. С тех пор я с гордостью называю себя коммерческим художником и настаиваю на этом. Это произошло еще до того, как я напечатал свою первую иллюстрацию в журнале «Веселые картинки» и получил за это гонорар. Это действительно были первые в моей жизни деньги, заработанные продажей моих творений.
Самое поразительное, что всё это уже описано в одних мемуарах, а именно в мемуарах самого Пауля Йоллеса. Когда я их читал, меня поразило одно психоделическое обстоятельство: вот я, будучи очень молодым человеком, читаю свое описание в мемуарах очень старого человека. Вроде бы по общей схеме ты представляешь: пожилой (стареющий) человек описывает каких-то уже умерших людей, друзей своей молодости, а тут ты сам еще молодой, а кто-то уже уходящий и исчезающий тебя описал, и это уже опубликовано, в книге ты видишь свою фотографию. Пауль Йоллес в конце жизни написал мемуарную книгу, и в этой книге нет ни слова о политической и дипломатической деятельности, о его карьере. Мемуары целиком и полностью посвящены общению с московскими художниками. Возможно, вся его остальная деятельность была засекречена и не подлежала огласке. Во всяком случае, человек очень полюбил этот круг художников и их искусство. Произведения этих художников украшали его дом в Берне, где я потом многократно бывал.
Впоследствии наше общение с ними продолжалось, они продолжали приезжать. Я помню момент глубокого отчаяния и отчаянных попыток найти путь к излечению моей мамы, когда она была уже очень тяжело больна. Я в тот момент находился под влиянием Ромуальда Ричардовича Яворского, старшего брата моего отчима. Мы очень увлекались Рудольфом Штайнером. Среди сочинений Штайнера, которые подвергались нашему подробному изучению, мы нашли свидетельство о препарате, который Штайнер считал практически панацеей, средством от очень многих тяжелых и неизлечимых болезней. У Штайнера есть очень странная работа, посвященная омеле: «Омела – животное-растение Луны». Штайнер считал, что омела не является целиком и полностью растением, что она представляет собой нечто среднее между животным и растительным организмом. Омела – это нечто вроде чаги, грибковое образование на теле других растений, растение-паразит. Ему было откровение, в числе других откровений, где его посетило абсолютно определенное знание, указавшее ему на омелу как на средство лечения очень многих болезней, в том числе онкологических. Наведя справки, мы узнали, что действительно, в Дорнахе, в центре штайнерианской антропософии в Швейцарии, есть небольшая фармацевтическая фабрика, которая занимается производством лекарства на основе этой омелы по рецепту, который составил сам Рудольф Штайнер. Поскольку в тот период мы цеплялись за разные формы надежды, за самые разные упования, в какой-то момент мне показалось, что это луч надежды.
Я встретился с Йоллесами в конце 1985 – начале 1986 года в мастерской у Кабакова с целью попросить их достать это лекарство, этот препарат. Они в тот момент вернулись из Грузии и привезли с собой восхитительное домашнее вино «Киндзмараули». Я помню, что впал в какое-то состояние эйфории, потому что они обещали в скорейшее время прислать препарат. Свет, исходящий от их лиц, и вкус этого потрясающего грузинского вина, и счастливое лицо Кабакова, который тоже испытывал эйфорию, потому что это был момент, когда для него открывалась долгожданная дверь на Запад. В этот момент обсуждалось решение о его первой большой персональной серьезной выставке в музее Берна, которую как раз Йоллес и организовывал.
Его отношение к Йоллесам было совершенно религиозным, как будто это какие-то небесные существа, которые спустились с неба или, в данном случае, с высоких гор, с заснеженных европейских пиков, с Волшебной горы, для того чтобы как-то нас спасти. В его случае речь шла о художнической карьере, в моем случае – об исцелении моей мамы. Это состояние эйфории, надежды, радостной приподнятости я никогда не забуду. Конечно, очень грустно и мучительно осознавать, что если надежды Кабакова не были напрасными и оправдались, то мои надежды, к сожалению, не оправдались. Несмотря на то что Йоллесы немедленно прислали этот препарат, он совершенно не подействовал. Поэтому с тех пор я не очень доверяю в подобных делах таким вещам, как откровение. Мой пиетет в адрес Штайнера сильно пошатнулся после этого. Тем не менее состояние дружбы и блаженства, внушаемое этой семьей Йоллесов, осталось, и я с благодарностью вспоминаю, с какой отзывчивостью они отреагировали на мою просьбу. Наверное, они понимали, что это был просто бред. Они даже очень деликатно пытались на это намекнуть, но, понимая, видимо, что терять нечего, тем не менее немедленно проявили усилие. Это было непросто, надо было поехать в Дорнах, потому что только там можно было приобрести этот препарат. И они это немедленно сделали, прислали этот препарат.
Отель в Венгернальпе (гора Юнгфрау), 1998 год
Потом наши встречи продолжались, они приезжали к нам в Прагу. Постепенно подрастало младшее поколение этой семьи. Клаудия Йоллес, дочь Пауля и Эрны, совершенно, стопроцентно рыжеволосая и веснушчатая дева, стала позиционироваться как начинающий куратор. Она приехала в Кельн, где мы жили у Альфреда, и сказала, что хочет курировать нашу большую медгерменевтическую выставку в Цюрихе, что есть идеальное место под названием Rote Fabrik на Цюрихском озере. Это был очень вдохновляющий момент, потому что уже нависало глубочайшее разочарование в арт-мире, во всей этой деятельности, нависал дикий мрак и ужас, источаемый фигурой Крингс-Эрнста и другими фигурами, как, например, Пьеро Карини во Флоренции, страшными обломами, связанными с этими персонажами. Вдруг спускается рыжеволосый ангел с гор, который всё прекрасно понимает, с невероятным участием относится к нашему завороченному бреду, в котором никто не собирается копаться и разбираться. Неожиданно всё принимается с невероятным восторгом. Швейцарцы оказались совершенно другими людьми, чем прочие обитатели Западной Европы.
Итак, мы договариваемся о выставке. Еще пока совершенно непонятно, что это будет за выставка, но должна быть большая персональная выставка «Медгерменевтики». Мне постепенно становится понятна непростая мистическая изнанка моих личных и общих медгерменевтических отношений с этой горной свободолюбивой страной под названием Швейцария. По возвращении в Москву происходит целая серия психоделических прорывов, очень мощных погружений, воспарений. В одном из этих воспарений мне открывается во внутреннем созерцании целая констелляция связей между российско-советскими и швейцарскими галлюцинаторными пространствами.
Забегая вперед, скажу сразу же, что мне было суждено после этого в течение всех 90-х годов часто приезжать в гости к Йоллесам, жить у Клаудии Йоллес в самом центре Цюриха в древнейшем доме, который называется Haus zu Wind – Дом под ветром. Это дом, о котором никто не может сказать с уверенностью, в каком веке он возник. Точно известно, что в XII веке он уже был, возможно, его построили гораздо раньше. Этот дом находится на площади Штюссихофштадт, в центре которой возвышается небольшая фигура рыцаря с флагом. Оттуда с одной стороны небольшая улочка стекает прямо к водам Цюрихского озера. Если идти в другом направлении и внедриться в узкий проход между домами, пройти мимо порнографического кинотеатра «Синема Штюсси», затем пройти мимо ирландского паба «Оливер Твист», сразу же за ним повернуть в очень узкий проход между двумя средневековыми домами, то можно войти в очень маленький сквер, в котором часто бывал В. И. Ленин. Прямо за сквером находится дом, где Ленин жил. Это Шпигельгассе – Зеркальная улица. На этом доме до сих пор висит мемориальная доска, на которой написано по-немецки «Здесь жил Ленин – вождь русской революции». Написано без инициалов, одна только фамилия. Внизу находится магазинчик, возможно, сейчас его уже нет, но в те годы он там находился под названием Lenin Dada. В этом магазине стоял бюст Ленина, разделенный пополам зеркалом, что связано с названием улицы Шпигельгассе. С одной стороны зеркала бюст был покрашен в зеленый цвет, с другой стороны – в красный. Таким образом, для человека, приближающегося с одной стороны улицы, представал целиком зеленый бюст Ленина, а с другой стороны улицы представал целиком красный. Некая двойственность прорисовывалась так в образе Ильича, его ипостаси: зеленая ипостась и красная ипостась. Возможно, это связано с историей, которая дошла до нас о том периоде жизни Ильича. В тот период, когда он там жил, непосредственно перед Февральской революцией, в этом доме внизу (где располагался в 90-е годы магазинчик сувениров) была мясная лавка. Ленин, который жил над этой лавкой, постоянно жаловался, его очень смущали потоки крови, стоны животных и вообще вид мяса, он морщился и был недоволен. Интересно, что непосредственно перед тем, как вернуться в Россию, пролить реки крови, он высказывал такое недовольство по поводу жестокости, проявляемой к животным.