ткая песня ветра, которую поют его клинки, и два серебряных прозрачных круга одновременно и щиты, и оружие… И меняющийся характер их движения – иногда мечи описывают восьмёрку, прикрывая Дара сзади, словно есть у того глаза на затылке… И последний задушенный то ли вскрик, то ли хрип, когда останки того, кто пытался бежать, валятся через борт, ловко подброшенные ногой в подшитом акульей кожей сапоге морского витязя державы…
Слав остановился – всё. Его разум подсказывает, что живых противников не осталось. Скучно. Он-то думал, что мусульмане умеют драться. Увы. Они владеют искусством ещё хуже рыцарей из Европы. Есть ли бойцы, которые могут быть равны в бою славам, не забывшим древние наставления и приёмы? Кажется, нет. Ибо секрет истинной стали в Старых землях давно утерян. А повторить то, что только что сделал он, не под силу никому, имея оружие, изготовленное здесь. Да и доспех нужен специальный, и, конечно, тренировка. Ежедневная, упорная, не жалеющего и не щадящего себя воина. Через боль, усталость и кровь, ибо часто ранишь себя поначалу, когда упускаешь момент концентрации, и клинки, ударив друг друга, портят рисунок и отлетают в разные стороны. Здесь нужна не сила – за неё работает сталь! Здесь нужна ловкость и согласованность работы кистей плюс прочные сухожилия. И ещё – пустота. Мыслей. Чувств. Разума. Отрешённость. Вот ключ к искусству обоерукого воина. Отрешённость и тренировка. И лишь спустя десять – двенадцать лет после начала учёбы можно узнать, получится ли из тебя такой или лучше забыть о дивном мастерстве и стать простым меченосцем или стрелком.
Короткое резкое движение – и с клинков слетает кровь. Они вновь девственно чисты. Беззвучно входя в ножны, закинутые в них не глядя. И замирает слав на носу когга, вглядываясь в горизонт. Потом подходит к одному борту, бросает короткий взгляд вниз, на прикованных к вёслам гребцов. Отворачивается, подходит к другому борту – смотрит туда, откуда ему навстречу глядят десятки испуганно-изумлённых глаз. Рабы не могли видеть, что творилось на палубе. Но они слышали. И Песню Ветра, и сытое чавканье Мораны, довольной обильной жатвой. Смех Перуна, получившего богатый урожай душ, и жуткие крики тех, кого секли на части заживо… И им страшно. Они никогда не слышали ничего подобного, хотя некоторые плавают с пиратами уже не первый год и насмотрелись и наслушались всякого…
А слав уже возвращается, и те, кто видел, что творилось на палубе, смотрят на него, как на живого Бога.
– Алекс, там христианские пленники на вёслах. Помоги им освободиться. Потом пусть уберут корабль от мяса и доведут когг до места назначения. После этого могут быть свободны. И ещё – на галере, которая справа, ещё кто-то остался. Так что будь осторожен.
Тамплиер кивнул, опустившись на одно колено, словно перед самим магистром.
– Встань. И прекращай такое. Я ненавижу раболепие. И не хочу терять друга, взамен получив всего лишь слугу.
Фон Гейер поднялся, с трудом скрывая дрожь, спросил:
– Что это было?
– Жертва. Моему богу – Перуну-воителю и сыну его – Маниту-сеятелю. Других богов у меня нет и не будет.
– Но…
– Займись людьми. Мне не хочется задерживаться здесь дольше необходимого.
Как Дар и говорил, на первой галере, кроме рабов на вёслах, никого не было. Бросив бывшим пленникам пару мечей и кинжалов, тамплиер спустился на вторую. То же самое – обросшие, грязные, вонючие люди, в лохмотьях, в которых угадывались когда-то обычные одежды. Некоторые вообще голые. Также нашёл оружие, бросил под ноги гребцам:
– Разбивайте ваши оковы и забирайтесь на когг!
Галера взорвалась победным рёвом. Многие не могли сдержать слёз, а тамплиер прошёл на корму, к роскошно отделанной надстройке, выбил запертую дверь, вошёл. После яркого пронзительного света ему показалось, что там темно, и он едва уловил движение справа от него, а потом только заметил скользнувшую тень. Что-то блеснуло, и он машинально махнул мечом. Тот ударился во что-то мягкое с тупым звуком, послышался слабый вскрик, и только тут рассмотрел полуобнажённое девичье тело. Присел, коснувшись виска, – поздно. Меч славов разил наповал. Живых, как он сам видел, после его удара не оставалось. Да и тут разрезанное горло говорило само за себя. Распахнул двери, обернулся – красивая еретичка… Волосы густые, завивающиеся, правильные черты. Только уж больно тонкая. Но это на любителя. Кому как.
При залившем каюту свете осмотрелся – ага, вот там явно казна… Легко сломал замок. Точно, золото. Отлично. Подхватил сундучок под мышку. Немного, монет двадцать. И то хлеб. Хотя тот же Дар подарил имущество ордену почти на сто тысяч дукатов – все владения де Висконти. Он всё равно уезжает, зачем ему здесь земли и сервы?
К вечеру когг двинулся от места бойни, позади него остались две горящие галеры.
…Когг причалил в Пизе, поднявшись вверх по реке Арно. По прибытии тамплиер сразу отправил гонца в местное командорство, и вскоре отряд рыцарей прибыл на пристань, решив все вопросы с властями. Освобождённые рабы получили свободу. После того как выгрузили коней, не откладывая в долгий ящик слав и тамплиер в сопровождении десятка воинов двинулись по Европе, из Тосканы, что в Италии, во Францию, знаменитый город Ла-Рошель, всецело обязанный своим возникновением ордену тамплиеров, сделавших его своей неофициальной столицей, где базировался основной флот и был собран первый караван выкупленных славянских рабов. Ну и, естественно, слава дожидался магистр де Сент-Аман, которому не терпелось побывать в таинственной державе.
Путешествовать в то время было довольно рискованным предприятием – города, леса и деревни просто кишели разнообразным сбродом: разбойниками обыкновенными, которыми становились из-за невыносимых поборов, притеснений и даже болезней; разбойниками военными – уж слишком много всякого вооружённого люда шаталось в те годы: наёмники действующие и бывшие, те, которым не заплатили и с кем честно рассчитались, просто народ, оказавшийся в нужное время в нужном месте, чтобы разжиться оружием, оставшимся на поле брани после того, как пара шаек истребит друг друга, словом, те, кто носил на боку меч; ну и, естественно, разбойники сиятельные: безземельные рыцари, младшие сыновья, бастарды и прочие, прочие, прочие. Зато каждый хотел есть и пить, по возможности вкусно и сытно, и, желательно, до вволю. А самое главное – ничего не делать. Так что шансов доехать спокойно у тамплиеров было, прямо скажем, не так уж и много. А желающих отобрать их имущество – ого сколько!
Привлекали внимание и свирепый жеребец слава, и гружёная повозка, и солдаты, и сами храмовники. Ведь всем известно, что тамплиеры – крупнейшие ростовщики и банкиры всего христианского мира, и сам король, и не один к тому же раз, одалживался у ордена серебром или золотом… Впрочем, восьмиконечный крест значил не мало. А когда началась собственно Франция, даже выкатывавшиеся из лесов банды разбойников убирались обратно, рассмотрев их. То ли потому, что тамплиеры, в случае нападения на них или на денежные караваны, не успокаивались, пока не развешивали всех виновных в этом в качестве бесплатных украшений, то ли в знак признательности за то, что в голодные годы – а буквально недавно был неурожай – спасли тысячи человек от смерти, следуя своему обычаю обязательно сажать прохожего за стол братьев…
Так что можно сказать, путешествие пока шло без проблем, хотя поводов поработать мечом хватало. Слав в эти стычки не вмешивался, предоставляя возможность разбираться с неприятностями рыцарям и солдатам. А когда его спросили, почему он так поступает, когда на когге уничтожил несметное количество сарацин, пояснил: если его опознают, то они никогда не доедут до места назначения, ибо соберётся толпа живых покойников, жаждущих доказать всему миру, что они гораздо лучше. Словом, у него нет желания вместо того, чтобы ехать, – драться при каждом вызове. Дара поняли и объяснение, поразмыслив, приняли.
Так добрались до Пуатье, откуда не так далеко было до Ла-Рошели. И, как говорится, вляпались. Да так, что…
Первое, что заметил Дар, выехав на заполненную народом городскую площадь, – это большой помост, на котором красовалась виселица. Но главное было другое – рядом с виселицей был установлен большой котёл, в котором что-то смачно булькало, а одетые в одинаковые алые одежды личности суетливо подкидывали дрова в огонь, жарко пылающий под ним. Он резко осадил жеребца и обернулся к Алексу:
– Что такое?
Тот равнодушно пожал плечами:
– Скорее всего, поймали фальшивомонетчика, будут варить в смоле. Либо испытывать ведьму кипятком. Останется жива – оправдают. Нет – значит, ведьма.
– Сурово… После кипятка в любом случае никто не останется живым.
Подъехавший брат Бонифаций загнусавил было:
– Святая великомученица Лукерия, проживавшая в Риме…
Слав вскинул руку, обрывая готовую затянуться до утра проповедь храмовника.
– Тише, брат. Приговор зачитывают.
И верно – на помост вышел герольд в богато расшитой одежде, развернул с важным видом свиток и, прокашлявшись, заблажил во всё горло:
– По приказу Святой Церкви предаётся казни девка Франциска с Руси, раба виконта де Блюе, наведшая на него порчу, из-за чего честный рыцарь оказался расслабленным…
Толпа просто покатилась от смеха, не удержался и слав:
– Это же надо быть таким идиотом, чтобы признаться на весь город и всю округу в своей импотенции!
Окружающие его тамплиеры тоже заулыбались. Но в следующее мгновение Дар вдруг стал серьёзным: на помост вытащили молоденькую девушку, вряд ли старше шестнадцати лет, в простом изорванном платье. Она еле шла, поскольку её ноги были покрыты страшными ранами, обнажённые руки также исполосованы кнутом, и несчастная фактически висела на руках палачей. Герольд тем временем продолжал:
– Приговорена она, после следствия, учинённого каноником Святой Церкви нашей Теодальдом из Бургоса, как ведьма, к казни в кипящей смоле, поскольку упорствующая и не раскаялась в вере своей еретической.