— Передай от меня привет Дафни.
Это звучало, конечно, абсурдно. Единственное чувство, которое она испытывала к Дафни Джоунс, была ненависть. Вновь усевшись за швейную машинку, она попыталась прострочить шов на рукаве, но он получился неровным. Нужно было все распороть. Она скомкала незаконченное платье и со злостью запихнула в ящик стола, где хранились ножницы и нитки. Как бы ей сейчас хотелось схватить руку Дафни Джоунс, затолкать под иглу и запустить машинку. У Дафни очень тонкие руки с длинными пальцами. Игла, прежде чем войти в ладонь, пробьет кожу, вены и сухожилия… Розмари с удовольствием представляла себе эту картину. В прошлом она даже слышать не могла о пытках. Эпизоды об истязаниях, попадавшиеся в газетных статьях или книгах о Средневековье, вызывали у нее отвращение. Но теперь она с явным удовольствием представляла себе, как Дафни извивается на дыбе, как визжит от страха, сидя на электрическом стуле, каким ужасом наполняются ее глаза при виде колеса Святой Екатерины.[23] Она, правда, никогда не задумывалась, как именно действуют все эти орудия пыток. Но, как бы там ни было, они причиняют жуткую боль, а именно этого сейчас и заслуживала ненавистная соперница.
До пятницы предстояло решить, как она все это сделает. Герои в книгах зачастую пытались представить то или иное убийство как несчастный случай. Некоторые делали так, чтобы смерть врага выглядела как самоубийство. Она вошла в комнату, которую Алан назвал своим кабинетом, хотя он ничем особенным там не занимался. Одну из стен заполняли книжные полки. На двух из них были сложены зеленые и белые книги в мягкой обложке издательства «Пенгуин» выпуска 1940-х годов. Это были произведения некогда известных авторов: Марджери Эллингем, Нгайо Марша, Агаты Кристи. Ей попалась на глаза книга А. Э. В. Мейсона под названием «Дом стрелы». Она прочитала ее, как только они поженились. В книге рассказывалось об отравленных стрелах южноамериканских индейских племен. Индейцы использовали яд кураре — наподобие стрихнина. Розмари понимала, что так она сделать точно не сможет. Она мысленно представила, как подкладывает яд в бокал с вином или чашку с кофе… Нет, это всего лишь фантазии. Гораздо практичнее было бы столкнуть ее с лестницы или, скажем, под колеса проходящего автобуса. В районе Сент-Джонс-Вуд было полным-полно автобусов, снующих в разных направлениях. Но и это было маловероятно. Предложить Дафни вместе прогуляться, а потом толкнуть ее под автобус, проезжающий мимо станции метро? Нет, едва ли ей это удастся…
Ведь, помимо прочего, в любом автобусе есть водитель. В прошлой жизни (так она называла теперь совместное проживание с Аланом) ей было небезразлично то, что происходит с другими людьми, она беспокоилась о них, хотела чем-то помочь. Если она толкнет Дафни под колеса маршрута № 46 или № 187, то разве тем самым не втянет в неприятную историю водителя автобуса? Разве потом он не запомнит на всю жизнь, что, пусть и непреднамеренно, стал виновником гибели женщины? Как-то по телевидению она видела репортаж о машинисте поезда, который сбил на железнодорожном переезде автомобиль и стал свидетелем гибели семейной пары и их детей. Мужчина с тяжелой депрессией попал в психиатрическую клинику. Поэтому и в данном случае пострадает явно не одна Дафни Джоунс.
Она договорилась, что явится в дом Дафни на Гамильтон-террас в пятницу. У нее еще есть время, чтобы все тщательно взвесить и решить.
В период врачебной практики к Льюису наведывался один частный пациент, живший на Гамильтон-террас. Со здоровьем у него было все в порядке, но ему нравилось иметь под рукой знакомого врача. Звонил он довольно часто, иногда даже поздно вечером. В конце концов Льюис расстался с ним, но сохранил память о той улице, о том, как она выглядела в полночь: тихая, пустынная и тускло освещенная. Тот пациент жил довольно далеко, почти на углу с Карлтон-хилл, но номер его дома в принципе давал Льюису неплохое представление о месте, где живет Дафни.
Проведя у них в доме несколько минут и получив бокал джина с тоником, Льюис начал задаваться вопросом, не является ли болезнь Дафни — как и у того, другого жителя Гамильтон-террас, — скорее какой-то уловкой или предлогом повидаться с ним. Потом она рассказала про дрожь, которая началась неделей раньше, после одного потрясения. Дафни ненадолго замолчала, потом вопросительно взглянула на Алана, которого держала за руку, закрывая пластырь, и проговорила почти шепотом:
— На меня набросились с ножом.
— Вы хотите сказать, хотели заколоть?
— Это был кухонный нож, — уточнил Алан, — но она не пострадала.
— Это произошло где-то на улице? Какой-нибудь молодой злодей попытался напасть на вас? Ограбить?
— Скорее всего да.
— И вы, конечно, вызвали полицию?
— Ни у одного из нас не оказалось мобильного телефона. Когда вернулись домой, мы сказали друг другу, что, поскольку ничего страшного не случилось и Дафни не причинили вреда, не стоит вызывать полицию.
Льюис сразу понял, что Алан лжет, причем довольно неуклюже, как человек, который обычно говорит правду.
— Казалось, все в порядке, — продолжал Алан, — но затем у Дафни вдруг начали трястись руки.
Ньюмен смотрел на женщину.
— Сейчас она не дрожит. — Он уже пожалел, что выпил. Что же с ними на самом деле произошло? Но уж точно не попытка грабежа, в этом он был уверен. Льюис уже хотел спросить напрямую, но потом сдержался. Все-таки он не полицейский, и проводить расследование не в его компетенции. — Да, это, наверное, результат шока, — проговорил он. — Такое часто случается. Сейчас, видимо, прошло. Скорее всего моя помощь не понадобится.
В этот момент к нему обратилась сама Дафни. Коснувшись его руки, она тихо сказала:
— Вы собираетесь уехать, но я прошу вас: не уезжайте. Прошу вас, останьтесь. То, что произошло, не связано ни с каким с грабежом и произошло не на улице. Все случилось здесь, вот в этой комнате, но я не могу сказать вам, кто это был. Поймите меня правильно, не могу. Я не пострадала. Как вы сказали, именно шок от происшедшего и вызвал у меня дрожь. Не беспокойтесь, это пройдет. Прошу вас, останьтесь и поужинайте с нами.
Ньюмен согласился. Ужин дал ему возможность понаблюдать за этой парочкой. На вид они казались весьма милыми людьми, явно влюбленными друг в друга. Поблагодарив их за ужин и напитки, он с видимой неохотой добавил, что если им понадобится врач, то он может приехать к ним частным образом.
— Но только не ночью, — уточнил Льюис. — И вообще в таком случае я бы все-таки порекомендовал обратиться в Национальную службу здравоохранения.
К тому времени, когда он вернулся домой, было уже слишком поздно кому-либо звонить. Не слишком поздно для молодежи, однако люди его возраста были воспитаны таким образом, что телефонный звонок после девяти вечера считался нарушением негласных правил этикета. Наутро он позвонил Стэнли Бэчелору.
— Так вы ездили к Дафни, не так ли? И видели их двоих вместе?
— Конечно, — ответил Льюис. Кодекс врача запрещал сообщать Стэнли о треморе у Дафни. Однако рассказать о нападении было можно. Он попытался, не вдаваясь в детали, что-то пояснить, но Стэнли, видимо догадавшись, перебил его:
— Это Розмари нагрянула туда и набросилась на Дафни с разделочным ножом. Нож она принесла в сумочке. Дафни, должно быть, ожидала чего-то подобного, потому что надела какой-то необычный жакет. Нож не причинил ей вреда. Или, может быть, это был бронежилет?
— Ничего себе! О боже!
— Можете мне поверить! Все так и было. Розмари сама рассказала Морин, а Морин передала Элен. Алан был ранен, и приезжала «Скорая». Они обработали рану, но от госпитализации Алан отказался. Я лично его не виню, может быть, и правильно, что не поехал в больницу. А полицию никто не вызывал. Да и зачем, ведь фактически никто не пострадал…
А все, подумал вдруг Льюис, произошло из-за строителя, который обнаружил две высохшие кисти рук в жестяной коробке, спрятанной под фундаментом. В общем, нужно сделать все, чтобы этот неприятный эпизод был забыт как можно скорее…
Глава двадцатая
Майкл был в комнате Вивьен. Он лежал на кровати и мысленно разговаривал с нею. В этот момент зазвонил телефон. Пусть себе звонит, подумал он. Ему ни с кем не хотелось разговаривать. Скорее всего ошиблись номером. Но прошло пять минут, и телефон зазвонил снова. На этот раз Майкл спустился на первый этаж, чтобы взять трубку.
Он тут же узнал голос Имоджен из «Урбан-Грейндж» и приготовился услышать то, чего ждал много лет. Майкл надеялся — и не пытался как-то воспрепятствовать этой надежде, — что его отец умер. Однако Имоджен сообщила, что у Уинвуда-старшего случился сердечный приступ.
— Наверное, вы захотите навестить его. Если приедете днем, то с вами поговорит наш врач, доктор Стефани. Никаких особых причин для беспокойства нет, но вы ведь знаете, что ваш отец дожил до такого почтенного возраста…
Как ему не знать? Конечно! Но это сейчас не имело значения.
— Я приеду около трех, — сказал Майкл.
В «Урбан-Грейндж», должно быть, не раз задавались вопросом, почему он ни разу не навестил отца, пока не умерла Зоу. А может быть, они никогда и не задумывались о подобных вещах. Ведь там, в этом приюте, они насмотрелись всякого. Кто только к ним не приезжал…
Он давно перестал верить в Бога. Всякая вера, которая, возможно, и теплилась в его сердце, умерла на той железнодорожной платформе, когда его отец без явного сожаления признался в том, что забыл захватить его обед. Первая супруга Майкла смогла на несколько лет восстановить эту веру. Бабетта, в отличие от многих, исправно посещала церковь и, одеваясь, словно кукла Барби, пела гимны о доме, не слишком утруждая себя стряпней и уборкой: «Господь нам щит из рода в род» и «Веди меня, о ты, великий искупитель». Когда она сбежала, вместе с ней ушла и вера. Прошло немало лет, прежде чем он женился на Вивьен. Теперь слишком поздно задаваться вопросом, почему Бог позволил ей умереть в самом расцвете жизни, а его отца поддерживал и продолжает поддерживать вплоть до его столетия…