Каждое утро с петли снимали десятки людей, покончивших с собой. Многие прямо бросались на колючую проволоку, ища избавления от мук. Ни днем, ни ночью не прекращались пытки, и розги хлестали обнаженные ягодицы на виду у всех прямо на перекличке.
Кто попадал в штрафной изолятор, того сажали в темную одиночку, а кормили пересоленными овощами, чтобы измучить его жаждой.
В блоке номер 10 нацистские врачи Вирте, Шуман и Клауберг использовали человеческое мясо для своих "научных" опытов. Заключенный поляк, врач по профессии, доктор Владислав Деринг, кастрировал тысячи и тысячи заключенных по распоряжению немецких начальников, работавших над стерилизацией всего еврейского племени.
Вот чем был Освенцим, вот, какой подарок получил Дов ко дню рождения.
ЧЕСТНЫМ ТРУДОМ ТЫ ДОБЬЕШЬСЯ СВОБОДЫ.
"Хоть один Ландау должен уцелеть", сказал Мундек. Какой он был, Мундек? Он никак не мог вспомнить. Руфь или Реббека, или отец, или мать? Он совсем не помнил отца. Воспоминания становились все смутнее, пока не стерлись совсем. Он помнил только смерть и ужасы и просто не мог себе представить жизнь, где не было ни ужасов, ни смерти.
Прошел год. В Биркенау поезда приходили и уходили. Число тех, кто умирал в трудовых лагерях от болезней и голода, было почти такое же, как в Биркенау. И все-таки Дов упрямо цеплялся за свой инстинкт самосохранения и не умирал.
Даже в этом аду были некоторые светлые стороны. Был лагерный оркестр. Действовало лагерное подполье, и у них даже был радиоприемник. Даже здесь мужчина мог найти женщину.
ЛЕТО 1944-го ГОДА.
Освенцим был охвачен каким-то странным беспокойством. Дов часто видел в небе русские бомбардировщики, и тайный радиоприемник все чаще сообщал о немецких поражениях. Сквозь пытки и муки стал пробиваться слабый луч надежды. Каждая новая победа союзников ввергала эсэсовцев в какую-то безумную свирепость, и дело дошло до того, что заключенные стали прямо бояться известий о немецких поражениях. В Биркенау еще более усилили работу газовых камер, и они действовали теперь круглые сутки.
ОСЕНЬ 1944-го ГОДА.
Стало ясно, что гитлеровская Германия идет к поражению. Немецкую армию громили на всех фронтах. Но чем больше они терпели поражения на поле битвы, тем они становились кровожаднее и с тем большим наслаждением они убивали безоружных. Эйхман мобилизовал все силы на завершение своей программы геноцида.
ОКТЯБРЬ 1944-го ГОДА.
Особые бригады подняли бунт в Биркенау, в ходе которого они вывели из строя одну из печей. Каждый день происходили новые бунты. Члены "особых команд" все чаще хватали эсэсовцев и их собак и бросали их в печи. Под конец все бригады особого назначения были уничтожены и в Освенцим затребовали новых работяг. Прижатый к стенке, Эйхман все же ухитрился отправить 20 тысяч евреев, сливки европейского еврейства, находившиеся в привилегированном чешском лагере Терезине, в Биркенау на уничтожение.
Список евреев, умерщвленных в Биркенау все рос и рос, пока он не составил в круглых цифрах: около миллиона выходцев из Польши,
50 тысяч - из Германии, сто тысяч - из Голландии, 150 тысяч - из Франции, 50 тысяч - из Австрии и Чехословакии, 50 тысяч - из Греции, 250 тысяч - из Болгарии, Италии, Югославии и Румынии, и еще четверть миллиона - из Венгрии.
В этой дьявольской гонке, целью которой было поголовное истребление, все чаще и срочнее требовали еще и еще особые бригады.
НОЯБРЬ 1944-го ГОДА.
Фальшивомонетную мастерскую в Освенциме внезапно закрыли, и всех отправили в Биркенау для пополнения особых бригад.
Новая работа Дова заключалась в том, чтобы ждать в коридорах, ведших к газовым камерам, пока в камерах находилась очередная партия. Он и остальные члены бригады стояли в коридорах, пока не затихали предсмертные вопли и не прекращались бешеные удары жертв о стальные двери. Затем они выжидали еще минут пятнадцать, пока камеры проветривались. Лишь тогда открывались двери камер, и начиналась работа бригад. Крючьями и веревками Дову приходилось разбирать клубки сплетенных между собой рук и ног, вытаскивать трупы из камер и погружать на вагонетки для отправки в печь. После этого он возвращался в камеру, окатывал пол водой и готовил камеру для новой партии, которая уже ждала в раздевалках.
Целых три дня Дов работал на этой адской работе. Вся его энергия иссякла до последней капли, и его упрямая, неукротимая воля к жизни все больше и больше иссякала тоже. Дов чуть не падал в обморок от ужаса в ожидании того мгновения, когда откроются стальные двери камер и он вновь увидит на полу сплетенный клубок трупов. Он боялся этого мгновения больше, чем боялся чего бы то ни было в гетто или в каналах. Он знал, что недолго выдержит это адское зрелище.
И тут произошло что-то невероятное!
Немцы приказали разбить печи и взорвать газовые камеры! Союзные войска наступали с запада, а русские - с востока. Теперь нацисты делали отчаянные усилия, чтобы скрыть свои преступления. По всей Польше вскрывали рвы и разбивали в порошок кости убитых. Транспорт, в котором так отчаянно нуждалась армия, использовался для перевозки евреев в Германию.
22-го ЯНВАРЯ 1945-го ГОДА.
Советская армия захватила Освенцим и Биркенау и освободила заключенных. Оргиям убийств наступил конец. Дов Ландау, 15 лет от роду, был одним из пятидесяти тысяч польских евреев, уцелевших из трех с половиной миллионов. Он сдержал обещание, данное брату.
Глава 26
Русские военные врачи, осмотревшие Дова, были поражены, что несмотря на все вынесенные им лишения и ужасы, он все же остался в живых и его здоровье даже не пострадало серьезно. Правда, он был слаб и недоразвит, особенно крепким он уже никогда не будет, но при надлежащем уходе его можно поставить на ноги.
Хуже обстояло дело с его душевным состоянием. Парень уцелел благодаря своему нечеловеческому упорству. Теперь, когда после шести лет постоянного напряжения можно было отдохнуть, на него хлынул нескончаемый поток воспоминаний и видений, мучивших его днем и ночью. Он стал нелюдимым, впал в апатию, и его психическое состояние все более и более приближалось к той узкой грани, где норма переходит в ненормальное состояние.
Колючую проволоку сняли, газовых камер и печей не стало, но память о них никогда не исчезнет в его душе. Ему казалось, что по-прежнему в воздухе пахнет горелым мясом. Вид наколотого на его руке лагерного номера неизменно напоминал ему то ужасающее мгновение, когда открывались двери газовых камер. Вновь и вновь видел он, как его мать и сестру Руфь вытаскивают из такой вот камеры в Треблинке. Вновь и вновь подносил он мерцающую свечку к обгоревшим лицам в бункере варшавского гетто, стараясь отгадать, кто же из них Мундек. Вновь и вновь видел он черепа своей матери и сестры на немецком письменном столе.
Евреи, уцелевшие в Освенциме, сгрудились в нескольких бараках. Дов просто не мог представить себе, что где-то есть жизнь без подлости и пыток. Сытая, теплая жизнь, без ненависти - была свыше его понимания. Даже весть о капитуляции немцев не вызвала в Освенциме особого энтузиазма. Эти люди не могли радоваться даже победе.
Воспоминания Дова Ландау превратились в ненависть. Он жалел, что не было больше газовых камер. Он видел в своем воображении нескончаемые ряды эсэсовцев, которых он с радостью загнал бы вместе с их собаками в эти камеры.
Война кончилась, но никто не знал, что им теперь делать и куда податься. Варшава? До нее было километров двести, а дороги были запружены потоками беженцев. Если ему даже удастся добраться до Варшавы, что тогда? На месте гетто лежат одни развалины, его мать, отец, сестры, Мундек - никого нет, они все погибли. День за днем Дов стоял у окна, не говоря ни слова. Он стоял и смотрел на низкое, мрачное небо, нависшее над Силезией.
Один за другим освенцимские евреи отправлялись по своим домам. И один за другим они возвращались в Освенцим, когда рушилась и эта последняя надежда. Немцев теперь не стало, но их дело продолжали поляки. Никто из поляков не оплакивал гибель трех с половиной миллионов евреев. Совсем напротив: в городах всюду торчали плакаты и раздавались крики: "Жиды навлекли на нас войну. Они затеяли эту войну, чтобы нажиться на ней... Во всем виноваты жиды!". Никто мертвых не оплакивал, зато тем свирепее ненавидели кучку евреев, оставшихся в живых. Они громили еврейские лавки и избивали евреев, пытавшихся вернуться к себе домой.
Этим и объяснялось, что кто бы ни пытался покинуть Освенцим, неизменно возвращался туда. Они торчали в грязных бараках, ни на что уже не надеясь и, полоумные, ждали смерти. Память о гибели ни на миг их не покидала. В воздухе по-прежнему носился смрад Биркенау.
ЛЕТО 1945-го ГОДА.
В Освенцим пришел какой-то мужчина. Его встретили подозрительным шипением. Это был молодой человек высокого роста с большими черными усами. На нем была белоснежная рубашка с закатанными рукавами. У него была походка, свидетельствовавшая о том, что он - свободный человек. Созвали собрание под открытым небом, и все уселись вокруг него.
- Меня зовут Бар Дрор, Шимшон Бар Дрор, - громко сказал он. - Меня послали из Палестины забрать вас... домой!
Впервые после долгих, долгих лет эти люди выразили радость; некоторые даже заплакали от счастья. Его забросали вопросами. Многие встали перед ним на колени, целовали ему руки, другие хотели просто дотронуться до него, слышать его, видеть его. Свободный еврей - из Палестины! Шимшон Бар Дрор - Самсон Сын Свободы - явился, чтобы забрать их домой!
Бар Дрор взял дела лагеря в свои руки и с головой окунулся в работу. Он сказал им, что пройдет еще некоторое время, прежде чем они смогут тронуться с места, но пока Мосад Алия Бет все устроит, им все же надлежит наладить здесь на месте более достойный образ жизни.
В лагере повеял совершенно новый дух. Бар Дрор создал комитеты и поручил им навести порядок в лагере. Он организовал школу, драмкружок, небольшой оркестр и танцы, выпустил газету и устраивал нескончаемые дискуссии о Палестине. Шимшон даже организовал образцовую сельскохозяйственную ферму в окрестностях, чтобы люди начали привыкать к земледельческому труду.