Нахмурился князь, а она сразу заметила:
– Что? Иль не по нраву?
Показал на склонившиеся спины людей перед собой:
– Они – рабы. А мне это по духу противно.
– Они – всего лишь простые люди. А мы с тобой – правители.
И глаза затягивают его внутрь, тянут куда-то далеко, и тает воля, тает под её взором колдовским, уже не хочется спорить, пусть будет так, как она пожелает… Но падает рука на меч, и со всего маху вылетает, словно удар дятла, дерево долбящего, стальное жало, вонзается перед князем в землю, и сразу становится легче – они вновь на поле славов под берёзой сидят, и улыбки уж нет на тонком, красивом лице, лишь отчаяние и злоба. К нему.
– Я же муж твой, так чего ты творишь?
Она вдруг злобно смеётся:
– Муж?! Ты всего лишь кукла в моих руках, слав!
– Кукла?
Опираясь на сталь, поднимается князь с земли, с трудом. Но встаёт на ноги. Делает первый шаг к ней, второй, замахивается мечом, но Ольмо не боится и даже не пытается прикрыться рукой. Наоборот, на её личике злоба исчезает, сменяясь удивлением.
– А ты не так прост, князь, как показался. И что ты сделаешь? Убьёшь меня? – Снова зло смеётся.
Но тут Добрыня откидывает меч в сторону, и тот исчезает в густой сочной траве без всякого следа.
– Размечталась! Появилось желание умереть? Слав на женщину руку не поднимет! То закон, испокон веков моим народом принятый. Или ты не женщина? Тогда – умри!
– Ха! Я женщина!
– Ну а раз женщина, то и будь ей.
Рука сама собой дотягивается до её платья, сжимается на груди, собирая ткань в горсть, заставляет инку подняться с земли. Склоняется князь и, несмотря на град ударов кулачками по голове, плечам и груди, впивается в её сочные губы. Потом отпускает, и та, злобно шипя, отползает назад, а Добрыня спокойно ложится на прежнее место, касается своих губ рукой, смотрит удивлённо на инку, та же по-прежнему злится:
– Ты посмел коснуться богини?!
– Сама же сказала, что люб я тебе.
Она умолкает, заливаясь краской. Отворачивается, молчит. Воцаряется пауза. И тут ниоткуда появляются ещё трое. Двоих Добрыня знает – Перун-воин и сын его, Маниту-сеятель. А вот третий… Такой же высокий, светловолосый, с жёлтыми пронзительными глазами и в одежде из перьев. Трое здороваются между собой, не обращая на слава и инку никакого внимания. Словно их нет. Усаживаются за скатерть. Неведомо как в их руках появляются кубки в виде рога, наполненные неизвестно чем. Сдвигают их, провозглашают здравицу, пьют. Ольмо, испуганная до невозможности, подползает к славу, пытается спрятаться за ним, но тут пернатый оборачивается, манит её рукой:
– Иди сюда, презренная.
Инка поднимается, на подгибающихся ногах приближается к троим, падает перед ними на колени, униженно изгибая гордую спину, упираясь лбом в траву, не смея поднять головы. Перун зовёт слава:
– Князь!
Спокойно поднимается Добрыня, подходит, отвешивает поклон, выпрямляется:
– Звал, воин?
– Звал. Погоди чуток. – Отворачивается Перун к гостю и говорит: – Видел?
– Видел, – ответствует тот. Спрашивает слава: – Знаешь, кто я?
– Нет. Но чую, что, по крайней мере, равный богам моим.
Все трое смеются, и Маниту-сеятель поясняет:
– То бог инков – Всемогущее Солнце. Самый могучий среди всех истинных богов, ибо он – всё.
– Всё?
Перун подтверждает:
– Всё, слав. Всё. И теперь, когда мы наконец встретились, нет предела нашей силы. И придёт конец Распятому. Не сразу, но точно придёт, будь уверен. Ибо в мире богов есть легенда: когда встретятся Трое, ослабнет Проклятый истинными. Ибо Солнце сожжёт силу Проклятого. Воины Перуна – уничтожат его храмы и рабов. А Маниту – накормит воинов, чтобы не ослабла их сила, когда станут они разить мечом полчища Распятого. А когда сгинет последний из поклоняющихся Демону, выдающему себя за Бога, наступит на земле Золотой век. Только длиться он будет не сто лет, а вечно, до скончания времён.
– Значит…
– Верно, князь. Это – бог инков, Солнце. Наконец-то встретились мы. – Рука бога-воина легла на плечо человека в пернатой одежде.
Тот взглянул на слава, и ему показалось, что его просветили насквозь, словно Крок своим даром.
Усмехнулся бог-Солнце:
– Не прост ты, воин. Ой не прост… Что тебе скажу – выслушай.
Кивнул Перун, подтверждая слова собеседника-друга, и тот продолжил:
– Брат твой покойный всё верно придумал. Так и действуй по плану его. Но сам только на нём не останавливайся. Тоже мозгом шевели. – Сделал глоток напитка из чудесного, сам собой наполнившегося рога, затем протянул славу: – Глотни пару раз, но не больше.
Сделал Добрыня глоток, отпил и едва не ахнул, словно огонь прокатился по его жилам, силу почуял в себе неописуемую. А бог-Солнце усмехнулся лукаво:
– Как тебе?
Оглядел Добрыня одну руку, другую, плечи пощупал. Вроде всё то же самое, но силы в нём… Кажется, сейчас прорвёт телесную оболочку, вырвется наружу и спалит весь луг.
– Не перестарался ты, брат? – прогудел Перун, озабоченно глядя на слава.
Но усмехнулся Солнце:
– В самый раз. Чтобы и потомкам его хватило. Но хватит подарков. Забирай женщину, слав, и живи с ней как подобает. Выполни её просьбу…
Кивнул Перун в подтверждение приказа, а то слав уж засомневался – только явился, а уже командует…
– Возьми инков под свою руку.
– Хорошо. Но без вече и Совета…
– О них забудь. Ты – князь державы. Глава её. Отныне так будет. Мы, Троица Жизни, так решили, – громыхнули все три бога разом в один голос.
Спохватился князь:
– Сделаю, как вы велите. Но вот с ней… Не подавит она меня? Не подчинит своей силой колдовской?
Рассмеялся Перун, улыбнулся Маниту, весело растянулись губы Солнца.
– Ты благословение от Троих получил. Так что бери, слав, женщину и благодари нас за неё. Будет она тебе верной, послушной и умной супругой. Береги её. Понял?
– Сделаю, Трое.
– Ступай. Нам тут побеседовать надо… – И вновь Перун улыбнулся лукаво. Махнул рукой…
…Добрыня очнулся. Приснится же… За окном темно. В покоях тоже, и никого… Боятся помешать князю? И вдруг понял, что не один. Больше того – тот, второй, рядом с ним лежит. В постели… Не веря себе, коснулся осторожно рукой, ощутил высокую девичью грудь, что чуть вздрогнула и напряглась…
– Ольмо?
Тихий всхлип-ответ на его вопрос:
– Это я, муж мой, богами данный…
Глава 16
В дверь забарабанили. Зло. Настойчиво. Добрыня взлетел с кровати мгновенно, привычно быстро оделся, рявкнул:
– Кто?
За дверью не ответили, но створки тут же распахнулись, и в комнату влетели, освещая её светильниками, поскольку было темно, четверо: двое гридней и двое инков. Те-то откуда – успел удивиться князь, прежде чем первый из незваных гостей взмахнул своим шестопёром. «А вот это плохо», – единственное, что успел подумать мужчина, привычно уходя в сторону и нанося встречный удар вытянутыми пальцами в глаза. Меднокожий взвыл от неожиданности, но было поздно. Мокро хлюпнуло, и тот, выронив оружие, схватился за окровавленные глазницы, из которых потекла кровавая жидкость.
– Айру! – рявкнул гридень, вытаскивая меч из ножен, и тут же хлюпнул – ногой князь отшвырнул его в сторону, добавив подхваченной на ходу табуреткой добротной славской работы.
Далее всё было на одних рефлексах: тело изогнулось, уходя сразу от двух ударов, распластываясь в воздухе и пропуская дубину поверх, а второй меч понизу тела. Скрючившиеся в когти руки вытягиваются вперёд, рвя податливое горло, а ноги выстреливают назад, откидывая одетого гриднем врага. В мокрой от крови руке дубина старается выскользнуть, но… Сухой треск лопнувших позвонков, брызжет жижа мозгов от смятого нечеловеческим ударом черепа… И Добрыня оказывается вновь возле ложа, на котором, прикрыв простынёй тело, сидит с поражённым лицом Ольмо.
– Ты цела?!
Девушка слабо кивает. Удерживая изо всех сил ладошками рвущийся наружу крик страха. Мужчина на мгновение ласково касается тыльной стороной ладони её бархатной щеки, затем подбегает к двери, осторожно выглядывает – никого. Что за… Вот же! Ладно, у него одежда имеется. А во что одеть жену? Ни ниточки!.. Спохватившись, открывает шкапчик, срывает с полки порты и рубашку. Исподнее? Плевать. Сейчас не до этого! Обернувшись, бросает бельё девушке, сам сдёргивает со стены кольчугу и оружие. Вот это его меч! И сейчас кому-то не поздоровится!
– Ты чего, жена?! Одевайся! Сейчас не до платьев! Враги.
Позади едва слышное шуршание хлопковой ткани. Слышен свист кожи. Оборачивается – Ольмо выдёргивает ремень из петель доспехов мёртвого гридня, подпоясывается. Верно. В его одежду две таких, как она, завернуть можно. Невольно губы расплываются в улыбке, а у неё, наоборот, на лице обида. Совсем по-детски спрашивает:
– Я смешно выгляжу?
И… снова ясность – она говорит на его языке. Речь славов слетает с уст девы, словно родная… А если… И звуки чужих до этого дня слов легко вылетают из уст:
– Великовата моя одёжка, да?
Её глаза округляются от удивления, только тут Ольмо осознаёт… Точнее, начинает понимать… Она – в его доме. Его комнате. Более того – в его постели! Четыре трупа. Мужчина, который до сегодняшнего момента не мог, никак не мог знать язык Тауантинсуйу, совершенно свободно, без малейшей запинки общается с ней. А она, в свою очередь, так же легко, словно речь славов дана ей от рождения, говорит с ним… И она была в его постели!!! Более того, готова была позволить ему всё, словно мужу! Но он же и есть муж! Не династический, а настоящий! Так сказала Троица Жизни! И пусть он не инка, но зато – настоящий воин… Воин! Четыре врага лежат мёртвыми, а у него не было оружия. И первое, что он сделал, когда непосредственная угроза миновала, – бросился к ней узнать, не случилось ли чего? Не ранили ли её?
Ольмо залилась краской. Неужели тот сон… А сон ли это? И у них действительно будут мальчик и девочка? И она, Мама Тауантинсуйу, позволит славу прикоснуться к божественному телу богини? И более того, даже родит от него?! Но кто может пойти наперекор Воле Троих? Даже она, чьи предки пришли со звёзд… Её ладошка утонула в огромной ладон